Дорота Масловская - Польско-русская война под бело-красным флагом
— От гребаных прыщей! — вопит Левый так, что все трясется, дует ветер, а на картонном клоуне появляются морщины и трещины.
А когда она наконец послушно появляется с колой в одной руке и протягивает ее мне, малость перепуганная, трясущейся рукой со словами «четыре злотых сорок грошей», у Левого вдруг срывает башню, и он внезапно говорит ей: «э-э-э». А когда она со страхом поднимает голову, добавляет: Усама все равно тебя кончит.
Я слушаю его речи и думаю, что классный у меня кореш, веселый, с чувством юмора, и что нельзя быть такой подстилкой Брюсселя. Поэтому я подхватываю тему и говорю: Усама тебя кончит за то, что ты сосешь у европидоров.
Мы с Левым при этом смертельно серьезны, у Левого даже глаз перестал дергаться, потому что, если бы он, как обычно, подмигивал, это могло бы всю ситуацию обратить в глупую шутку, но глаз в порядке.
Поэтому кассирша тихо выпала в осадок. Молчит. Только рука дрожит на фирменном радиотелефоне. А вот это отдай, — говорит ей Левый тоном скорее вульгарным, кивая головой на трубку, — я давно хотел получить такое говно в подарок к первому причастию.
Когда он это говорит, у него изо рта дует ветер, который развевает кассиршу, развевает ей волосы, расстегивает халат. Она медлит, будто собирается, как минимум, расплакаться, а вполне возможно, что даже горько зарыдать: не дам, не дам, это мое, это мне сам шеф дал. Но ничего такого не происходит, она как бы с отчаянием отстегивает от халата эту трубку и отдает ее как Бог велел Левому с миной убойного животного, которое как раз режут на мясо.
Но это еще не конец, потому что Левый явно в ударе, его по самые уши втянула и увлекла борьба с этой евроамериканской плечевой, от которой он решил не оставить на польской земле даже отпечатков пальцев. А теперь беги на склад и принеси еще одну такую штучку для Сильного, — говорит он довольно здраво разнервничавшейся кассирше. — Только чтоб работала, а не какую-нибудь хрень, бегом, не то сыграешь в ящик.
Кассирша смотрит то на него, то назад опять на меня, у нее прыщи. Глядит, как будто получила по рукам самое меньшее палкой и теперь не может прийти в себя от шока. Тем временем она идет на склад и долго не приходит, а потом возвращается еще более бледная с радиотелефоном в руках, бросает его на прилавок и поспешно отступает в сторону автомата с кофе.
Тут я забираю, что мое, в том числе колу, раз она так шокирована, я специально не буду платить, полная халява, госдепартамент ставит, угощение за счет США. А еще, прежде чем выйти, Левый сплевывает в морду клоуну и говорит ему: и тебя тоже кончит. Усама собственной персоной. А потом несчастной кассирше: а ты, сука, почаще трахайся. И сними халат. А то плохо выглядишь. Как больная.
Тогда мы выходим. Кореша. Вооруженное Братство Святого Джорджа угрожает всему человечеству. Внимание, внимание, преступники опасны и вооружены. У них на вооружении перочинный ножик и коротковолновая связь. Они вооружены амфетамином, они вооружены адреналином. Они топчут газон и обрывают цветы. Они корежат тротуар, они роют подкоп под весь мир.
— Класс, да? — говорит мне Левый, когда мы уже идем, и показывает, как он нажимает кнопки на своей трубе.
— Отвал башки, — отвечаю я. Тогда он говорит, чтобы я пошел и стал прямо у поворота, а он будет стоять тут, и мы друг с другом побазарим. Я так и делаю, потому что мне кажется, что это суперидея.
Тут оказывается, что это не какие-то говенные телефоны из игрушечного магазина «Малыш», типа комплект «Маленький полицейский», а самое настоящее профессиональное оборудование, как у бригад по борьбе с наркотиками.
— Алле. Алле. База. Прием, — говорит Левый серьезным и сосредоточенным голосом, а у меня получается стереоэффект, потому что, во-первых, я слышу то, что он говорит нормально, а во-вторых, то же самое я слышу в трубке. Короче, полный отпад, классная все-таки штука эта коротковолновое радио, даже лучше, чем мобила, хотя в нем нет развивающих игр, но все равно супертехника, всегда пригодится, познакомиться с новыми людьми, например, или амфу прямо себе в постель заказать.
— Пароль, ваш пароль, прием, — говорю я неудовольствием потягиваю свою халявную колу, оглядываясь, не идет ли враг.
— Птицы летят косяками, — говорит Левый. Это он типа такой пароль говорит. А я ему чисто из вредности говорю: бут эррор. Ошибка. Неправильно набран пароль.
Стою я, значит, и радуюсь собственной шутке, кола вкусная, холодная и на халяву.
Тут, чего я совершенно не ожидаю, Левый вдруг выключает прием. И вопит: Ты чего сказал?! — но тоном враждебным.
Я тогда тоже отключаюсь и говорю обиженным голосом: пароль, блин, неправильный, поэл!
А он мне на это: что, блин, неправильный, что, блин? Тебе что-то не нравится? Всегда этот пароль был! Мы еще в садике так говорили! Я, надо думать, помню, что в садике говорили! У меня крыша еще не съехала, чтобы таких вещей не помнить.
Потом он бросает свою трубку на газон.
— Пароль неправильный, блин, ну что, скажешь, нет? — говорю я ему, совершенно выбитый из равновесия атакой адреналина. — Ты чего косяка давишь, совсем, что ли, охренел?! — и в приливе гнева отрываю от своей трубки антенну и кидаю ее на газон.
— Тогда какой пароль, по-твоему, блин, ну, какой, давай, блин, выкладывай, какой пароль, если не этот?! — орет Левый на полном серьезе, морда красная.
— Другой, блин! — кричу я, потому что моя слабость вдруг проходит, и вся эта ситуация с радиом доводит меня до белого каления. Тут правила простые, или он умеет прикалываться, или не умеет, или знает пароль, или не знает, а если нет, то пусть лучше не суется.
Тут Левый поднимает с земли свою трубку и включает ее назад. Говорит, блин, база, — говорит он в трубку тоном типа спокойным, — пароль: Сильный отсосал Москве. Прием.
Тогда я уже окончательно зверею, потому как что-что, а в прорусских тенденциях меня никто безнаказанно инсинуировать не будет.
— Внимание! Внимание! — ору я в трубку, чтобы, несмотря на оторванную антенну, было хорошо слышно. — Связь прервана. Тревога. Левый — педик, гей и кастрат.
— Сообщение не принято, — вопит тогда в свою трубку Левый, — правильный пароль: Сильный — пидор, а его мать русская подстилка и для любого готова трусы скинуть.
Тут я уже не выдерживаю. Психика сдает. Думаю, придется мне его убить. На полном серьезе. Потому что моя мать, что бы там ни говорить, да про нее что угодно можно сказать, но чтоб она носила какие-то трусы — это уже перебор, моя мать — человек по натуре своей очень спокойный, пола — материнского, а не какого-то там гребаного женского и тем более прорусского, и никто, а уж тем более Левый, не будет тут про нее говорить разные извращения. Оки? Раз так, ладно. Были мы корешами? Были. А теперь перестали? Перестали. Все. Я хватаюсь за трубку и говорю, потому что шутки кончились: прием. Прием.
И тут уж без всяких угрызений совести я ему врезаю: «Арка» Гдыня — сучье вымя! После чего уже окончательно и бесповоротно отключаюсь, хотя эту трубку я уже все равно сломал, и в сумме на черта я ее включал, для пущего эффекту, что ли, для понтов. Левый стоит на месте, он под впечатлением и даже уронил свое радио. Стоит. Руки у него колышутся на ветру. Шок, прострация, хаос, паника. Я даже боюсь, что, может, я слегка перегнул с силой своего аргумента.
Ну, и дело повернуло к крутой разборке. Раз-два-три, фокус-покус, сочный удар в табло, потому что Левого вывести из себя как два пальца обоссать, поэтому, как в «Санта-Барбаре», камера резко уходит вбок, а то получилась бы программа в прямом эфире для телезрителей после полуночи и только старше сорока. А так в кадре всего-навсего клумба, деревья, полная идиллия, какое небо голубое, Макдоналдс в лучах заходящего солнца, если бы продавали, я б Изабелле купил в салон такие фотообои, чтобы она вечером садилась на свой диван и любовалась. А тем временем на дальнем плане, за кадром, там, где уже не показывают, кровавое побоище между мной и Левым, в ход идут ногти и зубы, волосы летят клочьями. Правда, мы оба бритые налысо, но можно применить спецэффекты. Потому как мы с Левым настроились вставить друг другу по полной программе, все приемы дозволены, и никаких нунчаков, тактики, техники и профессионального бокса, нам подавай вырванный глаз и выдранную через глотку печень вместе с яичником. И, признаюсь, я в этой разборке тоже кровно заинтересован, потому что он меня по-любому достал, возможно, я бы даже ударил первым, потому что я так считаю: на хрен большую дипломатию «все не так, как ты думаешь, Левый», «я вовсе так не считаю, это Каспер так говорит» и тому подобную фигню. «Арка» Гдыня — сучье вымя! — и все, слово сказано, воробей вылетел, Левый получит пару раз по мордасам, я тоже — то, что мне положено в виде отдачи, потому что он конь здоровый и на амфе. Мы бы какое-то время курочили друг друга, раз моя возьмет верх, и тогда бы я говорил «Арка» Гдыня — сучье вымя! а раз — его, и он бы говорил: «Лехия» Гданьск — полная срань! Так бы все и закончилось, мы бы уделали друг друга насмерть, а потом уже только загробная жизнь, о которой даже неизвестно, есть она или ее нет, или, может, есть еще какая-нибудь третья возможность.
