Пол Боулз - Пустой Амулет
То был приятный, старомодный открытый автобус. Он гремел каждой своей деталью, нас обдувал ветер с рисовых полей, и мы пытались поддержать натянутый разговор. Брукс в воодушевлении кричал мне:
— Смотри! Водные буйволы!
Чем дальше мы отъезжали от Бангкока, тем больше становилось животных, а возгласы учащались. Сидевший рядом со мной Ямьёнг прошептал:
— Профессору Бруксу нравятся буйволы?
Я рассмеялся и ответил, что вряд ли.
— Тогда почему же…
Я сказал, что в американских полях нет буйволов и поэтому Бруксу интересно их здесь наблюдать. Храмов на просторе там тоже нет, продолжил я и добавил, вероятно, глупость:
— Он осматривает буйволов, а я — храмы.
Это развеселило Ямьёнга, и он потом весь день об этом вспоминал.
Дорога тянулась вперед — прямая, как линия в геометрии, — по ровной зеленой земле. С восточной стороны параллельно ей пролегал довольно широкий канал, заросший кое-где огромными розовыми лотосами. Местами цветы опали и остались лишь стручки с толстыми зелеными дисками — в их мякоть были как бы вкраплены округлые семена. На первой же остановке бхикку вышли. Они снова сели в автобус с мангустанами и лотосовыми стручками в руках и насильно раздали нам те и другие. Огромные семена торчали из волокнистых лотосовых блинов, словно из панчборда; на вкус они напоминали зеленый миндаль.
— Наверное, вам в диковинку? — с довольным видом спросил Ямьёнг.
Аюдхайя оказалась жаркой, пыльной и вытянутой; ее окрестности были усеяны развалинами, почти не заметными из-за растительности. На некотором расстоянии от города начинался широкий бульвар со скудно расставленными внушительными зданиями. Обрывался он так же резко, как и начинался. Разрушенные храмы из небольших красновато-коричневых кирпичей вырастали прямо из высоких кустов и казались, скорее, незавершенными, нежели поврежденными временем. Фасады отреставрировали раствором, отчего они покрылись жилками.
Последняя автобусная остановка находилась в двух-трех милях от центра Аюдхайи. Мы слезли на пыльную дорогу, и Брукс заявил:
— Первым делом нужно перекусить. Понимаешь, после полудня им нельзя есть ничего сытного.
— Не сразу после полудня, — сказал Ямьёнг. — Можно после часа или чуть позже.
— Даже так времени в обрез, — сказал я. — Уже четверть двенадцатого.
Но бхикку не проголодались. Никто из них не был раньше в Аюдхайе, и поэтому они составили список достопримечательностей, которые хотели в первую очередь осмотреть. Поговорив с человеком, припарковавшим поблизости свой универсал, мы отправились к развалинам ступы, расположенной в нескольких милях к юго-западу. Она была построена на вершине высокого холма, куда мы взобрались не без труда, чтобы Брукс сфотографировал нас в разломе обветшалой внешней стены. Там воняло летучими мышами, обитающими в руинах.
Когда мы вернулись к автобусной остановке, тема еды всплыла вновь, но после экскурсии бхикку пришли в такое возбуждение, что не хотели тратить время ни на что другое, кроме достопримечательностей. Мы отправились в музей. Там было тихо: кхмерские головы и документы с надписями на пали. День становился тягостным. Я сказал себе, что знал об этом наперед.
Потом мы вошли в храм. Меня поразила не столько гигантская статуя Будды, заполнявшая почти весь интерьер, сколько то, что недалеко от входа на полу сидел человек, игравший на ранаде (произносится «ланат»). Хотя звучание было мне знакомо по записям сиамской музыки, я никогда раньше не видел самого инструмента. Ряд из деревянных палочек разной Длины, связанных вместе, нависал, словно гамак, над резонатором в виде лодки. Ноты гнались одна за другой, подобно очень быстро падающим каплям воды. После мучительной жары снаружи весь храм вдруг показался символом прохлады: каменный пол под моими босыми ногами; ветерок, овевавший сумрачный интерьер; в продолговатом ящике — бамбуковые палочки для гадания, которыми гремели молившиеся у алтаря; и цепь невесомых, хрупких звуков, слетавших с ранада. Мне подумалось: если бы можно было хоть чем-то перекусить, меня бы не так донимала жара.
Мы выбрались в центр Аюдхайи немногим позже трех. Там было жарко и шумно; бхикку понятия не имели, где искать ресторан, а спрашивать им не хотелось. Мы впятером бесцельно бродили. Я пришел к заключению, что ни Прасерт, ни Вичай не понимают разговорного английского, и серьезно обратился к Ямьёнгу:
— Нам нужно поесть.
Он сурово уставился на меня.
— Мы ищем, — ответил он.
В конце концов, мы отыскали китайский ресторан на углу главной улицы. За одним столом сидела шумливая компания тайцев, пивших меконг (который относят к виски, хотя вкус у него, как у дешевого рома), а другой занимала китайская семья. Они основательно подкреплялись, зарыв головы в миски с рисом. Это меня обрадовало: я ослаб и боялся услышать, что горячего здесь не подают.
Большое меню на английском, которое нам принесли, наверное, было отпечатано несколько десятилетий назад и с тех пор его раз в неделю протирали влажной тряпкой. Мое внимание привлекли несколько пунктов под заголовком «ФИРМЕННЫЕ БЛЮДА», но, пробежав весь список, я рассмеялся, а потом зачитал Бруксу вслух:
Жаренные акульи плавники с побегом боба
Куриные подбородки, фаршированные креветкой
Жареный рисовый трупиал
Креветочные шарики с зеленым кабачком
Свиные легкие с соленьями
Рубленый рисовый трупиал в портвейне
Рыбная голова с соевым творогом
Хотя наши друзья обычно не смеялись вместе с нами, я почувствовал, что сейчас они не просто не желают откликаться, а нарочно хмуро молчат.
Минуту спустя принесли три бутылки «пепси-колы» и поставили стол.
— Что вы будете? — спросил Брукс Ямьёнга.
— Спасибо, ничего, — безразлично ответил тот. — Нам уже на сегодня хватит.
— Это какой-то ужас! Вы хотите сказать, что никто не будет ничего есть?
— Вы и ваш друг съедите свою пищу, — сказал Ямьёнг. (Он чуть не сказал «корм».) Потом он, Прасерт и Вичай встали, взяв с собой бутылки «пепси», и сели за столик в другом конце зала. Время от времени Ямьёнг строго нам улыбался.
— Сколько можно на нас пялиться, — вполголоса произнес Брукс.
— Именно они откладывали этот момент, — напомнил я, хотя и чувствовал себя виноватым: мне было досадно, что я неожиданно оказался в положении безбожника, потворствующего своим желаниям. Это было почти то же самое, что есть перед мусульманами в рамадан.
Мы доели и сразу двинулись в путь, повинуясь Ямьёнгу, который желал осмотреть некий храм. Мы ехали в такси через заросли колючего кустарника. Кое-где в тени раскидистых приплюснутых деревьев попадались большие округлые ямы, заполненные темной водой, и в ней стояли буйволы — виднелись лишь мокрые морды и рога. Брукс снова закричал:
— Буйволы! Целые сотни!
Он попросил таксиста остановиться, чтобы сфотографировать животных.
— Буйволы будут и в храме, — сказал Ямьёнг. Он оказался прав: всего в паре сотен ярдов от здания находилась грязная яма, заполненная ими. Брукс отправился делать снимки, пока бхикку по заведенному порядку посещали святилище. Я забрел во внутренний двор, где высился длинный ряд каменных будд. Согласно обычаю, паломники наклеивают на религиозные статуи в ватах квадратики золотой фольги. Когда на одном месте накладываются тысячи слоев, крохотные кусочки отклеиваются и дрожат под ветерком, а вся скульптура поблескивает и живет своей маленькой трепетной жизнью. Я стоял во дворе, наблюдая за этой мелкой дрожью вдоль рук и туловищ будд, и вспоминал движение листьев дерева бо. Когда в такси я сказал об этом Ямьёнгу, он, по-моему, не понял и возразил:
— Дерево бо — очень важное дерево для буддистов.
На обратном пути в Бангкок Брукс сидел в автобусе рядом со мной. Мы лишь изредка перебрасывались фразами. После стольких часов борьбы с жарой приятно было сидеть и чувствовать, как с рисовых полей дует относительно прохладный воздух. Водитель автобуса не верил в причинно-следственную связь. Он обгонял грузовики, когда по встречной на нас мчался другой транспорт. Мне было спокойнее с закрытыми глазами, и, возможно, я даже задремал бы, если бы в конце салона не было одного мужчины, явно неуправляемого, который шумел изо всех сил. Он начал кричать, орать и вопить почти сразу, как только мы выехали из Аюдхайи, и продолжал всю дорогу. Мы с Бруксом посмеивались, гадая, сумасшедший он или просто пьяный. В проходе столпилось слишком много народу, и с моего места его не было видно. Иногда я поглядывал на других пассажиров. Казалось, они совершенно не замечают возни у себя за спиной. По мере приближения к городу крик становился все громче и слышался почти непрерывно.
