Юнас Бенгтсон - Субмарина

По дороге домой надо зайти в аптеку, купить лактозы, чтоб было чем бодяжить. Детскую присыпку для этого используют только в кино. Присыпкой все испортишь.

Покупаю кучу сладкого, шоколада, я ведь до сих пор не уверен в дозировке, а сахаром можно сбалансировать небольшую передозировку. Если передозировка большая, «Риттер спорт» не спасет.

Любому джанки, любому бывшему джанки достаточно лишь заглянуть в мою телегу, чтобы понять, чем я буду заниматься. Набор скромного дилера, полный набор. Но нельзя задержать человека только за то, что он делает странные покупки, пока нельзя во всяком случае. Я все улыбаюсь. Улыбка от уха до уха. Я — мальчик, который хотел на день рождения паровоз, только о нем и говорил, видел его во сне, и вот он проснулся, а перед ним — новенький красненький паровоз. Я — мальчик, который шел за радугой и в конце ее обнаружил большой горшок с героином. Из динамиков в потолке супермаркета, наполняя пространство тихими звуками, беззаботно поет саксофон, а я сложил руки и, возведя очи горе, благодарю свою маму. Может, ее смерть — лучшее, что она для меня сделала, и все же спасибо ей за это.

Ну вот я и дома. Выкладываю покупки на кухонный стол. Принуждаю себя сохранять спокойствие, никакой халтуры. Я независимый предприниматель, мне потом торговать. Освобождаю место для сумки, вытаскиваю ее со дна шкафа. Лишь увидев белые пакеты, снова вздыхаю с облегчением. Я же практически бежал по лестнице. Не знаю, чего я ждал. Что героин украдет домовой, что он сам по себе исчезнет?

Ночью мне трудно уснуть. Лежу, уставившись в потолок. Героин упакован в сумку. Сумка — под кроватью. Сперва я отнес ее обратно в шкаф, но меня волновали ночные звуки. И вот она здесь. Рядом со мной, подо мной. Выкуриваю косяк, чтобы успокоиться. Но не могу. Сердце рвется из груди. Планы, мечты, картины. Я смогу на это жить. Всегда. Буду торговать осторожно. Без суматохи наработаю свою клиентуру из осторожных приличных нариков. Я смогу на эти деньги жить всю жизнь. Продавать, а на вырученную прибыль покупать еще больше. Героин приносит прибыль. Это так. Героин — вечный двигатель, тот самый, которого не существует, как нам говорили в школе на физике. Покупать больше героина и продавать. И покупать еще больше. Этот так хорош, что его без проблем можно бодяжить. Много. Так что к оптовой скидке, благодаря которой прибыль от продажи маленьких пакетиков мне гарантирована, прибавим еще и то, что я без лишних трудностей могу разбодяжить его процентов на двадцать. Или тридцать. Фантастический белый порошок чуть меня не нокаутировал, о да, тридцать процентов — легко. Еще тридцать процентов прибыли. За вычетом шестидесяти крон за лактозу. Я смеюсь. Много сегодня смеялся. Героин в конце радуги.

Буду продавать за наличные, никакого кредита, не буду орать на клиентов, тушить об них сигареты.

И всегда буду держать наготове упаковки по полдозы для тех, у кого был трудный день, кто не наскреб на целую. С одной стороны, они не будут мне должны, с другой — как-то протянут ночь. И такие дозы я разбавлять не буду, помочь нуждающимся — это хороший поступок.

Никогда не буду жульничать с весом.

Никогда не буду принуждать девушек к сексу, потеющих, готовых сделать все, что угодно, за дозу. Даже подрочить себе не дам.

А впрочем…

Нет-нет, у меня приличное заведение.

Завтра пойду куплю электронные весы. Последний вояж, и залягу на дно. Скромный дилер.

Лежу тихо-тихо, улыбаюсь потолку.

Днем ставлюсь, смотрю сериалы и бодяжу. Ем свои полуфабрикаты, никуда не выхожу. Время от времени приоткрываю окно, боюсь, что запах героина станет слишком навязчивым. Что его могут почувствовать в подъезде.

Так проходят дни. Рано встаю, подкалываюсь. Ем хлебцы.

В два звоню Мартину, утренний дурман как раз рассеялся, голова ясная. Мартин рассказывает о поисках сокровищ, птичьих перьях и карманных фонариках. Я спрашиваю, получает ли он мои открытки, ему очень понравилась та, которая с почтальоном. Поцеловав его и положив трубку, я снова ставлюсь. В этот раз доза побольше. Хватит до вечера.

Еще полуфабрикат, еще укол. Ночью лежу, глядя в потолок. Улыбаюсь.

Мы забрали нашего младшего брата из роддома. Мать всю ночь пролежала и проохала.

Она считала, что ее обманули с лекарствами. Что ей должны были дать больше обезболивающих. А крепкое пиво не сильно помогло.

Когда она окрепла настолько, чтобы встать, то сама отправилась за лекарствами.

Я так и не узнал своего братика. Он был мягкой и влажной вещью, которая плакала. Лежал в коляске на кухне у плиты. Иногда в прихожей.

Мы быстро научились подогревать молоко в бутылочке и засовывать ему в рот.

На какое-то время наступала тишина. Я помню, как однажды мы с Ником возились с подгузником.

Матери долго не было. Много часов или дней, точно не помню. Я пытался дать ему бутылочку и покачать. Но это не помогло. Приподняв одеяльце, я сразу понял, в чем дело, аж глаза защипало. А он все плакал. Я отнес его на кухню, положил на стол, подставил себе табуретку. Отстегнул подгузник и попытался вытащить из-под попки, не уронив ребенка на пол. Он пинался, и какашки попали мне на свитер и на руки.

Ник засмеялся, назвал его засранцем и закурил оставленную матерью сигарету.

Я положил его в раковину. Сначала пошла холодная вода, и он заплакал еще сильнее. Потом слишком горячая.

Вытер его кухонным полотенцем. Не смог найти чистых подгузников и завернул в полотенце. Укладывая его обратно, я обнаружил, что коляска тоже запачкана. Ник предложил положить на дно старых газет.

Так делают с канарейками, и, наверное, с младшим братом тоже можно. Мы дали ему бутылочку, но он продолжал плакать. Мы пошли в гостиную, сели перед телевизором. Врубили звук на полную мощность.

Звонит будильник, я встаю. Ставлюсь, съедаю хлебец, иду в ванную. Начинаю уборку. Не хочу, чтобы Мартин, приехав домой, оказался в облаке героиновой пыли. Три раза хожу в магазин за моющими средствами, тряпками, резиновыми перчатками. В третий раз продавец понимающе смеется. Это напоминает приступ мании чистоты, случающийся с жителями нашего района, когда они наконец-то получают долгожданное разрешение на свидание с ребенком.

— Генеральная уборка? — спрашивает он.

Я киваю.

Сбрызгиваю все горизонтальные поверхности голубой жидкостью и насухо вытираю тряпкой, представляя себе покрывающий все невидимый слой пыли.

Пылесошу два раза, попутно меняя фильтр.

Открываю все окна. И снова все протираю. Пол на кухне и туалет мою и средством с нашатырем, и средством с хлором. Не смог выбрать.

Снова пылесошу.

Я долго думал, что делать с героином. Куда убрать. Не очень-то мне нравится, что он стоит под кроватью. Слишком привлекательное место. Так и вижу, как Мартин там прячется и находит сумку, вытаскивает. И вот молния открыта, пакеты обнаружены. Любопытный ребенок.

Решаю спрятать в холодильнике. На верхней полке, подальше. Туда он не доберется, не сможет.

После уборки руки у меня красные, опухшие, я весь потный, снова иду в ванную. Одевшись, смотрю на часы. До его приезда осталось полтора часа.

Иду в магазин, покупаю мобильный телефон и четыре карточки предварительной оплаты. Покупаю Мартину игрушечную крепость с пятьюстами солдатами, готовыми к напольным битвам. Кладу коробку ему на кровать.

Стою, жду вместе с другими родителями. Автобус опаздывает на десять минут. Это мне чей-то отец сказал. В две минуты он позвонил кому-то из воспитателей и теперь говорит, что они стояли в пробке, но уже поехали. Знаю, каково ему, последние дни тянулись вечность, казалось, что год прошел.

Автобус повернул за угол. Медленно приблизился, затормозил с тихим стоном. Дверь открылась, где-то внутри слышны голоса взрослых: спокойно, спокойно, не бежать, Матиас, сядь…

Мартин выходит за руку с Моной. Оба загорелые. У Мартина на коленке пластырь, а мне ведь не пожаловался. Увидев меня, отпускает Мону, бежит навстречу, кидается на шею. Мона улыбается. Подходит ближе:

— Он такой славный.

— Сильно скучали?

— Скучали, но у меня был Мартин. Правда?

Он смеется. Она гладит его по головке.

По дороге держу его за ручку, рюкзак со спальником на плече. Он рассказывает о поездке. Ему есть что порассказать и все хочется выложить сразу: мне приходится напрячься, чтобы уловить нить.

— Значит, вы искали сокровища?

— Да, и я нашел первый знак. Нет, вообще-то, не первый, первый был на дереве, его нашел Симон. Я нашел второй… а потом мы подошли к…

Он останавливается:

— У меня для тебя что-то есть, пап.

Я снимаю с плеча рюкзак, он роется в нем, вынимает пакетик попкорна.

— Это часть сокровища. Сласти и попкорн, а Андерс не ест попкорн, и мне досталась его порция. А этот я для тебя спрятал, пап.