Том Маккарти - Когда я был настоящим
В шкафчике над кухонным столом, у которого я тренировался поворачивать боком, нашлись уксус, вустерский соус и голубая мятная эссенция. Я взял чистую бумажку и поэкспериментировал с каждым из них. Самое лучшее пятно получилось от вустерского соуса – никакого сравнения со всем прочим. Найдя недопитую бутылку вина, я попытался сделать пятно на бумаге и с его помощью. Консистенция оказалась менее густой, но цвет вышел замечательный. Похоже было на кровь.
– Кровь! – обратился я вслух к своей пустой квартире. – Как же я сразу не подумал про кровь?
Я взял из ящика ножичек, кольнул его острием палец и стал сжимать плоть и кожу. Наконец на ранке вырос маленький шарик крови. Держа палец вертикально, чтобы не потерять этот шарик, я вернулся в гостиную и, прижав его к картону, кровью нанес на середину дороги свой отпечаток. А после, усевшись, смотрел на него до утра.
Это был громадный отпечаток, протянувшийся от одного края тротуара к другому, контуры его завихрялись вокруг столбиков, машин и магазинных фасадов, описывали круг у телефонной будки и шли назад, единым большим, волнообразным росчерком охватывали убийц вместе с их жертвой. Последние, разумеется, были слишком малы, чтобы разглядеть его да и вообще понять, что он есть. Нет, он был различим только сверху – аэродром для высших, более разумных существ.
12
Настоящие поверхности, увиденные мною в тот же день, были потрясающими. Если схемы напоминали абстрактные картины, то сама дорога походила на работы старых мастеров, этих голландцев, где слои масляной краски подернуты густой рябью. Асфальт на ней был старый, в изломах и трещинах. А линии разметки! Они были выцветшие, истонченные временем и светом до слабого эха инструкций, некогда так смело ими провозглашаемых. Дорога, подобно большинству дорог, имела поперечный уклон. Недавно прошел дождь, и, хотя центральная ее часть уже высохла, ее покрывали мокрые следы шин. По краям же она была все еще мокрой. Рядом со швами, где дорога примыкала к поребрику с мощеным тротуаром, смешанные по всем правилам вода и грязь образовывали мутные, рябоватые гребни. Местами они сбегались в лужи, по центру которых висели большие грязевые облака; окаймлявшие их канавки были тронуты ржавчиной, постепенно сходившей на нет, словно художник сполоснул в них свою кисть.
Повсюду были беспорядочно разбросаны жвачка, сигаретные окурки и бутылочные крышки; они тонули во внешней оболочке пространства, сливаясь с асфальтом, камнем, грязью, водой, мутью. Доведись вам вырезать отсюда десять квадратных сантиметров, как вырезают из поля на школьных практических занятиях по географии – десять сантиметров в длину на десять в ширину, плюс десять в глубину, – вы обнаружили бы столько всякого материала для анализа, столько слоев, вообще столько материи, что ваши исследования, разошедшись во всевозможных направлениях, продолжались бы до бесконечности, пока вы наконец не подняли бы в отчаянии руки и не объявили ждущему от вас отчета начальству: «Здесь слишком много всего, слишком много материала для обработки, просто слишком много».
Я приехал на место реконструкции с юга. Там, где Шекспир-роуд переходит в Колдхарбор-лейн, под мостом, пересекающим дорогу, перпендикулярную мосту, на котором меня остановили в день, когда стреляли по-настоящему, через улицу была протянута полицейская лента. Туда отрядили полицейского, перекрыть движение. Я показал ему пропуск, который часом раньше прислал мне с курьером Наз; он пропустил меня. Не обращая внимания на подошедшего поздороваться со мной Наза, я задержался рядом с полицейским и спросил его:
– Вы были здесь в тот день, когда стреляли?
– Нет, – ответил он.
– Я имею в виду, не именно вот здесь, а вообще на той стороне отгороженной зоны?
– Нет, в тот день меня там не было.
Я пристально глядел на него еще несколько секунд, потом мы с Назом двинулись дальше.
– Как спали? – спросил Наз.
Я вообще не спал. От усталости пятнистый рисунок мокрых и сухих участков на тротуаре казался четче. Воздух был ясным, но не ярко-голубым; солнце пробивалось через тонкий слой белых облаков. В его свете возникали тени и отражения: от столбиков и телефонной будки, на поверхностях луж.
– Неважно, – сказал я. – Сколько у нас времени?
– До шести вечера.
– Продлите, – велел я ему.
– Больше времени они нам не дадут.
– Заплатите им. Предложите вдвое больше того, что мы уже заплатили, а если откажутся, еще вдвое больше. Место между натянутыми лентами – все наше?
– Да.
Отгороженный участок протянулся между мостом и светофором, где меня остановили в первый день, но основное пространство реконструкции составляло лишь какую-нибудь треть этого места. Остальные две трети были отданы под обеспечение: машины и ящики, столы, большой фургон с открытыми задними дверцами – оттуда две женщины выдавали кофе. Все машины были припаркованы странно: не ровно вдоль тротуара, а как попало, беспорядочно, прямо поперек дороги.
– Так обычно бывает, когда произошла авария, – сказал я Назу.
– Что вы?
– Или когда ярмарка, – продолжал я. – Если на траве.
– А, вот вы о чем. Ну да. Мне всегда нравились ярмарки.
– Мне тоже.
Мы улыбнулись друг другу, и я окинул взглядом наше место. Один из подчиненных Фрэнка, знакомый мне по моему зданию, вынимал из ящика копии автоматов и вместе с еще одним человеком относил их к фургону, откуда две женщины разносили кофе. Еще один человек выходил из тускло-красной «БМВ», которую припарковал посередине дороги у светофора. Еще один, незнакомый мне коротышка, стоял в двух футах позади него, наблюдая за происходящим. Я снова взглянул на землю. Помимо слоев и трещин там имелись еще и канализационные устройства: земля была усеяна дырами и стоками, размещенными согласно плану, существовавшими со времен прокладки дороги. В асфальт была вделана небольшая крышка, на которой значилось «вода», и еще одна, почти точная копия первой, с надписью «Лондонский транспорт». На другой, побольше, покруглее, вделанной в пожарный кран, имелись две надписи, ЕМ124 и В125, еще на одной просто стояла буква С. Столько всяких отверстий, ведущих в туннели и трубопроводы, стоков и точек подачи, коммуникаций, уводящих бог знает куда. Видно было, что работа нам предстоит большая.
– Где реконструкторы? – спросил я.
– Вон там, – Наз показал на фургон.
Позади него стояли трое темнокожих мужчин и пили кофе. Двое из них были те самые, на которых я указал Назу в день, когда мы сняли театр «Сохо»; третьего я видел впервые. Он выписывал маленькие круги на красном спортивном велосипеде, пытаясь удержаться, не касаясь ногами земли.
– Это жертва? – спросил я.
– Да, – ответил Наз.
– Отстраните его. Его место займу я. Двое других пусть подойдут ко мне. И еще, Наз…
– Да?
– Я хочу побольше заплатить людям, которые все организовали.
– Кого вы имеете в виду?
– Людей, которые работали с вами над координацией всех отдельных элементов. Не тех, которые непосредственно что-то делают, а тех, благодаря кому у других все согласовывается. Понимаете?
– Да. Но вы им и так много платите.
– Значит, заплатите еще больше.
С этими словами я прижал большой палец к другому, прямо к тому месту, куда несколько часов назад воткнул ножик. Деньги – как кровь, рассуждал я. Я лишь едва кольнул себя; там осталось еще много для других.
Наз подошел к троим темнокожим мужчинам у фургона. Я видел, как он отводит в сторону того, что ездил кругами на велосипеде, и разговаривает с ним. Мужчина слез с велосипеда, еще немного поговорил с Назом, потом, крупно шагая, вернулся к фургону, сунул руку внутрь, вытащил сумку и направился к полицейской ленте. Тем временем двое других неторопливо приблизились ко мне. Я проинструктировал их:
– От вас требуется вот что: подъехать на «БМВ» оттуда, от светофора, вон туда, прямо к самому «Грин мэн».
– Ваш сотрудник нам разъяснил, что за чем идет, – сказал один из них.
У него был лондонский акцент и приветливое, улыбчивое лицо.
– Да, но вы должны припарковаться ровно на том месте, понимаете? В точности. Капот, перед, нос – чтобы все было в точности на том месте, не дальше, чем край второго окна «Грин мэн». Паркуетесь там, потом выходите – автоматы берете с собой – и идете через улицу, стреляя в меня.
– В вас? – спросил он же.
– Да. Роль жертвы буду реконструировать я. Через улицу вы должны идти помедленнее, с ленцой, и при этом стрелять в меня. Только не стреляйте до… а ну, пойдемте со мной.
Я подвел их к телефонной будке.
– Начну отсюда. Вы подъезжаете, я как раз вышел из будки. Или как раз выхожу. Сажусь на велосипед и начинаю крутить педали, еду в этом направлении, вот сюда. Вот тут вы и должны начать стрелять, когда я подъезжаю вот сюда, где начинается «Движение».
– А где нам стоять? – снова спросил мужчина.
– Там.
