Алексей Синиярв - Буги-вуги
Споил Минька Верочку однажды, попользовал и вышел. Девица в полном отрубе, Лёлик втишка под одеяло забирается… Как она завизжит, как вскочит! Как почуяла? Минька ей «Мадеры» литру влил, не меньше.
И ведь простила засранца, хоть слез там было — все бы общежитие неделю умывалось. Ну, бабы. Ну, дуры. Минька ее уже боится. От любви до ненависти один шаг. Потом прирежет и всё. И не ойкнешь. «Так не доставайся же ты никому!» Или кислоты в рожу. Бывали такие случаи. Даже в газетах прописаны.
Минька и сам понимает, что слишком далеко зашел, тут неровен час и в ЗАГС поволокут. Сидит, на пальцах регульные дни считает, чтобы Верочка не залетела. А случись? Уговори ее на аборт. Заклинит у девки в мозгу — колом оттудова не выбьешь. Они ж длинным умишком думают: рожу ребятёночка, он ко мне и вернется, как же не вернется к своему ребятёночку? а потом и полюбит меня снова.
Дуры, дуры…
Скукожился Миня в душе, но виду не показывает. Только нет-нет, да и рявкнет. Верочка у него за девку-чернавку: тише воды, ниже травы, тенью ходит. Даже курить ее отучил. Одним движением бровей.
Сатрап.
Не пойму я их. Девок-то.
22
ЕВА-НГЕЛИЕ ОТ ПРЯМОДУШНОГО
(продолжение)
Прямо пойдешь — убитым быть
Налево пойдешь — голову сложить
Направо пойдешь — женатым быть
Чем больше мы будем размышлять о том, что говорилось намедни, тем более будем убеждаться, что все это, так или иначе, сотни раз уже было сказано и что мы вносим разумлением нашим в данный предмет особый интерес, коего до сих пор в нем не находили.
Когда с самой известной степенью убежденности настаиваешь даже на самых обыкновенных понятиях, их всегда принимают за какие-то необычные новшества. Что касается меня, милостивые государи, на мой взгляд, времена парадоксов и систем, лишенных реального основания, миновали настолько безвозвратно, что теперь было бы всякой глупостью впадать в какие-то несуразные причуды человеческого разума. Несомненно, что в великие эпохи вдохновения, человеческий ум был особенно обширен, возвышен и плодовит, в чем мы ниже обязательно убедимся на величайших примерах, которые служат самой верной гарантией против безрассудности отдельных мнений, бытующих в наше время, и если, размышляя о воспоминаниях человечества, мы пришли к некоторым оригинальным взглядам, как это может быть определено нынешними схоластами, рядящимися в тогу прогрессиста и называющими огульно великие словоизречения предрассудками, то это потому, что пора с нынешнего постамента времени определить к данном у предмету свое искреннее отношение, без шор и бытующего лицемерия, как это было сделано в прошлых веках, то есть познать идею во всем ее рациональном идеализме, в эмпирической реальности.
Означает ли это, что мы, засучив рукава, примемся за работу, оперируя лишь фактами, представленными нам обществом и природой? Что мы снесем скучных идолов в чулан и вооружившись лишь чистотой помыслов и жаждой истины, наивно подставим свое горячее сердце колючему змеиному жалу? Ответ на это слишком очевиден. Да и если бы в этой области желали мы достигнуть достоверности или прийти к положительному знанию с помощью одних только фактов, то кто же не понял бы, что их никогда не наберется достаточно? Часто одна черта, удачно проливает больше света и больше доказывает, чем целая хроника.
Именно часть из целого и целое в своем многообразии дает нам истинную картину. Именно конструктивно-эмпирический подход к затронутой теме, обусловливает адекватное восприятие ее понимания в постулатах корифеев титанической мысли, невзирая на имеющие место быть общественно-экономические формации, нравы и обычаи, установленные правовые и моральные нормы, кодексы чести, рыцарский долг и джентльменские соглашения. Именно взгляд из Сегодня и дает нам возможность не обращать внимание на кривую усмешку обывателя, пренебрегающего мудростью веков, всем своим поступающим ходом подтверждающих не прозрение, нет — понимание и стойкую убежденность философской мысли в своей правоте.
К тому же, разве не может быть ничего поразительнее того обстоятельства, что мыслители, несмотря на величайшее различие стран, эпох и религий, вполне согласны друг с другом, и эта солидарность сопровождается незыблемой уверенностью и сердечным доверием, с какими они раскрывают содержание своего внутреннего опыта. Между тем, они, по большей части, ничего не знают друг о друге, мало того, древнегреческие, индусские, христианские, магометанские философы во всем разнятся между собою, — но только не во внутреннем смысле и духе, касательно именно тех истин, о которых мы сейчас говорим. А если отрешиться от тех форм, которые обусловлены внешними обстоятельствами, и посмотреть в корень вещей, мы убедимся, что все они проповедуют одно и тоже, но только одни имеют возможность высказать свои мысли прямо, тогда как последние свои мысли вынуждены облекать в покровы существующей традиции и приспособлять к ней свои выражения, представляющие собой священные сосуды, в которых хранится и передается от столетия к столетию великая истина, осознанная и высказанная уже несколько тысячелетий назад и, быть может, существующая даже с тех пор, как существует человеческий род, — истина, которая, однако, сама по себе, для человеческой массы всегда остается книгой за семью печатями и сообщается ей только в меру ее сил. Но так как все, что не состоит сплошь из нетленного материала чистейшей истины, подвержено смерти, то всякий раз, как она, смерть, грозит подобному сосуду, вследствие его соприкосновения с чуждой ему эпохой, — необходимо как-нибудь спасать его священное содержание и переливать в другой сосуд, для того, чтобы оно сохранилось для человечества. Задачей же является хранить это содержание, тожественное с чистейшей истиной, для всех, всегда немногих, кто способен мыслить, — хранить его во всей чистоте и невозмутимости.
Итак, вот наше правило: будем размышлять о фактах, которые нам известны и постараемся держать в уме больше живых образов.
Обратимся же к тем крупным историческим личностям, о которых столько говорилось выше. Начнем с Моисея, самой гигантской и величавой из всех исторических фигур.
Перечитайте Исход, Левит и Второзаконие и вы будете изумлены тем, какой свет прольется на вас. В каждом слове этого необыкновенного повествования мелодия в его старании выписать мужскую генеалогию. «И здравый смысл, — писал Петр Яковлевич Чаадаев, — при всей своей холодности, не может видеть в Моисее нечто большее, чем просто великого необыкновенного человека и вас станет ясным, что в духовной жизни мира этот человек несомненно был вполне непосредственным проявлением управляющего ею высшего закона и что его проявление соответствует тем великим эпохам физического порядка, которые время от времени преобразуют и обновляют природу».
Моисей будто ощущал, что в мужчине есть женское, но в женщине нет мужского (то же и в словах Соломона: «Нельзя найти следа птицы в небе, лодки в воде и мужчины в женщине»). Говоря генетическим языком, речь идет о половых хромосомах. В любой клетке женщины есть только женские половые хромосомы ХХ, а в мужской клетке — и женская и мужская ХY. Генетика, эта великая наука естествознания, живой пример, данный нам для всеобщего блага, и живейшая наша благодарность ей, что именно генетика открыла, что мужчина определяет пол потомства, передавая Х или Y хромосому.
Для собственной нашей пользы, пользуясь терминами догенетической эпохи, мы ныне вправе сказать, что только мужчина может родить мальчика, как бы ни смешно это звучало. И это чувство, полное убеждения, дает нам дерзость сказать, что только из ребра Адама можно сотворить Еву, а не наоборот — сделать Адама из ребра Евы. Миф о сотворении человечества предстает не таким уж и произвольным, как это кажется с первого взгляда, а вполне генетически обоснованным. Вот почему указание матери в мужской линии было бы хромосомно неуместным.
Так или иначе, библейская история, милостивые государи, это история мужской половой хромосомы. А непорочные зачатия Будды и Христа приоткрывают завесу и над половой ориентацией самого Господа Бога.
Вполне уместно, как нам кажется, упомянуть здесь о мифологическом поверии, которое существует в иезидских семьях, издавна проживающих в Армении: Адам и Ева, после спора, чье же семя важнее, положили каждый свое в чашу и через девять месяцев у Евы в чаше оказались скорпионы и гады, а у Адама два златокудрых голубка.
Совершенно закономерно, что культ мальчика свято чтится в иезидских семьях. И именно в отношении рождения мальчика шейх совершает обряд, называемый в иезидском вероучении «выск», при котором забивается священный баран и начинается веселый и торжественный праздник. Мы были бы не правы, не сказав о том, что такое радостное отношение к появлению на свет еще одного представителя сильных мира сего, царит на всем Востоке.
