Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич
Прежде всего надо сбить стражу со следов и сменить арестантский наряд на какой-нибудь допустимый. Но, вылезши на берег, молодой человек обратил внимание, что до сумерек недалеко. Пускай преследуют. Однако куда двинуться? Какая встреча ожидает в первой деревне?
Колебания Лаврентия были прерваны внезапным появлением незнакомого сельчанина, выступившего из кустов. Лаврентий готов был броситься на незнакомца, тогда тот, замахав руками, вскричал: “Не бойся, я свой, у меня все приготовлено, чтобы тебе переодеться”. Сельчанин развязал узел. Там действительно оказалось платье. В минуту Лаврентий преобразился. Схватив за руку, сельчанин увлек его с поспешностью в заросли, миновав которые, бросился бежать вдоль леса.
Лаврентий еще не успел спросить, кто был его спаситель и что значила эта история в духе Василиска, когда они достигли построек, стоявших неподалеку от берега и походивших на постоялый двор.
Проводник вошел с разбойником в один из домов и, ничего не говоря землякам, находившимся в комнате, предложил Лаврентию присесть к столу, превосходно накрытому, и подкрепиться.
– Торопись, – говорил незнакомец, – лошадь готова, но стражники тоже не ходят пешком, а тебе следует держать их на почтительном расстоянии. Что же, – добавил он, как бы оправдываясь, – всем надо работать. Мы вот основали дело, чтобы устраивать побеги из крепости. Когда удается, когда нет. С тобой хорошо вышло. Но, будешь дома, не поскупись рассчитаться с нашим посланным. Полиция, разумеется, догадывается о промысле, но достаточных улик у нее пока нет, а взяток мы ей даем жирнейших, так что нам и не мешает зарабатывать детям на молоко. Ну, отлетай. Вот оружие, на случай. А насчет дороги…
И незнакомец преподал вкратце нужные сведения.
Когда Лаврентий уехал, хозяева мирно собрались и, глядя на вертел с бараниной, ждали стражников до полуночи. Но преследования не было.
Лаврентий же, сделав к утру полпути, отделявшего его от гор, наткнулся на толпу сельчан, предупредивших его (были это участники предприятия или просто поклонники, неизвестно), что в ближайшем селении появиться небезопасно, и указавших обходный путь. От них получил новую лошадь и продолжал бегство.
Зачем в третий раз он пробивался к деревне, где был всеми предан и оставлен? Какой магнит увлекал его вопреки всем тюрьмам и решениям в горы, не позволяя умереть на чужбине? И хотя ответ напрашивался, Лаврентий долго упорствовал, уверяя себя, что ошибается, вовсе, мол, не поэтому. Но по мере <того>, как родимые земли близились, сопротивлялся все менее, и должен был признать наконец что, как бы ни старался он думать об ином, его тянет к Ивлите.
Он умирает, пускай, но с ним должна умереть и она. И сколь не было противно Лаврентию дать себе отчет, что движим желанием отомстить женщине, и хотя учел, что виноват сам, доверившись, что был глуп, пускаясь на столько дел из-за бабы, а кроме него виновны окружающий быт и мир; желание рассчитаться, убить ее, брало верх над прочими соображениями. И какого черта, добавил он, придавать значение водорослям, воспоминаниям о брате Мокии и приувеличивать роль Ивлиты. Блядь, вот и все; блядь, подобно всем прочим. Но получит, что заслужила, и вместе с нею сотрется прошлое.
И, подкрепляя угрозу, Лаврентий схватился за пистолет. Но стоило ему коснуться оружия, и перед ним, паря над дорогой и к нему простирая руки, возникла Ивлита, в своей славе нечеловеческой, в красоте, ради которой можно принять любые унижения, терпеть всяческую нужду. И молодой человек уронил голову и опустил руки. Бросив повода, не замечая, что лошадь идет шагом, готов был плакать из жалости к самому себе.
Такое безволие? Разбойник он или нет? Честь, достоинство – слова эти значат еще что-нибудь или окончательно опустели? И Лаврентия имя разве потеряло музыку удара? Малодушничать перед блядью? Лаврентий вскинул оружие и выстрелил. Но Ивлита растаяла.
Ничего, найдет ее там, в деревушке. И разбойник пустил лошадь вскачь, досадуя, что потратил выстрел. Приближаясь к родной деревне, он упивался окрестностями и вновь обретал силы, которым не будет конца.
Солнце уже пренебрегло холмами, но краски заката, рассеиваемые влажным, на две трети облачным небом и кружащиеся в воздухе вместе с отжившими листьями, делали пейзаж успокоительным до раздражения. Свист пастухов и блеяние коз, спускавшихся с пастбищ и пересекавших то и дело дорогу, растекаясь по деревням, и запах подгнивающей кукурузы говорили о конце долгих и напрасных волнений. Из лесу, одевшего склоны ближайших гор, пятнистого от хвои, вкрапленной в сонмы буков, неумолимые, вытекали струями туманы, и ветер заботливо и равномерно покрывал ими начинавшие дрогнуть деревья. Чтобы лошадь не убавляла шагу, ее приходилось поминутно пришпоривать и хлестать, но она настаивала на своем, точно считая неприличной скачку среди этого осеннего успокоения.
Деревня с лесопилкой была настолько знакомой и обыкновенной, словно в ней и не квартировал ушедший накануне Аркадий. Несмотря на поздний час, с завода доносился визг пилы: сверхурочные работы перед зимним перерывом. Коровы, неохотно уступающие путь всаднику, звон колокольчиков, кудахтанье кур. Перед кабаками и управлением множество народу, спешащего наговориться до снегов. Бьют в бубен и пляшут.
Брызгая глиной и на ходу спешиваясь и вскакивая обратно в седло, изрешетив воздух, Лаврентий пронесся перед разинувшими рты односельчанами. Уже был вдалеке, когда зашумели люди, а подоспевшие музыканты заиграли встречу, не увидел кабатчиков, тащивших мехи на улицу и наполнявших даром любой кувшин, и не участвовал в попойке, первой после освобождения от солдат и которой крестьяне с избытком вознаградили себя за пережитое. Но долго ноты шарманки скользили за всадником, и время от времени, распугивая их, надсаживался одинокий кларнет.
Сегодня Лаврентий мог бы вкусить прелесть приема, о котором мечтал. Но было некогда.
Тропа в деревушку была слишком крутой и вязкой. Лошадь идти далее не могла. Это благоприятствовало Лаврентию. “Стражники тоже не проедут дальше, – думал он, а пешие разве поспеют за горцем?” И, бросив лошадь, он, несмотря на скользкие иглы и сучья и подъем, побежал через лес с быстротой оленя и был скоро на переломе.
Ночь готова была вот-вот наступить и, казалось, ждала только, чтобы
