Стивен Кинг - Сердца в Атлантиде
Бобби поглядел на него с сомнением:
— А вы правда сумеете?
— Да. Дай-ка мне твой пояс.
— Что-о?
— Твой пояс. Дай его мне.
Бобби вытащил пояс — совсем еще новый, подаренный ему на Рождество — из петель и протянул Теду, который взял его, не отводя глаз от Кэрол.
— Как твоя фамилия, деточка?
— Гербер. Они называли меня Гербер-Беби. Но я же не беби.
— Ну конечно. И вот сейчас ты это докажешь. — Он встал, усадил ее в кресло, а потом опустился рядом на колени, словно типчик в старом фильме, предлагающий свою руку и сердце. Он дважды сложил пояс Бобби пополам и начал совать Кэрол в здоровую руку, пока она наконец не отпустила локоть, а тогда сомкнул ее пальцы на изгибах. — Отлично. А теперь сунь его в рот.
— Сунуть пояс Бобби в рот?
Тед ни на секунду не отводил от нее взгляда, а теперь начал поглаживать ей целую руку от локтя до запястья. Его пальцы скользили вниз от локтя.., замирали.., и возвращались вверх к локтю.., потом снова двигались к запястью. “Будто он ее гипнотизирует”, — подумал Бобби. И — да, Тед ее гипнотизировал, Зрачки у него опять жутко расширялись и сужались.., расширялись и сужались. В одном ритме с движениями его пальцев. Кэрол, приоткрыв губы, уставилась на его лицо.
— Тед.., ваши глаза…
— Да-да, — сказал он нетерпеливо, словно не интересуясь тем что проделывают его глаза. — Боль поднимается вверх, Кэрол, тебе это известно?
— Нет…
Ее глаза устремлены на его. Его пальцы на ее руке спускаются и поднимаются.., спускаются и поднимаются. А зрачки — будто медленное биение сердца. Бобби увидел, как Кэрол села в кресле поудобнее. Она все еще держала пояс, а когда Тед прервал поглаживание, чтобы прикоснуться к тыльной стороне ее ладони, Кэрол послушно поднесла пояс к лицу.
— Да-да, — сказал он, — боль поднимается от своего источника к мозгу. Когда я вправлю твое плечо, боли будет много, но ты перехватишь значительную ее часть у себя во рту и не пустишь в мозг. Закусишь ее в зубах и удержишь на поясе Бобби, так что только ее частички доберутся до твоей головы, где бывает больнее всего. Ты меня понимаешь, Кэрол?
— Да… — Ее голос стал каким-то далеким. Она выглядела совсем маленькой в кресле с высокой прямой спинкой, одетая только в шортики и кроссовки. Зрачки Теда, заметил Бобби, перестали расширяться.
— Сунь пояс себе в рот.
Она вложила пояс между губами.
— Кусай его, когда будет больно.
— Когда больно.
— Перехватывай боль.
— Буду перехватывать.
Тед в последний раз провел массивным указательным пальцем от ее локтя до запястья, потом посмотрел на Бобби.
— Пожелай мне удачи.
— Удачи! — горячо сказал Бобби.
Откуда-то издали, дремотно, Кэрол Гербер сказала:
— Бобби швырнул в него уткой.
— Правда? — спросил Тед. Очень-очень мягко он сомкнул пальцы левой руки на левом запястье Кэрол.
— Бобби думал, что этот человек — низкий человек. Тед посмотрел на Бобби.
— Не в этом смысле низкий, — сказал Бобби. — Просто… Да ну, не важно.
— Тем не менее, — сказал Тед, — они очень близко. Городской гудок.., куранты…
— Я их слышал, — угрюмо сказал Бобби.
— Я не буду ждать, пока твоя мать вернется вечером, — не смею. День проведу в кино, или в парке, или еще где-то. На крайний случай в Бриджпорте есть ночлежки. Кэрол, ты готова?
— Готова.
— Когда начнется боль, что ты сделаешь?
— Поймаю ее. Зажму зубами в пояс Бобби.
— Умница, девочка. Десять секунд, и ты почувствуешь себя куда лучше.
Тед глубоко вздохнул, потом протянул правую руку так, что ладонь нависла прямо над сиреневым бугром в плече Кэрол.
— Сейчас начнется боль, деточка. Будь храброй. Не десять секунд и даже не пять. Бобби показалось, что все произошло в одно мгновение. Край правой ладони Теда нажал на шишку, выпиравшую из плеча Кэрол. Одновременно он резко дернул ее левую руку за запястье. На щеках Кэрол выступили желваки — она впилась зубами в пояс Бобби. Бобби услышал щелчок, вроде того, который иногда слышал у себя в шее, когда она затекала, а он ее поворачивал. Бугор в плече Кэрол исчез.
— Есть! — воскликнул Тед. — С виду все в порядке! Кэрол? Она открыла рот, из него выпал пояс Бобби и лег поперек ее коленей. Бобби увидел цепочку крошечных точек, вдавленных в кожу: она почти прокусила пояс насквозь.
— Совсем не больно! — сказала она с удивлением. Провела ладонью к тому месту, где сиреневатость становилась густолиловой, коснулась его и вздрогнула.
— Будет побаливать неделю или около того, — предупредил ее Тед. — И по меньшей мере полмесяца не поднимай этой рукой ничего тяжелого и ничего ею не бросай. А не то головка может снова выскочить из ямки.
— Я поберегусь. — Теперь Кэрол не боялась смотреть на свое плечо и продолжала осторожно прикасаться к синяку кончиками пальцев.
— Сколько боли ты поймала? — спросил у нее Тед, и, хотя лицо Теда сохраняло серьезное выражение, Бобби почудилась в его голосе легкая улыбка.
— Почти всю, — сказала она. — Больно почти совсем не было.
Однако, не успев договорить, она привалилась к спинке кресла. Глаза у нее были открыты, но смотрели в никуда. Кэрол второй раз потеряла сознание.
***Тед велел Бобби намочить полотенце и принести ему.
— В холодной воде, — добавил он. — Выжми, но не очень сильно.
Бобби вбежал в ванную, схватил личное полотенце с полки над ванной и намочил его в холодной воде. Нижняя половина окна там была из матового стекла, но если бы он поглядел через верхнее прозрачное стекло, то увидел бы, как к дому подъехало такси с его матерью. Но Бобби не поглядел, он старательно выполнял поручение. Не вспомнил он и о кольце с зеленым брелоком, хотя оно лежало на полке прямо перед его глазами.
Когда Бобби вернулся в гостиную, Тед опять сидел в кресле с высокой спинкой, держа Кэрол на коленях. Бобби заметил, какими загорелыми уже были ее руки по сравнению с остальной кожей, которая была чисто и ровно белой (кроме лиловых синяков). “У нее на руках словно надеты нейлоновые чулки”, — подумал он, и ему стало немножко смешно. Глаза у нее начали проясняться и следили за движениями Бобби, когда он пошел к ней. Но все равно Кэрол выглядела не очень чтобы — волосы спутаны, лицо все в поту, а между ноздрями и в уголке рта подсыхали ниточки крови.
Тед взял полотенце и начал вытирать ей щеки и лоб. Бобби встал на колени у ручки кресла. Кэрол чуть-чуть выпрямилась, благодарно подставляя лицо прохладной влажности. Тед стер кровь у нее под носом, потом положил полотенце на угловой столик. Он откинул слипшиеся волосы Кэрол с ее лба. Когда пара прядей снова упала ей на лоб, он занес руку, чтобы снова их откинуть.
Но прежде входная дверь громко хлопнула. По вестибюлю простучали шаги. Ладонь на мокром лбу Кэрол замерла. Глаза Бобби встретились с глазами Теда, и они обменялись одной мыслью: мощная телепатия, состоявшая из единого слова: “ОНИ”.
— НЕТ, — сказала Кэрол, — НЕ они, Бобби. Это твоя ма… Дверь в квартиру открылась, и в ней возникла Лиз. С ключами в одной руке и шляпкой (той, что с вуалеткой) в другой. Позади нее по ту сторону вестибюля дверь в жаркий мир снаружи была открыта. Бок о бок на крыльце, на коврике с “Добро пожаловать” стояли два ее чемодана, там, куда их донес таксист.
— Бобби, сколько раз я тебе повторяла, чтобы ты запирал эту чертову…
Тут она умолкла. Потом годы и годы Бобби вновь и вновь проигрывал этот момент, видел все больше и больше того, что увидела его мать, когда вернулась из своей катастрофической поездки в Провидено: ее сын на коленях у кресла, в котором старик, который ей никогда не нравился и не внушал доверия, сидит с девочкой на коленях. У девочки ошеломленный вид. Ее волосы слиплись от пота. Блузка с нее сорвана — лоскутья валяются на полу — и, хотя ее собственные глаза сильно заплыли, Лиз, конечно, заметила синяки Кэрол — один на плече, один на ребрах, один на животе.
И Кэрол, и Бобби, и Тед Бротиген увидели Лиз с той же поразительной вневременной четкостью: два подбитых глаза (собственно говоря, правый глаз был лишь злым блеском в посиневшей припухлости), вздувшаяся, лопнувшая в двух местах нижняя губа, все еще в присохшей крови, будто в мерзкой засохшей помаде, сдвинутый на сторону нос, крюком нависший надо ртом, будто нос ведьмы из комикса.
Тишина, мгновение осознающей тишины в середине жаркого летнего дня. Где-то раздался выхлоп. Где-то закричал мальчик: “Да ну же, ребята!” А сзади, с Колония-стрит, доносился звук, который для Бобби особенно сильно ассоциировался с его детством вообще и этим четвергом в частности: Баузер миссис О'Хары лаял, все дальше вторгаясь в двадцатый век, “руф-руф-руф”.
"Джек ее сцапал, — подумал Бобби. — Джек Меридью и его дружки нимроды”.
— Ох ты! Что случилось? — спросил он ее, нарушив тишину. Он не хотел узнать, он должен был узнать. Он подбежал к ней, уже почти плача от страха — но и от горя: ее лицо, ее замученное лицо! Она была совсем не похожа на его маму. Она была похожа на старуху, которой место не на тенистой Броуд-стрит, а “там, внизу”, где люди пьют вино из бутылок в бумажных пакетах и не имеют фамилий. — Что он сделал? Что этот подонок сделал с тобой?
