Алексей Рыбин - Черные яйца
Глаша тихо запищала.
Саша почувствовал, как его обуревает тоска.
«Пошла бы ты, – подумал Александр Ильич. – Пошла бы ты куда подальше».
Морда красная. А тело – тело, которое казалось прежде божественным, тело – убогое, непропорциональное, грубое бабское тело. Некрасивое.
Юбки на полу, штанишки какие-то, еще причиндалы разные...
«Господи, как нехорошо с вами, с женщинами, – подумал Александр Ильич. – И кайфу-то – на три минуты, а предыстория – ну, просто Шекспир».
– Люблю я вас, Александр Ильич, – тихо сказала Глаша, умудрившись сказать по-своему, по-волжски, – «Лублу».
«Какая же ты дура, – подумал Саша. – Провинциальная дура и все...»
– Лублу я вас, Александр... Только маменьке вашей не говорите...
«Лублу»... Цаца, тоже мне...»
– Не скажу, – кивнул Александр. – Не скажу. Честное дворянское.
Наплевать. Подумаешь, девчонка.
Саша не на шутку разозлился на эту дуру. Есть девочки новгородские – просто понтовые. Есть девочки рязанские – с прозрачными глазами, с глазами серыми, как весенний лед. А есть волжские. Очень красивые девочки. Глаша не волжская. И не рязанская. Откуда ее маменька вытащила – одной ей известно.
Что же я – такой кобель, что даже дуру деревенскую, толстокожую, грязную, дуру, которая и по-русски-то плохо говорит, эту шепелявую козу сумел раком поставить, да так, что кряхтела она на все имение? Даже Вовка проснулся. В окошко подглядывал.
Что же я – просто кобель? Я же люблю ее, по-настоящему люблю! Глаша... Будь моей женой!.. Нет, нет, подожди, я сейчас кончу... Глаша, я люблю тебя... Еще, еще... Ой, ой, ой... Еще... Глаша, люблю... Всегда, всегда буду с тобой... Ой!
Панталоны, откуда у нее эти панталоны? Сперла, что ли, у кого или купила? А на что купила-то? Деньги экономила и на панталоны их...
– Ой, ой, ой...
– Не волнуйся, маленький, я тебя всему научу, всему...
«Чему меня эта дура может научить? Чему?..»
– Ой, ой, а-а-а-а....
– Не бойся, родной... «Какой я тебе родной, дура... Какой я тебе...»
– А-А-А! – закричал Саша. – А-А-А-АААА!
– А так теперь? Потом залита вся постель. Они купаются в поту. Они плавают в поту – смешанном – Глашин пот и Сашин пот. Глаша выныривает и переворачивается на живот.
– А так теперь, барин?..
– Какой я тебе барин?.. Я люблю тебя, дура. Я для тебя все сделаю. Все, как ты хочешь. Все... А-а-а...
– Маленький мой... Хороший мой... Давай, давай, давай...
Саша отвалился на бок.
– Пойдемте на берег, барин, – сказала Глаша. – А то Илья Александрович со службы скоро воротятся, как бы худо не было.
– Слушай, а где машинка моя?
– Какая машинка? – не понял Саша.
– Да вот она, вот...
Глаша непонятно откуда извлекла машинку для скручивания «джойнтов». Табак и целлофановый пакетик возникли в ее руках, будто ниоткуда.
– Что это? – спросил Саша.
– Это-то, – ответила раскрасневшаяся горничная, – это тебе только на пользу пойдет. Покурим, барин.
Что за табачок-то у нее? Интересный какой табачок.
Пухлые пальчики высыпали табачок на бумажку. Р-раз! В пальцах горничной материализовалась сигаретка.
Саша щелкнул своей «Зиппой». Втянул сладкий дым и зажмурился.
– Дай, – сказала Глаша и взяла у него сигаретку.
– Странный у тебя табачок, – сказал Саша.
– Таджикский. – Глаша запрокинула голову и смотрела в небо.
«Ох, как хорошо-то мне... Ох, как весело...»
– Я лублу тебя, Глаша, – давясь смехом сказал Саша. – Я лублу табы....
– Я знаю, барин. Глаша затянулась косячком. Протянула его Саше.
– Пяточку сделай, барин.
– Что? Александр Ильич Ульянов посмотрел на любимую.
Любимая – с крупным лицом, крупная в руках и, видимо, решительная в действиях, крутила в пальцах чинарик.
– Барин, еще затяжечку? Облака над Волгой неслись со скоростью курьерского поезда. Папоротник. Откуда здесь папоротник-то взялся? И ведь как отчетливо виден. До малейших деталей. Детали. Это ли не главное? Почему он, Саша, раньше не обращал внимания на эти самые детали? Мир состоит из деталей, детали – это самое главное, детали – это характер человека, это цвет панталон твоей девушки, это запах, несущийся из трактира, в котором тебе нужно купить свежий – не от Мюллера, как папа говорил, – хлеб.
Детали – это скрип сапог Юрьича, сумрачного мужика, который приходит раз в месяц проверять и чинить замки на воротах, это писк народившейся мыши в амбаре – этот писк слышен всем, всей семье, слышат его и маменька, и папенька, и Володя слышит, только виду не подает, а то – малы еще, чтобы указывать и советы давать – потом только, дня через два, папенька, Илья Александрович, скажет:
– Да подите кто-нибудь уж, наконец, разберитесь там...
Мир становится совсем другим, когда обращаешь внимание на детали. Вот жужелица бежит. И сколь значимым оказывается ее бег. Черное блестящее тельце с красноватым отливом. Продукт эволюции. Хищник. Решительный и беспощадный.
Хищник в своем масштабе. Победитель. Саша все крутил и крутил в голове эту фразу, он хотел придать ей чеканность, чтобы эта чеканность Глашу проняла. «Выкованный из чистой стали с головы до пят». Так любил говорить о себе купец Венедикт Ерофеев. В Симбирске все об этом знали.
Голова у жужелицы маленькая, а челюсти мощные. А если ее ухватить пальцами, то жужелица будет сопротивляться, пытаться вырваться, укусить, и запах...
Отец часто говорил про особенный запах «Тонки-250». И Григорьев говорил. Бывало, сидят за столом, водку пьют и про эту «Тонку-250» рассуждают. И про какой-то кипящий гидразин.
– Жужелица пахнет, как «Тонка-250», – сказал Саша Глаше ни с того ни с сего.
– Эк вас, барин, растащило. Голос у Глаши такой, словно его пропустили через SPX-90[5] с хорошей реверберацией.
«Надо взять себя в руки», – вяло подумалось Саше.
Папоротник начал расти. Причем удивительно быстро.
«Не растет на берегах Волги папоротник», – подумал Саша и осекся. Над подлеском папоротника вставала стена сахарного тростника. Тростник в считанные секунды заполонил весь нижний берег – тот, где прежде стояла никому не нужная, давно заложенная и перезаложенная деревенька, тростник очень быстро – за две затяжки – достиг невероятных размеров – выше человеческого роста встал стеной. Сахарной. Из деревеньки выбегали мужики и бабы, тащили за собой на веревках вялую скотину и, невнятно выкрикивая неслышные с того берега ругательства, грозили черными от грязи кулаками Саше и Глаше.
Саша никогда не видел сахарного тростника, но почему-то наверняка знал, что этот тростник именно тот, о котором он читал в книгах Василя Быкова. Он знал наверняка, что этот тростник – тростник сахарный. Василь Быков много внимания уделял подробностям. Размер и форму листьев сахарного тростника по произведениям Василя Быкова можно было выучить даже подростку-двоечнику.
– Это ведь сахарный тростник, – тихо сказал Ульянов младшей горничной своего папы. – Пойдем, Глаша, я уведу тебя туда, в те края, которых ты и не видывала.
– Барин, да перестаньте вы выдумыать. Эк вас прет. Затянитесь еще. И вообще, домой нам пора. Илья Александрович говорил, что вам в девять уже нужно дома быть. У вас же занятия, барин, завтра. Виолончель. Учителка придет, помните? Виолетта Семеновна Ростропович. Пойдемте, ей-богу, домой, чтобы маменьку и папеньку ваших не волновать.
– Yo te quiero...[6]
– Pero, seсor, yo soy...[7]
– Да, барин, вот сюда, сюда!..
– Hola, muchachos![8]
Заросли сахарного тростника, поглотившие не успевших спрятаться мужиков, баб, скотину и почти уже скрывшие от Саши весь обитаемый мир, вдруг раздвинулись, и вышел из них невысокого роста, стройный, подтянутый человек. На голове черный берет. На ногах сапоги невиданного фасона. И одежда странная.
Лицо подвижное, ироничное. Так и ждешь, что анекдот свежий тебе расскажет. О таком человеке можно говорить с товарищами – мол, пил я тут с одним, так он такого дрозда давал...
Человек, вышедший из зарослей тростника, улыбнулся. Зубы белые на смуглом лице. Бородка модная, эспаньолка.
Александр Ульянов, долго искавший и наконец нашедший свою единственную любовь, готов был защищать ее. Александр Ульянов схватился за корягу.
Смуглый парень усмехнулся. Повел плечом. Ствол автомата уставился черным зрачком на Ульянова-младшего. Страшно Саше не было. Слишком высокая мушка, слишком игривая. Несерьезная какая-то. На винтовках мосинских мушки не такие. На трехлинейках – настоящих, для серьезной войны предназначенных, – на них и мушки серьезные – маленькие, деловитые, решительные и внимательные мушки. Мушки, которые не пропустят врага. Они уткнутся в него, зацепятся за пуговицу на гимнастерке, они просто заставят стрелка метить туда, куда нужно.
А эта мушка – какая-то клоунская. Высокая, дурашливая, как тулья фуражки Пиночета.
Саша улыбнулся мушке-дурашке.
– Меня зовут Эрнесто, – сказал смуглый парень. – А ты кто?
– Саша, – сказал Александр Ульянов.
