Ариф Алиев - Новая Земля
Марта взяла, у переводчика мегафон. Она не испугалась выстрелов, руки у нее не дрожали.
— На буй обратной связи вы можете обратиться с просьбой о выходе из проекта. Нажмите красную кнопку, назовите фамилию, причины своего решения, и будете отправлены обратно в тюрьму. Извините, но буй решено установить в отдалении от берега, чтобы каждое обращение было обдуманным.
— На воде — потому что на воде хер вы его разобьете, — сказал полковник.
— Это не так, вы ошибаетесь.
— Я не ошибаюсь, Марта. И лучше бы вам меня слушать, а не спорить со мной. Что-нибудь еще хотите сказать колонистам?
— Нет.
— А вы, господин Олафсон?
— I would like to wish the colonists health and good luck.[13]
— Ключи пусть не забудет.
— Не is asking for the keys.[14]
Они еще поговорили о каких-то ключах, сказали мотористу, чтобы поторопился, и тот выгрузил на причал большой металлический чемодан.
Уже когда расселись в катере, толстяк вспомнил о чем-то важном, заволновался, закричал, но я разобрал одно слово: «Lemmings!»[15]
О чем он? Что хотел нам сказать? Почему раньше не сказал, если это важно? А если не важно, зачем кричать? Назначат такого мудака безмозглого старшим координатором такого же мудацкого проекта, он скоординирует 100 % потери, грамоту получит или медаль, пенсию от ООН, дайкири будет пить в собственной вилле с видом на Женевское озеро и ни разу льдом не подавится.
Катер с координаторами пробил волну, отошел от причала.
Рекс расстелил на гальке брезент — тот, которым прежде были прикрыты трупы, — и высыпал из чемодана ключи с номерными оранжевыми бирками.
— 1-е отделение по боевому распорядку, 2-е — погрузка пошла! — скомандовал полковник, и рексы начали отходить к причалу.
Я сдернул шапку полосатую, ненавистную. 1108 дней я торопился надеть ее, если в камеру входил или хотя бы заглядывал дежурный, я стоял в ней у стены прыгуном, я шел в ней по продолу пингвином, я перебирал ее по ободку, когда убивал бесконечное время. И вот бросил под ноги, вдавил в камни, растоптал.
— Ты чего, Иван Георгиевич?
— Радуюсь, Коля.
Подражая мне, Сипа снял шапку, но топтать не стал.
— А чему ты радуешься, Иван Георгиевич?
12
— 1-е отделение, погрузка!
Рексы запрыгивали в катер, направляли автоматы на толпу. Вот и последний сел. На берегу остались только полосатые. Они еще не поняли, что произошло.
Сипа ловил ртом дождь.
Обезьян медленно поворачивал голову, искал на скалах вышки или бетонные колпаки с охранниками или хотя бы колючую проволоку и таблички с черепом и костями, или таблички «Опасно, мины!», или еще какие-нибудь знаки, ограничивающие территорию.
Али молился. Все чичи молились.
Моряк смотрел на катер, на сизый выхлоп над волнами.
— Два двигателя. 500 лошадиных сил каждый, — сказал он мне и всем, кто мог его услышать, и крикнул мотористу и рулевому, которые не могли его услышать: — На полные, рабочий режим! Гудок! Оба полный вперед!
Рулевой бросил катер на волну, пробил ее, под острым углом отошел от берега, не успел вовремя вывернуть руль, катер подпрыгнул, упал с сильным креном, волна перекатилась на корму.
Полковник дунул в мегафон, проверил, попала вода или нет, чтобы зря не орать. Мегафон работал, не хрипел.
— Колонисты, внимание! Вам разрешается снять наручники!
Катер набрал скорость, вышел на курс, прошел мимо оранжевого буя.
Полосатые сидели на корточках, руки бабочкой, ни один не встал. И я не встал.
— По номерам на бирках найдете ключи!
И полковник выключил мегафон.
С теплохода донесся разорванный ветром, задавленный тучами гудок. Серая морось накрыла катер, и он исчез. А теплохода уже давно не было видно.
Полосатые бросились к ключам. И не было ни одного, кто бы отошел в сторону и дожидался, когда кончится толкотня.
Первыми добежали до брезента я, Сипа, Толя Слесарь, Моряк, Обезьян, Якут, Махов, Асланбек, Аржанов — все из последней высадки, потому что мы сидели ближе к берегу.
Вместо того чтобы спокойно пересматривать бирки, Толя Слесарь хватал ключи горстями, и Обезьян ткнул его локтем. Толя Слесарь повалился навзничь, и кто-то другой — не Обезьян — вырвал у него ключи.
Подбежали остальные.
Упал Махов, какой-то чич пинал его и сам упал, Моряк камнем разбил голову.
Асланбек наклонился поднять ключ, ему наступили на руку, надавили что есть силы, сломали пальцы.
Хотя я не взял ни одного ключа и ни на кого не нападал, меня ударили в грудь, пнули в живот — с замаха, но пыром, несильный получился удар.
Аржанов ударил кого-то коленом в лицо, сломал нос, отнял ключ.
Моряк размахивал кулаками, бил по-боксерски, увлекся, забыл, что из-за ключей драка.
Сипа схватил несколько ключей, сунул наобум, вдруг подойдет, понял, что, даже если повезет и он отыщет ключ с биркой «41», без посторонней помощи открыть наручники невозможно: из-за распорки между кольцами заскорузлые неловкие пальцы не могут удержать ключ в замке, и бирка мешает, прочно приделана, просто так не отцепить.
— Иван Георгиевич, помоги мне!
А мне кто поможет? От удара дыхание сбилось, согнулся кишки наизнанку, было бы чем блевать, выблевал.
Гога Звягинцев заметил, что у Сипы слишком много ключей, и ударил, вцепился в руку, укусил, испустил крик восторженный, он нашел свой номер.
Окровавленный брезент мяли десятки ног, в тапках и без, какие уж тут тапки.
Али, перемешивая чеченские слова с матом, командовал своими. Он поставил нескольких в стороне от брезента, приказал не лезть в драку, сказал, они будут сортировщиками.
Чичи отнимали, подбирали ключи и бросали сортировщикам. Али выкрикивал номера, помогал снять наручники. Первым он вытащил из толпы и освободил одноглазого, но тот опять полез драться. Али попытался его остановить, но одноглазый ошалел от крови, снятые наручники использовал как кастет и бил, вдохновенно бил по головам.
Когда несколько чичей освободились, Али скомандовал:
— Бегом к ящикам! Топоры берите!
Одноглазый, услышав про топоры, опомнился.
— За топорами! Быстрее!
Я слышал крики. Но что я мог сделать? Вот если бы руки были свободными. Хотел Сипе сказать, что чичи порубят нас топорами. Но он облизнул натекшую из носа кровь и зарычал, вцепился кому-то в горло. Он ничего не соображал, псих. И никто ничего не соображал, кроме чичей. Дрались все, даже Махов, хотя избили его в кровь, и дышал он, как насос пробитый, но пинался без остановки.
Я до кости разбил наручниками запястья, но не чувствовал боли. Я очень хотел найти ключ, свалил парня вертлявого, хер знает кто такой, расцепил скрюченные его пальцы, отнял ключ и, убедившись, что бирка не та, ударил ключом его, кусающегося, щеку ему разорвал.
Брезент смяли.
Я увидел втоптанный в гальку ключ, но не поднял, на бирке был другой номер. Мой — 77. Плохой номер, 2 косы — это двойная смерть.
От складского навеса бежали вооруженные топорами чичи.
— Бегом! Бегом!
И топот по гальке, тяжелое дыхание. Молча бежали.
Я понял, будут убивать.
Одноглазый с ходу опустил топор на голову парня вертлявого с пораненной мною щекой, он наклонился за ключом, не видел, что топор на него летит. Но в последний момент рука одноглазого скользнула по гладкому топорищу, лезвие свалилось наискось, срезало ухо. Парень упал на спину, зажал ладонью кровавую рану. Одноглазый опять замахнулся, но парень перекатился в сторону, спрятался за валуном.
Чичи стенкой пошли на нас. Рубили не всех подряд, а только тех, кто не сразу отдавал ключи. Чичей оказалось всего-то около 20, но никто им не сопротивлялся.
Вокруг смятого брезента остались 7 зарубленных и забитых, мертвых и умирающих, и еще один полз, оставляя на гальке темный след.
Чичи оттеснили нас к морю, взяли в полукольцо, заставили зайти в воду.
— Ключи! — приказал Али, — Все ключи мне! Быстро! Ключи отдали!
Одноглазый выдернул из толпы первого попавшегося и обухом разбил голову. Полосатый стоял еще, но в углах губ пузырилась кровавая жижа, лоб был рассечен, наружу торчали розовые осколки кости, из ушей и из носа текла густая кровь. Полосатый упал на кромку прибоя, и волна умыла, протащила по камням, оставила.
— Тишина! Тихо все! Молча стоять!
Али поднял руки. Он улыбался.
— Давайте по-хорошему, колонисты! Сначала мы снимаем железо, потом вы, хватит драться!
Из толпы бросили ему ключи.
— Еще бросайте!
Еще бросили.
— Ну-ка, сели. Всем сесть! Ну?!
Мы сели на корточки — в пену сели, в ледяную. Кого-то волна свалила, окунула с головой. И я не удержался на корточках, наглотался соленой воды.
Сортировщики расправили брезент, разложили ключи по порядку и, раскладывая, выкрикивали номера.
Чичи снимали наручники и цепи. А мы смотрели на них и ждали. Чего ждали? Когда они позволят подойти к брезенту? Мы смерти ждали, но страшно было себе признаться. 5–10 минут в холодной воде — это смерть. Кровь и без воды замерзла, сердце стынет, не хочет стучать.
