Дж. Т. Лерой - Сара

Я помотал головой и проглотил икоту.

— Там ведь нет ни одной, правда? Ну? Ответь, малыш.

— Нет, — пробормотал я. — Ни одной…

Рука с красными ногтями сгребла купюры и сунула обратно в бумажник.

— Вот так-то, мой мальчик, ни одной «палки-два-кольца», ты сам видел. Вот тебе и доказательство. И знаешь, кому она досталась? Не догадываешься?

Она отвернулась от дороги и требовательно посмотрела на меня, защелкивая розовый кошелек. Я втянул воздух, вспоминая запах папиного бумажника. Я потрогал ее кошелек — он был совсем не тот, гладкий и теплый. Оттого что тот всегда лежал у него в заднем кармане.

— А ну! — одернула она меня. — Куда полез, ворюга! Смотри у меня.

Я растерянно заморгал, не понимая, что происходит, ошарашенный настолько, что не мог даже заплакать. Она бросила бумажник в сумку у ног.

— Сам видел — ни одной чертовой «палки-два-кольца». И как ты думаешь, кто их забрал? — Она пихнула меня локтем. Я снова отвернулся в окно. — Копы и забрали. Тот полисмен, мне пришлось отдать ему все, все «палки с колесами», чтобы тебя не… — Она снова растормошила меня. — Ты слушаешь?.. Я заплатила, чтобы тебя не посадили на электрический стул.

Я видел, что такое электрический стул, в мультиках для взрослых. Там на него посадили кота, пристегнули ремнями и повернули выключатель. У него внутри засветился скелет, глаза повылазили, а потом осталась только кучка пепла.

— Я же тебя спасла, дурашка. Скажи спасибо, что успела вытащить… не то бы конец, ты еще не знаешь, что такое полицейский участок. Впрочем, хочешь — вернемся в полицию. Запросто. Ведь тебя все равно туда привезут опекуны. Если я им тебя отдам, они просто вызовут полицию, и на тебя наденут наручники.

У меня заныло в желудке. Все казалось странно освещенным и слишком ярким под зеленоватым заплесневелым небом. Грузные облака тяжко осели на лысые пики гор.

— Не забери я тебя оттуда, висеть бы тебе на кресте. Слышал про Иисуса?

Я робко кивнул. Когда мы оставались одни в доме с Кэти, я рассматривал картинку на стене. Христос был совсем без одежды, и в него были забиты гвозди. Стоило пошевелить головой, картинка переливалась, текла кровь, голова чуть шевелилась, глаза открывались и смотрели укоризненно.

— Если бы не было электричества для стула, полиция приколотила бы тебя к кресту.

Она поплевала на сигарету, заткнула ее за ухо и, подвинувшись, открыла мою ладошку. Я с ужасом смотрел, как она тычет длинным наманикюренным ногтем в пластырь:

— Вот сюда, смотри, они загнали бы тебе гвоздь, — нажимая все сильнее, говорила она.

Я пытался выдернуть руку, но оказался словно в капкане.

— А потом твои «мама с папой» забили бы второй гвоздь вот куда, — выпустив руку, она залезла под майку и ткнула мне в ребра. И еще покрутила ногтем. — И вот сюда, — скользнув выше, ноготь уперся в горло.

Я затрясся, когда она расстегнула воротник и нажала сильнее.

Кровь из Его ран мигом захлестнула все вокруг и, сорвав с места, затопила и унесла большой белый дом моих приемных родителей.

— Лучше я останусь с тобой, — прошептал я.

— Вообще-то полицейский участок рядом… они будут очень довольны.

Я судорожно всхлипнул:

— Я хочу остаться с тобой.

— Что-что? К кому ты обращаешься, сынок? — Она поскребла ногтем у меня под подбородком, точно металлическим жалом.

Когда я спросил Кэти, почему Бог позволил распять себя на кресте, она сказала, что Он любит меня и умер, чтобы искупить мои грехи.

— Не надо полисмена.

— Ты уже не хочешь назад, к приемным родителям?

Я робко покачал головой.

— Тогда научись вести себя как следует, дитятко… если не желаешь, чтобы я отвезла тебя обратно. — Она вздернула мой подбородок. — Мадам, понял? Ты должен обращаться ко мне «мадам», а также говорить «сэр», «спасибо», «пожалуйста»… Ведь ты грубил опекунам, и они быстро избавились от тебя. Будешь мне хамить — и отправимся прямиком в полицию, понял?

Стараясь не встречаться с ней взглядом, я смотрел на темные облака, громоздившиеся впереди.

— Мадам, — повторил я, совсем как девушка с кожей кофейного цвета, когда разговаривала с мамой.

— «Да, мадам, пожалуйста, позвольте мне остаться с вами, спасибо». Ты ведь это хотел сказать?

Мое горло сковал паралич, я уставился, вытянув шею, точно змея, заглотившая крысу.

— Мадам… — просипел я надтреснутым голосом. — Спасибо, пожалуйста, не надо полицию…

Она убрала ноготь, и моя голова безвольно качнулась, лишенная опоры.

— Так знай, заканючишь про своих опекунов — и мы сразу едем в участок, понял?

Я кивнул, бессмысленно глядя на деревья, начинающие склоняться и трепетать на ветру.

Ее рука быстро взлетела и хлопнула меня по макушке, метнув обратно в сиденье.

— Были бы у меня время и силы, ты бы уже давно научился вежливости и обходительности.

Я не понял ее, так что просто кивнул в ответ, поджав трясущиеся губы: из носу у меня потекла соленая струйка.

Ее кулак вонзился мне в плечо.

— Будешь отвечать, когда тебе говорят! — властно произнесла она.

Вжатый в сиденье, я чувствовал овладевающий мной страх. Я поднял рев на весь салон.

— Не сметь! — Она вцепилась мне в волосы. — Я по гроб жизни сыта твоими слезами. Будешь отвечать, когда тебе говорят! — В глазах ее сверкала голубая эмаль.

Я замер, чувствуя в животе знакомую дрожь. И опять захлюпал носом.

— Еще раз пикнешь — убью. Или отвезу обратно. — Она методично дергала меня за волосы. — И тогда посмотрим, что с тобой будет. Пусть они вызовут полисменов, которые приколотят тебя как миленького гвоздями к кресту, а потом поджарят пятки над костром — а все вокруг будут потешаться и плевать в тебя, понял?

Сзади протрубил сигнал: она выпустила мои волосы и свернула к обочине. Мимо проехал, презрительно гудя, какой-то автомобиль.

Выругавшись, она выдернула сигарету из-за уха.

Зажигалка щелкнула в полной тишине.

Сколько раз я домогался слезами желаемого, сколько пытался ими привлечь внимание к своим ссадинам, синякам — и когда меня пытались утешить, все равно ревел — чтобы они знали, как мне больно, и что они сами в этом виноваты.

Но сейчас никто не прибежит, никто не утешит, а если они и появятся — теперь я это понял точно — вдруг до меня дошло, то просто перейдут на другую сторону дороги, как в тот раз, и будут смотреть оттуда, как меня забирают и увозят, на пытки и казнь. И все звезды, и все карты, заработанные «хорошим мальчиком», теперь сорваны и выброшены на ветер.

У меня снова хлынули слезы, тут же с опаской остановившись где-то в горле.

— Так мы не едем к ним? — Она пыхнула несколько раз сигаретой, не выпуская ее изо рта.

Я стал кивать, но остановил себя.

— Да, пожалуйста, мадам. Спасибо, благодарю вас.

— Очень хорошо! — Она похлопала меня по затылку. — Теперь мы сделаем из тебя образцового мальчика… сделаем с тобой такое, чего ни одна полиция бы не смогла до сих пор.

Она закрутила рукоятку подъемника, закрыв окно. Несколько тяжелых капель дождя ударили в стекло. Автомобиль наполнился табачным дымом, и она потрепала меня по колену.

— Так вот, теперь мы в одной команде. Я на твоей стороне. А ты на моей — понял? Я — все, что у тебя есть.

Она улыбнулась.

И я представил большой двор с белым домом с комнатами в динозаврах и кровать в виде гоночного автомобиля, и полки с игрушками, и карты, полные звезд, и как я улыбаюсь маме и папе, и все это сворачивалось передо мной — навсегда, я зарыл их в памяти точно карту острова сокровищ.

Машина остановилась, скрипнули колеса, когда она выворачивала на дорогу.

Я посмотрел в штормовое небо, исполосованное синими и черными разводами, неотступно следующее за нами.

Нужно было срочно собираться и уезжать. Часы со светящимся циферблатом показывали 3:47. Я стоял перед ней и тер глаза. Она повесила трубку телефона: снова звонили мои приемные родители. Звонили они почти каждый вечер, всю последнюю неделю, с тех пор как я уехал. Я больше не плакал и не тянулся к телефону. Не кидался из кровати на звонок, только неспешно выбрался оттуда, когда она подозвала меня к трубке. Стоял и ждал, запустив палец в рот, прижимая Багса Банни, пока она кивала, повторяя список моих прегрешений, и говорила о том, что меня ждет тюрьма, куда они непременно меня отправят, как только она отвезет меня обратно, к опекунам. Больше я не просил поговорить с ними. Я ждал, пока она повесит трубку и решит, что будет дальше.

— Они в самом деле хотят, чтобы я вернула тебя! — грохнула она трубкой. Я вжался лицом в набивную игрушку — от шерсти зайца пахло моими обмоченными за ночь простынями. — Но мы же одна команда, верно?

Она отхлебнула пиво из банки, стоявшей рядом с телефонным аппаратом. В ожидании я переминался с ноги на ногу.