Андрей Рубанов - Великая Мечта
– Еще минуту. И больше так не гони. Мне нельзя нарушать правила.
– Почему?
– Я везу деньги.
– Деньги? – старый друг заметно возбудился. – И много?
– Лимон с болтом.
– Новыми?
– Именно.
– Сколько это в долларах?
– Пятьдесят тысяч.
– Немало. И куда везешь? Я грустно выдохнул.
– Отдавать.
– Задолжал, что ли? Пришлось состроить утвердительную гримасу.
– Я его знаю?
– Кого?
– Того, кому ты задолжал.
– Да. Кстати, именно ты меня с ним и познакомил.
– Кто таков?
– Сережа Знаев.
Юра смачно расхохотался, но неожиданно прервал веселье, задумался и закурил сигарету.
– Ты должен Сереже Знаеву пятьдесят тысяч долларов? Этому Сереже? Этому фантику? Этому коммерсанту, который поднялся на деньгах Юры Кладова? Ему ты задолжал пятьдесят тысяч?
– А что в этом страшного?
– Страшно не то, что ты ему задолжал, а то, что ты собираешься отдавать.
– А что – не отдавать?
– Конечно. Зачем отдавать, если можно не отдавать? Тем более – Сереже Знаеву.
– Позволь тебе напомнить, что на дворе – две тысячи шестой год. Самые резкие и дерзкие, как ты, давно погибли. Извини за аналогию – вымерли, как динозавры. Уцелели осторожные и дальновидные. Такие, как Сережа Знаев...
– Все равно – не могу поверить.
– А придется. Сережа Знаев теперь Председатель правления коммерческого банка. Миллионер. К Сереже Знаеву просто так не подойдешь. Сережа Знаев дал мне ссуду только по дружбе, в качестве исключения из общих правил. Кстати, тебя вспоминал, когда договор подписывали...
– Меня? – враждебно уточнил Юра, перемалывая челюстями резинку.
– Да. Иду, сказал, навстречу ради общей памяти о Юре...
– И сколько ссудил?
– Миллион.
– Новыми?
– Новыми, новыми.
– А ты теперь отдаешь полтора?
– Именно так.
– Не понял. Там был миллион, здесь – полтора, откуда взялось остальное?
– Проценты.
– Ага! – Мой старый друг хищно стиснул длинными пальцами боковые поверхности своих узких бедер. – Проценты! Значит, Сережа Знаев теперь – процентщик?
– Банкир, – поправил я, удобнее пристраивая на груди ремень безопасности.
– Одно и то же. И сколько же, извини за назойливость, он с тебя брал, этот Сережа?
– Пятнадцать в месяц, с капитализацией.
На лице Юры появилась гримаса злобы, разочарования и изумления.
– И ты – согласился?!
– А что было делать? Больше никто не давал. Дал только Знаев. И то, сказал, по дружбе.
– По дружбе, значит... А он не в курсе, что процентщиков и процентщиц бьют топором по голове? А он не в курсе, что это отражено в великой русской литературе?
Я завздыхал.
– Пойми, Юра, тогда я эти темы не педалировал...
– Ускоримся! Поедем к Знаеву, и шибче!
– Мы и так к нему едем.
– А мы поедем быстро! Потому что мне не терпится в его глаза посмотреть...
– Осторожно!!!
Ускориться не удалось; на ближайшем повороте я вошел в большую наледь, меня снесло, я излишне нервно завращал рулем и в итоге, несмотря на все маневры и торможения, слегка протаранил красиво отсвечивающую корму впереди стоящей машины.
– Приехали, – сказал я мрачно. – Все из-за тебя.
– А меня нет, – беспечно ответил Юра. – Я давно умер. Сам и разбирайся.
Я выскочил в смрадный уличный холод, не забыв нажатием особой кнопки заблокировать все дверные замки машины. Не хватало еще вот так, запросто, лишиться чемоданчика с миллионом. Мой город переполнен ушлыми ловкими ребятами, провоцирующими мелкие аварии: пока ты скандалишь подле помятого капота, за твоей спиной в секунду обчищают салон.
Все-таки помогает, помогает, господа, маргинальная выучка, приобретенная в бурной молодости. Что бы с тобой ни произошло – ты первым делом ожидаешь подвоха.
Однако вместо красных от ярости атлетов из поврежденного мною неимоверно фильдеперсового ландо появилась молодая женщина – яркая и дорого одетая.
Первым моим желанием было – обаятельно улыбнуться (иногда у меня это получается) и, невзирая на мороз и уличный шум, исполнить бархатную джентльменскую тираду в том духе, что, мол, мадам, не извольте абсолютно беспокоиться ни грамма, приношу вам искренние и глубочайшие извинения, что поделать, аварии и прочие скучные траблы суть атрибут нашей с вами нелегкой жизни, не так ли, нижайше прошу позволить мне сей же момент оплатить весь причиненный ущерб... Однако мадам меня опередила.
– Ты чего, козел?! Вчера, ..., за руль сел?! Или, ..., ослеп?! Сходи в аптеку – купи, ..., очки!! Смотри, что ты, ..., сотворил, в натуре!! Ты мне новую, ..., машину реально изуродовал!!
Ее голос – хриплое контральто насквозь прокуренной шалавы – показался мне знакомым.
Неоднократно я уже говорил, что не выношу хамства ни в каком виде. Иногда еще могу выслушать оскорбительную тираду от мужчины – все-таки он есть существо дикое и грубое, волосатое и немытое. Но от женщины – увольте. Что может быть хуже, нежели красивая молодая женщина, которая хамит? Еще больше раздражает использование красивой молодой женщиной всевозможных тюремно-бандитских терминов. Что может знать красивая молодая женщина об истинном значении звукосочетания «в натуре»?
Мы сблизились, и тут я обнаружил, что женщина не так уж и красива. И не молода. Правильное прямоугольное лицо оказалось сплошь покрыто мелкими морщинами, а сквозь шоколадный загар предательски просвечивал натуральный цвет кожи – чудовищно нездоровый, изжелта-серый. Такой я видел в тюрьме у больных желтухой.
Мадам, невзирая на пятитысячную шубу и сверкающие в ушах камни, банально переживала процесс гниения.
Подобных дорогостоящих дев я хорошо знал – много их уж нынче развелось в главном городе моей страны – и теперь сходу выбрал единственно верную линию поведения: беззвучно, на выдохе, рассмеялся, далее угрожающе осклабился, далее – мрачно ощерился, принял позу однозначного спокойствия и прорычал влажным басом:
– «В натуре»? В какой «натуре»? В натуре – собачий хер в ослиной шкуре! Слышь, кобыла! Давай-ка тормозни свои левые вопли – культурно базарь чисто по теме!
Так я дал понять нервной собеседнице, что перед нею не какой-то наивный пионер, хлопчик-новичок, а реально врубной мужчина, видавший и не такие виды. Без всякого сомнения, блестящий автомобиль и престижная одежда оплачены содержателем (спонсором, мужем) пострадавшей леди; содержатель (спонсор, муж) очень богат и очень занят; меньше всего на свете он хочет сейчас, на старте очередного тяжелого рабочего дня, получить звонок от своей пассии – вот, мол, милый, не хотела тебя расстраивать, но опять случилось дорожное происшествие; это будет явно не первый такой звонок, и не второй; и сама женщина не очень желает беспокоить своего толстосума по пустякам. И сейчас предпочтет решить проблему самостоятельно. Так и произошло.
– Зря вы так, мужчина, – тоном ниже возразила мадам (ловкая дрянь – сразу перешла на «вы»). – Это же вы виновны...
– Кто виновен – тех сажают! – Я продолжал напористо гнуть свою линию. Исполнял прожженного. – Давай, делай, чего тебе надо. Вызывай инспектора.
Собеседница ладошкой в лайковой перчатке старательно подтянула вверх норковый рукав, изучила циферблат часиков, заскучала лицом и еще больше подурнела; теперь она вызывала у меня отчетливую гендерную антипатию; то есть в постель бы я с ней не лег.
– Боже мой, – заныла она, – мне сейчас только инспектора не хватало...
Слух резанул специфический, лениво-протяжный говор, ныне известный как чиста массковский акцент. Особый, невыносимо похабный вариант произношения. Его легко можно добиться, пустив по ноздре небольшую дорожку кокаина, запив шампанским и догнавшись косячком первоклассной марихуаны. Слова тогда вылетают из тебя, как бы хватаясь друг за друга в легкой панике – так бредет пьяная компания, взаимно удерживась под локти – речь то тупо тормозится, то нервно ускоряется; тебе, годами изучавшему правильный русский язык в главном университете страны, такой бездарный, аритмичный, жестяной говор кажется запредельной дикостью, надругательством над основополагающими правилами произношения, но этой глянцевой бабе до балды были все правила.
Она мельком оглядела мою машину и поморщилась, словно увидела повозку ассенизатора. Потом осмотрела свой экипаж.
– Здесь ремонта – на тысячу долларов!
– Здесь ремонта – на сто пятьдесят с мелочью. Рядом со мной возник Юра – и вдруг издал тихий выкрик восторга. Отодвинул меня рукой, подошел к мадам вплотную, интимно прикоснулся к предплечью.
– Света, ты что, меня не узнала? Теперь и я ее вспомнил. Секунду спустя она вспомнила нас обоих. Запрокинула лицо в морозное серое небо и засмеялась так, что вся ее былая красота почти вернулась к ней. Потом посмотрела по сторонам и прониклась ситуацией. Из десятков разнообразных авто, объезжающих место аварии, на нас глазели и тыкали пальцами. Физиономии сплошь были злорадно искривлены: ха-ха, полюбуйтесь, богатенький дурак забодал богатенькую дуру! Теперь паситесь на морозе, разбирайтесь, поделом вам... Однажды увидев в лицах соотечественников такое вот неприкрытое злорадство, поневоле перестаешь их уважать.
