Юнас Бенгтсон - Субмарина

— Приходи, я буду рада, правда, — повторяет она. — Если будешь поблизости или у тебя будет…

— Конверт. Я могу забрать конверт?

Она замолкает на середине предложения, как будто я дал ей пощечину.

— Конверт, тот…

— Доза, героин, я оставил для него.

— У меня его нет.

— В каком смысле?

Я думаю: албанец, как бы ты поступил?

Она чешет голую коленку:

— У меня его нет.

— Отдай его мне, и я уйду.

Она смотрит на меня, прямо в глаза, а сама приподнимает полу халата и показывает большой красный задув на ляжке.

— Не знаю, зачем я это сделала…

Я поднимаюсь.

В воскресенье я встаю рано. Ставлюсь, пока Мартин не проснулся и не начались мультики. Выкуриваю сигарету у открытого окна и замешиваю тесто для блинов. Читаю газету. Вот теперь я слышу, как он завозился у себя в комнате. Кладу на блин масло, смотрю, как оно тает. Мартин вбегает в гостиную, на ходу бросает мне — «привет»! Тащит за собой одеяло, на голове — шляпа. Шляпа изображает героя из мультфильма, который он собирается смотреть: собачья голова в темных очках, с торчащим из пасти языком и длинными ушами.

Мы едим блины со смородиновым вареньем, я серьезно на него смотрю. Вилкой он гоняет по тарелке красную ягоду, почувствовав мой взгляд, поднимает глаза.

— Ты подумал о том, о чем мы с тобой говорили?

Он снова смотрит на ягоду, ловит ее двумя пальцами и засовывает в рот. Я откашливаюсь, чтобы привлечь внимание, говорю серьезным тоном:

— И что ты решил?

— Змей.

— Я выглядывал, похоже, ветер сильный.

— А разве ветра не должно быть, разве это плохо?

— Должен. Но не такой сильный. Ветер очень сильный.

— Так у нас ничего не получится?

— Мы попробуем. Но я ничего не обещаю.

Пока я достаю из шкафа змея, Мартин сам одевается. Я сказал ему, что будет тепло, и, похоже, он собирается надеть футболку на футболку. Осталось еще только газеты вокруг ног обернуть, и получится вылитый миниатюрный бомж. Я не снимаю вторую футболку. Никто его сегодня не увидит. Помогаю натянуть через голову свитер, и мы отправляемся. Проходим мимо парковки, закрытого супермаркета, алкоголиков, свернувшихся калачиком на скамейках, с натянутыми на уши воротниками и высовывающимися из рукавов пивными бутылками. Если бы не они, можно было бы вообразить, что мы с Мартином — последние оставшиеся на земле люди.

Пока мы дошли до парка, небо потемнело.

Деревья кренятся.

Направление ветра меняется, и они выпрямляются. Чтобы снова оказаться прижатыми следующим порывом.

В нашу сторону идет мужчина с лабрадором на поводке. Спешит изо всех сил, лица почти не видно между шапкой и воротником куртки. Собака беспокоится, не находит себе места. Чувствует что-то в воздухе, чувствует, что-то будет, какое-то напряжение. При первых признаках приближающейся грозы мы убираем змея. Значит, видеофильмы и попкорн. А собака — крупный щенок — возится с травой, забегает вперед, насколько позволяет поводок, вытягивает его во всю длину. Бежит обратно, пытается замотать хозяина. Он останавливается, переступает пару раз ногами, как переболевший полиомиелитом танцор, и освобождается от поводка.

Мы идем по дорожке, глядя на темно-зеленую воду, покрытую рябью, будто по ней провели невидимой вилкой. Утки залегли у берегов, прячут головы, только лапки торчат. Только пива им и не хватает, говорю я Мартину, он непонимающе на меня смотрит, даже пытаться не буду объяснять.

Наполовину обогнув парк, сворачиваем на дорожку, ведущую вправо, вот мы и дошли до холма. Зеленая трава, пологий склон, зимой с него катается детвора.

Шум машин, доносящийся с магистрали, отсюда едва различим, превратился в еле слышное гудение.

Мартин снимает шарф и поднимает его в воздух. Шарф в его руке развевается.

— Хороший ветер, пап, ну правда хороший.

— Надень-ка шарф.

Я пытаюсь вытащить змея из сумки, не поломав крыльев, я так с ним осторожничал, очень рад, что он в целости и сохранности.

Мартин бежит ко мне, спрашивает, нельзя ли ему запустить змея, самому попробовать. Я протягиваю ему игрушку. Он пытается поднять змея в воздух, разбежавшись, но, когда отпускает, сильный ветер прижимает змея к земле. Пытается снова, но история повторяется.

Беру у него змея, поднимаю над головой, прислушиваюсь. Стою, пока ветер не усиливается настолько, что едва не вырывает змея у меня из рук. Он желтый, с красными звездами, две веревки для управления, по одной на каждую руку. Но сегодня он неуправляем, его носит по кругу, он лишь ненадолго поднимается в воздух, чтобы тут же очутиться на земле, как сбитый самолет. Мартин бежит к змею, нос в земле, но все цело. И снова я прислушиваюсь к ветру, пытаясь поймать момент. Быстро передаю веревки Мартину. Ему сегодня тоже надо попробовать. Одна из веревок едва не вырывается у него из рук, но он удерживает, смотрит на змея, тот трепещет, рвется на ветру. Удивительно, но получается. Бьющийся пластиковый хвост издает громкий пронзительный звук. Небо темное, на нас падают две капли. Змей молниеносно устремляется к земле.

Вечером Мартин засыпает у телевизора. Я убираю со стола, ставлю остатки его пиццы в холодильник, отношу Мартина в постель. Он спит крепко, одеяло с роботом натянул до макушки. Во рту палец, большой мальчик, а все сосет палец. Но я не решаюсь его разбудить. Иду на кухню, готовлю вечернюю дозу. Смотрю на пакет с наркотиком. Его стало заметно меньше. Когда я сравниваю этот пакет с другими, разница становится особенно очевидна. Я так мало потребляю. Каждый день мышка съедает по капельке. Но мышка ест ежедневно. Несколько раз в день. И однажды ничего не останется.

Как если купить килограмм соли и думать, что он вечный.

Я пытался продавать.

Сначала Майк.

Майк, который не перезвонил.

Мертвый Майк, съеденный кладбищенскими червями.

Я был в городе.

Два раза я сдавался еще на Ратушной площади. Шел в кино и делал вид, что смотрю фильм, а сердце стучало, невозможно расслабиться с этим в кармане. В ребра упирались твердые пакетики. Принцесса на горошине, очень маленькой, но острой, твердой, как соринка в глазу. Еще несколько раз продержался дольше. Проходил Вестеброгаде, Истедгаде. Но, добравшись до той самой церкви, чувствовал, что сердце просто выскакивает из груди, и меня начинало тошнить. Думал, вырвет. Проходил мимо наркоманов, до Энгхаве-плас. Заходил в кафе попить кофе. На автобусе возвращался домой.

Я пытался продавать.

Снова убираю пакет в старую металлическую коробку. «Мука» — написано на стенке. Ставлю обратно на верхнюю полку шкафа. Делаю приготовления над раковиной, иду в ванную, запираюсь, нахожу хорошую вену.

Если мышка продолжит в том же духе, первый пакет опустеет еще до Рождества.

Мы говорили о том, чтобы убить ее. Это помогало провести время в ее отсутствие. Мы не ненавидели ее. Пока нет. Мы были изобретательны.

Маленькая лодка. Она будет в наручниках. Будет лежать там, пока чайки не примутся клевать тело. А что, если кто-нибудь ее найдет? Далеко в море, далеко, очень далеко?

Кто-нибудь наверняка найдет.

На разгрузочной площадке. Если мы поставим в старый холодильник достаточное количество бутылок, она сама туда пойдет. А нам останется только запереть… Нельзя запереть холодильник. Нельзя, но знаешь, чем-нибудь припереть можно.

И будет она там сидеть и вонять затхлостью, старым сыром, будет пить и умирать.

Мед, много меда. И мухи. Маленькие укусы. Как в этом, помнишь…

Сахара. Там нам ничего не придется делать, сама помрет. Она же пьет, как верблюд…

Помнишь того льва в зоопарке? Большого такого льва?

Она сидела на кухонном полу. Прислонясь к дверце шкафа. Шмыгала носом. Говорила сама с собой, ничего не понятно. С выпивкой она долго могла так просидеть. Мы нашли ее вечером. Когда грели кукурузную смесь для маленького. Со свисающей на грудь головой, в луже мочи. Вокруг стоят бутылки. Мы подогрели воду, насыпали порошок, размешали.

А можно ее током шарахнуть, сказал Ник. Он включил тостер, провод не дотягивался.

Прежде чем давать маленькому, мы пробовали смесь на руке. Если забывали попробовать, он громко напоминал нам об этом.

Зал украшен к Рождеству. Беспомощные гирлянды, сделанные детскими руками. Мартин сказал, что они занимались этим недели две. Он показывает наверх, я должен посмотреть его гирлянды, они затерялись среди прочих, но я говорю, что вижу их, какие красивые, солнышко.

В зале установлены столы, один с глинтвейном и пончиками, сахарная пудра вызывает во мне желание уколоться. На других столах родители продают украшения домашнего приготовления, пироги с цукатами, старые игрушки.

Тут нам всем делают знак замолчать, мы становимся к стенам, и двойные двери открываются.