Страх и ненависть в Лас-Вегасе - Хантер С. Томпсон
Нынче большой спрос на Медленные. «Красные» и «белый» — Секонал и героин — и отстойный самосад, чем только не опрысканный — от мышьяка до лошадиных транквилизаторов. В ходу сегодня то, что «ПАЖОЩ» — все, что способно закоротить мозг и вырубить его на как можно дольше. Рынок из гетто расползся по пригородам. Кто раньше сидел на «Мепротане» теперь ширяется под кожу или в центряк… и на каждого бывшего скоростного, обретшего покой в героине, приходится 200 детишек, пересевших на иглу прямиком с Секонала. Попробовать скорость они даже не удосужились.
Стимы теперь не в моде. Метедрин на рынке образца 1971 года так же редок, как чистая кислота или ДМТ. «Расширение сознания» ушло вместе с Линдоном Джонсоном… а, транки, следует отметить в интересах истории, пришли с Никсоном.
Я дохромал до самолета без проблем, если не считать неприятных вибраций от других пассажиров… но мой мозг к тому времени был выжжен настолько, что я бы не постеснялся подняться на борт голый и покрытый сочащимися шанкрами. Чтобы не пустить меня на этот самолет, потребовалась бы чрезвычайная физическая сила. Обычная усталость стала для меня настолько неактуальной, что я уже начинал привыкать к постоянной истерии. Я чувствовал, что малейшее недоразумение между мной и стюардессой вызовет у меня либо слезы, либо вспышку гнева… и она, кажется, это почуяла, потому что обращалась со мной крайне обходительно.
Когда мне захотелось еще льда для «Кровавой Мэри», она быстро его принесла, а когда у меня кончились сигареты, дала мне пачку из собственной сумочки. Единственный раз она напряглась, когда я достал из рюкзака грейпфрут и принялся кромсать его охотничьим ножом. Я поймал ее внимательный взгляд на себе и попытался изобразить улыбку. «Я никуда не езжу без грейпфрута, — сказал я. — Хороших нигде не достанешь, если ты не богач».
Она кивнула.
Я еще раз сверкнул ей гримасой-улыбкой, но почем знать, что́ она подумала. Вполне возможно, что она уже решила снять меня с самолета в Денвере — в клетке. Я пристально посмотрел ей в глаза, но она не выдала себя.
Я спал, когда наш самолет коснулся посадочной полосы, но от встряски я мигом проснулся. Я посмотрел в окно и увидел Скалистые горы. Хули я тут делаю? Какой-то бред. Я решил как можно скорее позвонить своему адвокату. Пусть вышлет мне денег на огромного добермана-альбиноса. Денвер — это главный пункт переправки краденых доберманов, их привозят со всей страны.
Раз уж я здесь, то почему бы не взять себе злобного пса. Но сперва что-нибудь от нервов. Как только самолет приземлился, я кинулся по коридору в аптеку аэропорта и спросил у провизора пачку амилов.
Она заерзала и закачала головой. «Нет-нет, — наконец сказала она. — Это я вам без рецепта продать не могу».
«Я знаю, — сказал я. — Но понимаете, я доктор. Мне не нужен рецепт». Она до сих пор колебалась. «Ну… тогда вам придется показать мне какое-нибудь удостоверение», — сказала она.
«Разумеется», — я выхватил бумажник и дал ей полюбоваться на полицейский значок, пока листал в поисках своей церковной дисконтной карты, согласно которой я Доктор богословия, аттестованный священнослужитель Церкви Новой Истины.
Она внимательно ее изучила и вернула назад. В ее поведении почувствовалось уважение. Ее взгляд потеплел. Она хотела ко мне прикоснуться. «Надеюсь, вы простите меня, доктор, — сказала она с милой улыбкой. — Но нам приходится спрашивать. Сюда такие уроды заходят. Всякие опасные наркоманы. Вы не поверите».
«Не волнуйтесь, — сказал я. — Я прекрасно понимаю, но у меня больное сердце, и я надеюсь…»
«Разумеется!» — воскликнула она — и через считанные секунды вернулась с десятком ампул. Я заплатил, не став добиваться скидки для священнослужителей. Потом я вскрыл коробку и тут же на ее глазах разломил одну ампулу у себя под носом.
«Благодарите бога, что у вас молодое здоровое сердце, — сказал я. — На вашем месте я бы никогда… ооо… срань господня!… что? Ах, прошу меня извинить, я чувствую приход». Я развернулся и побрел примерно в направлении бара.
«Благослови вас Господь, свиньи!» — крикнул я двум выходившим из туалета морпехам.
Они посмотрели на меня, но ничего не сказали. К тому времени я хохотал как ненормальный. Но кому какое дело? Еще один ебнутый церковник с больным сердцем. Черт возьми, меня полюбят в «Браун Паласе». Я еще раз хорошенько причастился амилом, и когда добрался до бара, сердце мое было преисполнено ликования. Я чувствовал себя как чудовищное воплощение Горацио Элджера… Человек Движения, и настолько больной, что полностью уверен в себе.
