Четыре четверти - Мара Винтер
Но сначала, повторюсь, я не думал о ней. Нам с моей тогдашней девушкой хватало друг друга. Вскоре вовсе забыл о девушках. Мы играли злой метал. Патлатые вояки с гитарами вместо автоматов. Не буду врать, не помню, почудилось или нет, но Рыжая не сводила с меня глаз всё выступление. Возможно, расколотый взгляд примерещился мне под действием выпитого и умопомрачения, когда ничто ничего не значит, за исключением звука. Рыжая смотрела так, будто бы понимала каждую сыгранную ноту, и сама была ей, этой нотой. Морщилась, как от боли, подавалась вперед, уплывая на волне крещендо. Вороша память впоследствии, я решил, что надумал это, потому что мне хотелось бы вспоминать первую встречу именно такой. Она сказала: «Дикие люди полезны в рамках искусства. Отлично отыграли, ребят», – протянула мне руку и назвала свое имя. Я пожал её, представившись в ответ. Ключицы выступали из-за воротника толстовки, джинсы обтягивали стройные ножки, волосы горели костром, вызывая желание оттянуть их и поцеловать шею, где и без моего участия стояли багровые засосы. Солдаты на посту. Рыжая… она держала долго.
А вот Брюнетку я заметил сразу. Она была яркой. Рассказываю не по порядку. Путаница времён, единство персонажей. Тогда я кем только ни работал. В том числе барменом. Брюнетка пришла стажироваться на официантку. Она вышла со стаффа, держа стопку чистых пепельниц с мойки, а я был в ночную смену и шёл туда переодеваться. Наверное, между нами проскочила искра. Проходя мимо, обернулись оба. Через некоторое время Брюнетка подошла к бару, чтобы познакомиться. В первый же день плавала между столиками, как рыбка, помахивая хвостом, нося на плавниках подносы. Её имя раскрылось только под конец её смены. Бэйдж представлял: «Майя», но это оказалось неправдой. Хотя ей шло. Как пчёлка, порхала с цветка на цветок и собирала нектар, не нападая.
Служебные романы – пожалуй, самое банальное, что может произойти. Но от банальности реже они не становятся. Я сказал: «Может, погуляем или сходим куда-нибудь?» Она спросила: «Зачем?» И добавила: «Приведи аргументы». Училась на юрфаке. Ритор от бога. Мы были на работе, я ловил её и упускал, диалоги шли отрывками. Я сказал: «Мне кажется, ты интересная личность», – она выглядела загадочно, у нее была необычная внешность и манеры инопланетянки. Я сказал: «Ты мне понравилась». Я сказал: «И я тебе тоже понравился», – трудно было не заметить, под каким она впечатлением.
Она была настолько живой, что это слепило глаза.
Она написала имя и номер телефона на моей руке. Нашла маркер и написала.
Встретиться с Рыжей вторично мне предстояло в квартире, где мы с девушкой, тогдашней, обретались. Пришло так много народу, мы пили так много, что наедине не оставался никто. Мы разделились на две группы: одна продолжила выпивать на кухне, вторая, с нами, кому музыка дороже, засела с акустикой в комнате. Я подыгрывал. Рыжая пела. У неё был сильный голос. Бледная, она кричала: «I’m already dead!». Я не поверил. Покойники не ведают страсти. Их покой не красят вспышки огня, похожие на её волосы.
«Гитара – это твоя душа, – сказала Рыжая, – продолжение твоих рук, более совершенное, чем они сами. Словами не поймёшь себя, инструмент словит, если не мотивом, то силой, с которой дёргаешь струны, колебанием звука и высотой… да зачем я болтаю, – улыбнулась, – играй лучше».
Гитара – женщина. Гитара – любимая и ненавистная. Их разбивают, из них вынимают всё, на что они способны, звук и скорость, звук и сумасбродство. Рыжая застала меня врасплох со своим пониманием: всё, что она говорила, попадало в точку. Она сказала: «Из постмодерна людей нужно спасать, как из-под бомб. Мозгу крышка, когда пытаешься переварить всё, всем притом не будучи». Она сказала: «Кумиры у нас – рок звёзды и киноактёры. Новые боги. Которые сами не знают, зачем говорят то, что говорят. Кричи, не кричи… Все хотят быть услышанными. Все хотят, чтобы их, конкретный, крик услышали. Стоит толпа и орёт. Орёт: «Я хочу! Я-я-я!…» Это Кали-Юга. Это конец Кали-Юги. Просветляйся тут, не просветляйся, хоть в древнем мирке вокруг себя запирайся, не поможет. Нет богов и всё тут».
Я столкнулся с Брюнеткой утром. На работе, прямо на рассвете, затеяли генеральную уборку. После ночной смены я был сонным. Задрёмывал на одном из диванов. Она появилась, не зная, что и как делать, вот… как ты, напротив сидела, курила, наблюдала, решив, что ничего не замечаю. Позже мы с ней разговорились, она оттаяла и пересела ко мне. Сложила голову ко мне на колени, не забыв отпустить комментарий про ужасный цвет джинсов, прикрыла глаза и едва не мурчала, когда я перебирал ей волосы. Мы с ней поспорили про инстинкт самосохранения. Она сказала, у неё его нет. Я прижёг ей пальцы. Кожа жарилась над зажигалкой. Девочка откинулась и блаженно выдыхала. Щёки раскраснелись, морщины разгладились, рот приоткрылся. Это было похоже на оргазм. Я проспорил сотку. Ожог был нехилым. Заклеивала.
Я ушёл. Она осталась. Ушёл в наушниках. Глушил отсутствие смысла и неспособность придумать достойную ему замену.
Ей хотелось выгнуться, позволить лепить из себя, как из теста. «В тебе есть сила, – говорила она, – тобой не жалко себя убить».
Мы гуляли по окраинам, трамвайные рельсы таяли на горизонте. Я шёл рядом, а Брюнетка танцевала на них. Её волосы кружили вслед, белые кеды загибались на цыпочках, высоко в небе смеялась луна, тучи хмурили кустистые брови. Брюнетка запрокидывала голову и улыбалась. «Мамочка, – обратилась она к туману, – ты бы порадовалась за меня?» Ей, естественно, никто не ответил.
В ней витали бабочки, когда она поцеловала меня, лёгкая и теплая. Когда я придушил её, и ей понравилось. До меня она не трахалась толком, с кем-то попробовала, не понравилось. Всё ей не всерьёз. Кроме любви. В любовь верила, неземную. Читала и мечтала. С учебником криминалистики в обнимку.
Рыжая не трогала рельсы. Мы двигались вчетвером: она с парнем, я с девушкой. Промышленная часть города зияла люками, сморкалась слякотью и кашляла дымом заводов. Просверливая в наших спинах прорехи своим размытым, по-наркомански отрешённым взглядом, Рыжая шла по шпалам. Как
