Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами
— Не думаю, что ты голубой. Думаю, в твоей жизни нет мужчины. Тебе нужен отец. Хороший, сильный отец. Я буду твой отец. Ты будешь мой сын. Глаза у него блестели так же странно, как у матери, словно они оба ходили к одному окулисту, и он прописал им одинаковые контактные линзы.
— Хм, — ответил я.
Он опустил руки и хлопнул себя по коленкам.
— А теперь принеси отцу выпить. Пиво есть?
Я ответил, что пива мы не держим, но я могу принести стакан водопроводной воды или старой пепси, если она еще осталась в холодильнике. Он сказал, что ничего не надо, высыпал в рот целую пригоршню таблеток и проглотил их просто так, не запивая.
Хотя официально я жил у Финчей, некоторые ночи все-таки проводил в Амхерсте, в квартире матери. Иногда мы ночевали там вместе с Букменом, а иногда я один, на диване. Я сказал себе, что похож на знаменитость, проживающую сразу в двух странах, и поэтому могу переме-щаться между Амхерстом и Нортхэмптоном по настроению. Одно я чувствовал определенно: ни одно из этих мест не стало мне домом. Когда обстановка у Финчей совсем уж переходила все грани разумного, я отправлялся в Амхерст. Когда видел, что ни мама, ни Дороти не могут больше меня терпеть, возвращался в Нортхэмптон. Обычно в Амхерсте удавалось задержаться не больше, чем на одну ночь. Одну ночь каждые несколько недель.
Сразу после полуночи я проснулся, увидев во сне, что к моей заднице прижимается твердый член. Оказалось, что твердый член прижимался к моей заднице не во сне, а на самом деле.
— Какого хера ты ко мне лезешь? — заорал я, отпихивая его.
Цезарь оказался совершенно голым, даже без зубов.
— Хочу попробовать, — прошамкал он. — Я тебя люблю, новый сын.
— Отвали от меня, — приказал я.
Я выпроводил его из гостиной и снова улегся на диван. У меня уже тогда была хорошо развита защитная реакция, поэтому я сказал себе: «Ничего страшного не произошло, ничего не было». Я услышал, как он шагает по лестнице, чтобы найти Дейрдре и Дороти, и решил, что он в конце концов оставил меня в покое.
В течение ночи мать несколько раз спускалась вниз и проходила по гостиной в кухню. Она была очень потной и казалась чрезвычайно занятой. Уж не знаю, что она там делала в спальне, однако понятно, что не спала. Когда я поинтересовался, что происходит, мать, почти задыхаясь, ответила:
— В отношении мужчин Дороти все еще девственница.
Немного позже я услышал, как Дороти закричала, а потом зарыдала. Потом зазвучал негромкий голос матери — она явно успокаивала подругу.
Через час вниз явился дровосек. Ввалился в гостиную, засунув пальцы за ремень штанов, и многозначительно мне подмигнул:
— Мокра, словно посудная тряпка. — Он мотнул головой в сторону лестницы.
На следующее утро Дороти казалась довольной и умиротворенной, однако с моим новым папой держалась холодно.
— Пожалуйста, дай мужчине чего-нибудь выпить, — попросил он.
— Сам возьми, козел, — спокойно ответила Дороти, которая в это время наносила на ногти свежий слой лака. Цвета фуксии.
Мать тоже захотела от него отделаться. Прошлой ночью он был даром небес, новым членом семьи, моим папочкой — дровосеком, сегодня оказался насекомым, которого необходимо пришибить башмаком. Паучихи спарились с ним, пришло время уничтожить самца.
—Думаю, тебе пора уезжать, Цезарь, — объявила мать, поглаживая Дороти по волосам. Они сидели рядышком в кухне, а Цезарь нависал над ними.
— Нет, я только что приехал. Останусь и буду мужчиной, отцом.
— Ты слышал, что она сказала, козел? Проваливай, — вступила в разговор Дороти, дуя на ногти.
Лайка спокойно спала под столом, как и все последние шесть дней, просыпаясь лишь иногда — чтобы полакать из своей миски, в которую время от времени подливали «Найкуил».
— Куда я пойду? — взмолился дровосек. — Мне не куда.
Он посмотрел на меня, но я только пожал плечами и отвернулся.
Душевнобольного, бездомного, находящегося в розыске, пристроить его можно было только к доктору Финчу.
— Давайте я позвоню, — в конце концов решилась мать. Поговорив и повесив трубку, она нацарапала адрес на обратной стороне спичечного коробка. Потом, вместо того, чтобы отдать Цезарю спички, оторвала крышку.
— Отправляйся, — скомандовала она.
Дороти взяла спички и поднесла их к стоящей на кухонном столе свече. Они ярко загорелись.
— Как красиво, — произнесла она.
В доме Финчей дровосек обнаружил Натали и безумно в нее влюбился.
Поначалу он вызвал у нее отвращение.
— Отвали от меня, ты, недостающее звено, — фыркнула Натали, хлопнув его по руке острым краем свитка алюминиевой фольги, одного из многих, оставшихся со времен Джорэнны.
Однако его настойчивость, проявлявшаяся в форме любезностей типа «Потряси для меня животиком» или «Я дам тебе сто долларов» в конце концов растопила ее холодность.
Однажды вечером, когда мы с Натали прогуливались до колледжа Смит и обратно, она внезапно повернулась ко мне и сказала:
— Ни за что не догадаешься, что я сделала.
Я знал, что мне и вправду слабо придумать, что она способна отмочить. Поэтому просто спросил: -Что?
— Переспала с Цезарем Мендозой.
— Шутишь! Переспала с дровосеком?
— Даже еще хуже.
— Правда? Что же может быть хуже, чем переспать с этим чучелом?
— Переспать с ним за деньги. — Она показала две новенькие хрустящие двадцатидолларовые бумажки. -— Теперь к списку собственных жизненных достижений я могу добавить титул «проститутка».
— И что? Вы с ним встречаетесь?
— Нет, — ответила она. — Я заставила папу вышвырнуть его из дома. Когда мы вернемся, его уже там не будет.
На всякий случай нужно будет обыскать все углы. Даже за сараем. Я этому лунатику ни капли не верю.
Вернувшись, мы обыскали весь дом и нигде его не нашли. Так же внезапно, как этот человек появился в моей жизни, он из нее и исчез. Я решил, что это был просто вирус, который мама подхватила в дурдоме, а потом принесла домой и распространила.
Спустя неделю, когда концентрация лекарств у матери в крови достигла оптимального уровня, мать пришла в себя и едва могла вспомнить того папочку, которого сама же и привезла.
— Мне бы не хотелось сейчас это обсуждать. Весь эпизод оказался слишком эмоционально насыщенным, и сейчас у меня просто не хватит энергии еще раз все это пережить.
Она выглядела обессиленной, слабой, потерявшей жизненную энергию.
— Думаю, это был мой последний рецидив психопатии. Кажется, я наконец пробилась к собственному творческому подсознанию.
Я дивился тому, как мать воспринимает свое сумасшествие. Для нее припадок психопатии был равнозначен творческой командировке.
Дороти на мои приставания, как такое могло случиться, сказала только:
— Это наше с твоей матерью дело.
На самом деле все было не совсем так. Еще долго после того, как Цезарь Мендоза исчез, оставалась его грибковая инфекция.
— Меня мучит ужасный зуд, — пожаловалась однажды вечером мать.
— Меня тоже. И какие-то белые выделения, — поддержала Дороти.
Натали сформулировала лучше всех:
— Бог мой! У меня дыра выглядит так, словно чистит зубы. Полна пены.
Внутреннее расследование
В розовом доме царило угольно-черное настроение. Над нашими головами, словно одна из дурацких шляпок Агнес, повисло ощущение неизбежности рока. Несколько пациентов доктора Финча бросили лечение, что неминуемо влекло за собой сокращение гонораров. Налоговое управление США все более угрожающим тоном предупреждало о конфискации дома в качестве погашения десятилетней задолженности по налогам. А сам доктор все глубже входил в состояние своей знаменитой депрессии.
Стресс вызвал на голове Хоуп сильнейший псориаз, что привело к невероятному количеству снежинок, то есть, попросту говоря, перхоти. Она часами сидела на диване в телевизионной комнате или в кухне, на стуле возле плиты, и читала полное собрание стихотворений Эмили Дикинсон, ни на минуту не переставая медленно и упорно чесаться. Казалось, она впала в состояние своеобразного транса. Пальцы оставляли ее голову лишь для того, чтобы быстро перевернуть страницу. Перхоть собиралась на плечах, а потом осыпалась дальше — по спине и груди. Выглядела Хоуп, словно актриса, решившая немного передохнуть во время съемок метели.
— Ну и мерзость, — в один прекрасный день не сдержалась Натали, которой потребовалось что-то достать из холодильника.
Хоуп не реагировала.
— Я сказала, ну и мерзость, когда ты сидишь здесь вот так и чешешься. Черт возьми, ты давно смотрела на себя в зеркало? — не унималась Натали, размахивая в воздухе куском ветчины.
Хоуп лишь молча перевернула очередную страницу. Натали откусила ветчину. Подошла к плите, поближе к тому месту, где сидела Хоуп.
