Сирил Коллар - Дикие ночи
— А ты кто такой?.. Вы что, трахаетесь с ним?
Ассистент совершенно багровый, я утешаю его, уговариваю не обращать внимания.
Лора пишет мне письма. «Какому одиночеству я научилась у тебя. Всю свою жизнь я буду вспоминать слезы, пролитые после любви с тобой, слезы волнения, невероятного счастья, не забуду наслаждения, которое испытала с любимым, с тобой».
В одном письме я нахожу лепестки засушенного цветка, в другом — каплю голубого хрусталя. «Любовь моя, я дарю тебе эту каплю, чтобы голубизна неба и моря были всегда с тобой».
Конечно, в конце концов я отвечаю на ее звонок. Я говорю, что не смогу забыть ни ложь, ни шантаж, Лора отвечает:
— Я докажу тебе, что изменилась, и ты вернешься ко мне.
Она нашла работу в бюро радиорекламы, ей подарили сибирскую лайку — нечто среднее между волком и собакой.
Каждые две недели я ставлю свет на телевизионной передаче, но больше не снимаю город своей маленькой видеокамерой, совершенно не переношу вечеров, после обеда растягиваюсь на кровати, как парализованный, мне кажется, что я вешу целую тонну. В два часа дня в душе поднимается тоска, в пять она становится почти непереносимой, а к восьми внезапно исчезает. Если мне нужно поразмышлять или что-то сделать, я с огромным трудом собираюсь с силами, мечтаю о кокаине, о том подъеме и концентрации всех сил и способностей, которые мне дарил наркотик и которых никогда больше не будет.
Врачи уменьшили дозу лекарства: шесть порошков в день, три утром, три вечером. Это гораздо менее мучительно. Я улыбаюсь, смеюсь, но все это на поверхности, на губах, иногда в глазах. Смех покинул глубины моего тела, все мне кажется банальным, даже растущие лиловые нарывы.
Утром, в половине восьмого, я вхожу в госпиталь Тарнье, чтобы сдать анализ крови. У меня смутное ощущение, что я где-то видел парня, сидящего в очереди передо мной, с перетянутой резиновым жгутом рукой и иголкой в вене на сгибе локтя. У него одутловатое, изуродованное саркомой Капоши лицо, он с трудом открывает глаза. Моя очередь: я сажусь на красный пластиковый стул, наклоняюсь, чтобы прочесть на формуляре имя предыдущего пациента. Оказывается, я его очень хорошо знаю, он работал с моим отцом. Этот молодой блестящий инженер был красив и силен, сейчас, надевая куртку, он выглядит как тень человека. Я здороваюсь, вряд ли он меня узнает, но отвечает и тут же уходит.
Сэми бросил Марианну. Однажды вечером он возвращается, как обычно, домой и сообщает ей, что уходит. Она в этот момент набирает на компьютере статью и делает вид, что не замечает Сэми. Он складывает вещи в сумки, хлопает дверь, и Марианна начинает рыдать, она плачет до утра.
Теперь Сэми живет с костюмершей с телевидения. Он звонит и просит порекомендовать ему адвоката, через месяц ему предстоит предстать перед судом, он совершенно растерян, не знает, что делать. Он был мертвецки пьян и попал в автомобильную аварию, полиция хотела забрать его, он их оскорблял, дрался с ними. Его посадили в Флери, и подружке пришлось внести за него залог в тридцать тысяч франков.
В субботу, во второй половине дня, я останавливаюсь у решетки, огораживающей Лорин дом. Я жду ее. Вот она идет ко мне с двумя собаками на поводке. Новый щенок уже перерос Мориса. Я целую Лору в щеку и говорю:
— Ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз!
— А у меня все просто замечательно!
Мы едем по Западной автостраде, я останавливаюсь у дома родителей, чтобы забрать почту. Прошу Лору остаться в машине, но она настаивает, хочет пойти со мной.
Я перехватываю взгляд матери и произношу невероятно подлую фразу:
— Я приехал к вам с сумасшедшей!
Мама спрашивает:
— Что она делает здесь, ЭТА…
Мне неприятно, что она так говорит, но я молчу. Мой отец отстранился, ему как будто все равно. Лора смотрит на него с затаенной нежностью. Я беру почту, и мы уходим.
Я везу Лору в роскошный отель, размещенный в замке недалеко от Рамбуйе. На стоянке только «мерседесы» и БМВ, боссы, изменяющие женам с секретаршами, пируют в ресторане. На нас бросают удивленные взгляды, особенно на Лору. В своей мини-юбке она похожа на школьницу, сбежавшую с уроков, такой она была, когда мы познакомились.
Мы ложимся в высоченную кровать на медных ножках. Лора сверху, я вхожу в нее и закрываю глаза. Через несколько секунд смотрю на потолок через ее длинные распущенные волосы и шепчу на ухо:
— Это слишком прекрасно! — и еще много других, неприличных, слов. Лора кончает и не сдерживает своего крика.
На следующий день мы гуляем в парке возле пруда. Лора говорит мне:
— Ты знаешь, однажды я изменю свою жизнь. Буду зарабатывать деньги, уеду из Парижа, куплю дом за городом и буду выращивать лаек, тренировать их для гонок на санях… Надеюсь, что тогда я буду не одна.
Морис падает в ров, он плывет, сам не зная куда, глаза перепуганные… Я нахожу место у стены, где можно спуститься к воде и выловить несчастного пса.
Мы уезжаем из замка. Лора ласкает меня, пока я веду машину. Въехав на лесную дорогу, долго занимаемся любовью на природе, на пушистом мху под деревом, потом в машине.
Я останавливаюсь, чтобы заправиться. В туалете заправочной станции входим в одну из кабинок и опять занимаемся любовью. Лора говорит мне, что больше не может, что у нее уже все болит. С сожалением кончаю в собственную руку — я хотел бы, чтобы наша любовь длилась тысячу лет. Мы расстаемся перед Лориным домом.
Я раб все тех же ночей, моих диких ночей, но у меня уже нет ни сил, ни энергии, чтобы спускаться в чрево города. Я назначаю свидания людям, не говорящим правду о самих себе, мне плевать, уродливы они или красивы, молоды или стары, — лишь бы удовлетворяли мои пороки.
Маленький, приземистый сорокалетний тип, одетый в кожу, ждет меня перед кафе на авеню Ледрю-Роллен. Мы поднимаемся к нему в квартиру, он предлагает выпить, наливает мне виски. Мне он кажется вполне симпатичным. Потом он достает большой чемодан из лозы, открывает его и выкладывает на кровать массу специальных приспособлений из кожи и пластика. Я шучу:
— Да их тут на огромные тыщи!
Он предлагает мне испробовать на себе некоторые из его игрушек, я соглашаюсь, и он подвешивает меня на крюк, связав по рукам и ногам кожаными ремнями. Какое-то время я вишу спокойно, потом начинаю терять сознание, меня тошнит, и я прошу моего случайного партнера освободить меня. Он успокаивает, говорит, что в первый раз всегда так бывает.
— Не беспокойся, я же врач!
Мы спускаемся в подземный гараж, я ложусь на пыльный, закапанный машинным маслом бетонный пол, а он становится надо мной и писает.
Врачи посоветовали мне лечь в клинику Пеплие и выжечь лазером мои лиловые нарывы. Я жду своей очереди, иду в туалет и читаю надписи на стенах: «Мне нравятся сестрички, у которых под халатом купальники, я от них завожусь, как бык. Прихожу сюда и кончаю, как лошадь». Ниже другая надпись-вопрос: «А где пятна?»
Дерматолог вводит мне обезболивающее под кожу вокруг каждого нарыва и надевает зеленые очки, чтобы защитить глаза от луча лазера. Потом протягивает мне такие же и нажимает на педаль. Луч лазера обжигает мне кожу с сухим, почти металлическим скрипом. Оперирует робот.
Я не помню, чтобы отец когда-нибудь целовал маму, обнимал ее, держал за руку. Не помню ни одного жеста — ни резкого ни ласкового — по отношению к себе. Может быть, они и были, но я ничего не запомнил.
Именно это заставило меня сделать из собственного тела ширму, препятствие любому внешнему воздействию.
Придя после полуночи к Лоре, я совершенно точно знаю, что есть жесты, которые мне недоступны. Еду по уснувшему городу, плохо пригнанные ставни скрипят и хлопают по стенам домов. Я звоню; в ответ раздается бешеный лай собак, Лора открывает мне дверь, но не смотрит в глаза, она почему-то уставилась в пол. В коридоре горит синий свет, мы почти ничего не видим. Лайка смотрит на меня своими разными глазами — один глаз у нее карий, другой голубой. Морис радостно царапает меня лапой, он явно счастлив меня видеть. Я иду следом за Лорой, которая возвращается в кровать.
Этим вечером мы не сразу начинаем заниматься любовью. Сидим за кухонным столом и пьем оршад, кажущийся белесым в сумерках, смотрим сверху на предместье в ночи: Медон, Булонь, Исси-ле-Мулино, сотни маленьких оранжевых и белых точек.
Я страдаю от собственной ущербности, от того, что не могу дать Лоре так необходимую ей нежность, мешаю ей проявлять собственные чувства. Мне нужна была настоящая женщина, а Лора еще ребенок.
Лора возражает: она все это знает, но ей кажется, что наша плотская любовь будет долговечной, она выстоит под ударами ревности, победит вирус, отсутствие будущего. Я испытываю внезапное восхищение этой женщиной-ребенком: она способна в свои двадцать лет отказаться от абсолютной любви и принять только то, что я даю ей.
