Поппи Брайт - Ворон: Сердце Лазаря
— Я сказал, нет! — визжит человек во всю мощь легких, и слюна брызжет с его тонких губ. — Я победил! Я!
Пистолет стреляет в третий раз, ошметки ворона разлетаются во все стороны.
У Джареда плывет и начинает темнеть перед глазами. Он отчаянно сражается с молнией на затылке, но она застряла. Наконец капюшон рвется, расходится по шву, он срывает маску и падает, сворачивается клубком на усыпанном стеклом цементе. Жалкая, болезненное создание из неживой плоти.
Человек с оружием смеется ужасным, истеричным смехом, который без единого слова исчерпывающе описывает безумие. Убедившись, что ворон окончательно, бесповоротно мертв, он направляет пистолет на Джареда.
— Что мне придется сделать, чтобы ты наконец принял меня всерьез? — вопит он. — Чтобы понял — тебе не взять верх? Что я никогда не остановлюсь!
Затем он вглядывается в полуразрушенное лицо Джареда и узнавание медленно проступает в его искаженных чертах.
— Ох, — говорит он, и смеха в его голосе больше нет. Он отступает на шаг. — Нет. Ты не он. Он умер.
Джаред открывает рот, чтобы посоветовать ему отъебаться, засунуть пистолет себе в задницу, но получается лишь сухой придушенный звук.
— Существуют правила, — недоверчиво говорит мужчина. — Есть правила, которые даже Они не могут нарушить. Джаред По мертв и это навсегда. Понятия не имею, что это за фокус, друг мой. Но это не сработает.
Он стреляет Джареду в грудь. Ребра разлетаются шрапнелью, разносят в клочья его сердце и легкие. Джаред опрокидывается на спину, кашляя артериальной кровью.
— Я знаю правила.
Следующий выстрел разрывает его живот, пуля застревает в позвоночнике.
— Неважно, насколько Они искажают правила, неважно, как Они извращают естественный порядок вещей… Я чист душой и телом, и я знаю эти проклятые правила!
Джаред выплевывает очередную порцию крови и беспомощно поднимает взгляд на бредящего человека. Открывает рот и слова выходят медленно, вместе с липкими красными брызгами:
— Ну так убей меня, — хрипит он. — Если… если знаешь правила… убей меня.
Мужчина в колебании кусает нижнюю губу. Джаред видит, как ходит вверх-вниз его кадык. Он наклоняется и приставляет оружие ко лбу Джареда, на сантиметр ниже дыры, которую уже оставил пистолет Хэррода.
— Нет, — говорит он секунду спустя. — Ты здесь не для того. Ты пришел меня убить, но не смог.
Пистолет исчезает, он выпрямляется.
— Чем бы ты ни был, я должен знать то, что знаешь ты. Про птицу, и видения, которые Они наслали.
Кажется, его глаза сияют как у ребенка, заглянувшего в коробку конфет. Он щелкает предохранителем и засовывает оружие за пояс брюк.
А потом раздается сухая канонада лопнувших веревок, мужчина поднимает взгляд и начинает вопить.
Лукреции неоткуда знать, сколько — минута, недели, — она провела, паря в сером тумане, холодном тумане со слабым запахом соли и засушенных цветов. Тут нет ни верха, ни низа, только расплывчатое ощущение ее тела. Временами она осознает себя, или память о себе, и нерешительно дотрагивается до лица, проверяя.
Когда она щурится в направлении ног, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в завитках дымки, ей чудится свет где-то вдалеке. Он кажется теплым, мягкой, слабо пульсирующей точкой в однородном пространстве. И было бы легко, она знает, устремиться к нему сквозь тысячелетия, сквозь немыслимые дали, и раствориться в нем, как полагается раствориться в конце концов всему. Отбросить боль и тяжесть бытия взамен на ослепительное мгновения покоя перед небытием.
Лукреция охватывает себя руками, подтягивает колени к груди и отводит взгляд.
— Все это хиппушная чепуха, — говорит она, и ее голос наполняет всю вселенную, пустоту, жаждущую наполнения.
На миг или на час свет разгорается, омывает ее волной утешения, ласковым потоком полного обещаний тепла. Лукреция закрывает глаза, или вспоминает, каково это — закрыть глаза, вспоминает Бенни и Джареда, вспоминает человека с острыми инструментами, и трясет головой.
— Нет, — говорит она. — Можешь оставить это себе. Сейчас мне оно не нужно.
Тепло исчезает, раздается внезапный шелест, словно осенний листопад. Что-то задевает ее лицо, щекоча и заставляя отпрянуть, и когда Лукреция открывает глаза, она оказывается в роще мертвых, увядших деревьев.
И все деревья усажены воронами.
Сотня или тысяча золотистых глаз, янтарных бусинок, следит за ней, терпеливые как само время.
— Отправьте меня обратно, — она не просит, требует, пускай слышат гнев в ее голосе, горячую ненависть. — Отправьте меня обратно, помочь Джареду.
Они дружно отворачиваются к верхушке самого высокого дерева. Лукреция смотрит туда же, и видит того, кто нахохлился над всеми: ворона столь черного, столь невероятно огромного, что он мог быть исконным, воплощение древности в одеянии из черных перьев. Его глаза горят сотнями миллионов лет накопленного света солнца и звезд. И он знает ее имя.
— У меня есть на это право, — говорит она.
Великая птица разворачивает крылья и поднимается пронзительный вопль, который Лукреция принимает за смех, горький злой смех над ее дерзостью, над попыткой потребовать то, что лишь они могут даровать. Она отворачивается, не в силах снести звук и пристальный взгляд древних глаз. Смотрит на свои босые, пыльные ноги. На земле прямо перед ней лежит что-то, едва различимое пятно крови и перьев, и она понимает, что это труп птицы Джареда.
Великий ворон складывает крылья, утихомирив прочих, и она слышит его голос в своей голове.
Один из нас уже умер за твоего брата, говорит он. Этой жертвы достаточно для его души.
Она не отвечает, в силах лишь смотреть на мертвого ворона у своих ног, пытаясь вспомнить, что же Аарон Марш вычитал из старого немецкого манускрипта, боясь даже думать о том, что стало с Джаредом, если его птица убита.
Мы не отдадим еще одного.
— Для владеющих символом переход легок, — Лукреция заставляет себя поднять голову, посмотреть в осуждающие глаза и вновь вороний суд каркает-укоряет.
— Для владеющих символом переход легок, — повторяет она и поворачивается, показывая шрам на своей спине.
Теперь они кричат. Яростный, оскорбленный птичий гам поднимается в гневе, почти равно ее собственному. Лукреция слишком умна, чтобы обернуться к ним. Она представляет, как они налетят, заклюют, захлещут крыльями в наказание за наглость. Но ее уже разрывали на части, и есть вещи, которые пугают ее сильнее.
Тогда я буду сопровождать тебя сам, женщина, и покончим с этим. Но если ты проиграешь…
— Я не проиграю, говорит она.
Без предупреждения этот пустынный клочок земли беззвучно распадается. Лукрецию подхватывают сильные черные крылья, которые совершили этот переход несчетное количество раз. Они несутся сквозь пламя и ледяные бездны, никогда не знавшие света, парят над голодными безымянными ужасами, которые грозят им клыками из кости и стали. И Лукреции некогда сожалеть или бояться за себя, времени хватает лишь подготовиться к тому, что бы ни ждало ее в конце пути.
Лукреция поднимает голову и открывает глаза, а человек, зовущий себя именами рек, набирает воздуха в легкие и вопит снова и снова. Узлы, которые он так тщательно закрепил, расползаются, веревки рвутся как нитки. Еще миг, и ее руки и ноги свободны, она падает на пол.
Джаред ухитрился перекатиться и тоже видит ее, и огромного, как орел, ворона на ее плече. Он пытается шевельнуться, но ноги сковало параличом, и все что он может — смотреть, как разбросанные у ее ног внутренности скользят обратно к Лукреции. Сама кровь течет обратно, переливается через края ведер, чтобы хлынуть по полу алым приливом. Все, что этот человек отнял у нее, до последнего клочка плоти и последней капли пролитой крови, обернулось вихрем, живым облаком, ринувшимся в пустую оболочку тела Лукреции.
Она откидывает голову и по сравнению со звуком, сорвавшимся с ее губ, крики убийцы кажутся шепотом. Когда воздух снова чист, когда Лукреция стала единым целым, оставленный скальпелем и пилой разрез закрывается сам собой, зарастает, покрывается кожей, ставшей вдруг подвижной как вода. Она падает на колени, задыхаясь, и убийца вскидывает беретту, снимает с предохранителя.
— Лукреция! — кричит Джаред, но пистолет стреляет раньше, чем она успевает шевельнуться, и оставляет дыру в ее левом плече. Огромный ворон взлетает в воздух и скрывается среди теней, а рана исцеляется прямо на глазах.
Лукреция поднимается, и ее губы растянуты, показывая белые зубы в жуткой нечеловеческой насмешке над человеком, который все еще направляет на нее бесполезное оружие.
— И это все, на что ты способен, Джордан? — говорит она.
Он снова жмет на курок, и правая половина ее лица разлетается брызгами крови и костей, зияющая рана исчезает почти так же мгновенно, как появилась. Лукреция встряхивает головой и делает глубокий вдох, улыбка ни на миг не исчезает с ее губ.
