Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
Учителя, сидя на кафедре, говорили «бизнесмен», а по губам читалось «бандит».
Источник его дохода многим не давал покоя.
Есть такая старинная русская забава – считать чужие деньги. Это просто, а главное, увлекательнее всех школьных задач про яблоки. Единственная в своем роде математика, которая придется по душе всем.
Считать можно хоть у кого – хоть у папы римского. Но тот сидит где-то далеко, в Ватикане. В другом мире, можно сказать.
Можно посчитать у Цукерберга, но там тоже особо не посплетничаешь. А вот новая машина Артемова отца – другое дело. И когда это только он успел ее купить, если они вот-вот вернулись с островов, где должны были сильно поиздержаться?
Цукерберг, можешь спать спокойно. Твои сбережения пересчитывать не будут. Не сегодня.
В ресторане таких, как отец Артема, выделяет дорогая водка, на дороге – дорогая машина, дома – дорогая жена.
Русским дельцам старой закваски чужда аристократичность и томный снобизм.
– Все эти сигары – говно. Обыкновенный понт, – вещал отец Артема. Не сам, а через самого Артема, который утром подробно рассказывал о выводах и умозаключениях своего отца.
Все слушали с придыханием жителей Советского Союза, услышавших первую радиопередачу про быт Америки.
От вопроса, чем же его отец занимается, Артем уходил или скромно обобщал: металлами.
– Дорогими? Платина? – выкрикивали любопытные голоса. Но осведомленностью в теме драг. металлов Артема было не удивить и не сбить с толку.
Он снисходительно и скучающе улыбался – так, наверное, улыбнулся бы Абрамович, если бы тысячный по счету журналист опять попросил рассказать его, как он заработал свой первый миллион. Абрамовичем Артема и называли – за глаза, разумеется. Хотя скорее так следовало бы называть его отца, но называть Абрамовичем отца Артема было страшно даже за глаза. В каждом однокласснике виделся ренегат и предатель, который хотя бы вскользь скажет Артему, что его отца тут не боятся и позволяют себе шутки шутить. А там исход был ясен – в багажник и в лес.
А со слов Артема, новые знакомства и бизнес-встречи отца заканчивались двумя способами – либо в сауну и пить водку, либо в багажник – и в лес.
Судя по всему, его отец действительно занимался какими-то ресурсами, потому что на уроках географии Артем знал обозначения всех полезных ископаемых.
Его даже однажды похвалили, хотя до этого почти все его диалоги с учителями состояли из односторонних угроз про дневник и звонки родителям.
Весь класс в немом вопросе обернулся на последнюю парту с лицами туземцев, увидевших первый в их жизни вертолет с гуманитарной помощью – все хотели увидеть, как Артем отреагирует на новую для него учительскую эмоцию под названием «похвала». Тот, насупив брови, ответил всем кивком головы, означающим «Че надо?».
Зато в тот день рождения Артема Женя удовлетворил больше потребностей, чем мог вместить. Он и наелся, и влюбился. Для «особо приближенных» к Артему в культурную программу входило кино. Чтобы попасть в список особо приближенных, надо было все это время не огрызаться на подколы Артема и сносить его выходки. И иногда, когда Артему было лень, брать у него деньги и покупать что-нибудь для него в столовой. Разумеется, с чаевыми для гонцов. Женя и двое других одноклассников в эти списки проходили.
Отец Артема курил у школьных ворот.
Рядом с ним, как ручной динозавр, хищно светил фарами гелендваген.
Увидев их, он махнул им рукой и, открыв водительскую дверь, скрылся за тонированным стеклом.
Гуськом, бросая тревожные взгляды на багажник, их троица аккуратно уселась на заднее сиденье.
В машине было темно, как будто на улице стояли глухие сумерки.
Пахло роскошью. Оказывается, чтобы услышать, как пахнет роскошь, надо не так уж много: кожаный салон (дорогого автомобиля), табак (от сигареты пятиминутной давности) и дорогой парфюм (очень дорогой). Герою романа «Парфюмер» даже не надо было снимать ни с кого скальпы и вымачивать в огромных мензурках. Рецепт был на поверхности. Впрочем, снимались ли скальпы с конкурентов ради покупки такой машины, история умалчивает. А добровольно узнавать об этом не хотелось.
Машина тронулась плавно и абсолютно бесшумно.
– Ну что, мужики, рассказывайте, – доверительно обратился отец Артема. – Кем хотите работать? – гробовая тишина.
Два улыбающихся глаза смотрели на них через зеркало заднего вида.
– Ну че все дружно замолчали? Признавайтесь.
– Ну там… Игры делать, – проблеял зажатый посередине одноклассник. Женя согласно кивнул.
Плох тот школьник, кто не хотел стать разработчиком компьютерных игр. Другие профессии в том возрасте мало интересуют.
Отец Артема иронично хмыкнул.
– А я поваром, – ответил тот, что сидел у окна.
Теперь уже хмыкнули Женя с первым одноклассником.
Почему-то рабочие профессии в детстве воспринимаются как ругательства. Точнее, не почему-то, а по вполне ясной причине – благодаря родительским угрозам вырасти дворником, поваром или сантехником.
– Зря ржете, парни, – отрезал смех отец Артема. – Ваш товарищ дело говорит. Надо идти в промышленность или производство. Играть в игрушки люди перестанут. Придумают что-нибудь новое. Компьютеры все устареют уже лет через 20. Какие-нибудь очки сделают, что их надеваешь и – хоба! Как в сон попал. И будут ваши компьютеры просто металлоломом. Вместе с газетами и пивными бутылками в пункт приема потащите. А вот жрать и срать, – выдержал он многозначительную паузу, – люди будут всегда. Небо если на землю упадет – все равно будут. И ничего в этом стыдного и плохого нет. Что бы там Пушкин ни говорил. А вам, кстати, не рассказывали, – он заговорщицки повернулся к ним на светофоре, – что Пушкин тот еще ебарь был? Нет? То-то же. Стихами пичкают вас там и все. А чтобы рассказать, что он в первую очередь живой человек был – это мы не хотим. А потом возмущаются, почему дети поэзию не любят.
Все заднее сиденье послушно внимало лекции.
– Я Артему и говорю – главное, чтобы был стержень, – для наглядности он продемонстрировал сжатые в кулак волосатые пальцы. Почему-то Жене вспомнилось, что размер кулака примерно равен размеру сердца его обладателя. Это означало, что сердце у отца Артема было огромное и, наверное, доброе. Обручальному кольцу явно было тесновато на его мясистом безымянном пальце. – А главное, парни, надо работать. И дохера работать, парни. Мне говорили: получишь образование, так тебя с руками оторвут. И че думаете? Ну получил. Не оторвали. Сука, за рукав даже никто не дернул, – хохотнул он, выпустив в окно строю дыма. – Руки так же из плеч и растут целые. Потому что мы все сами по себе.
Машина остановилась у кинотеатра.
– Ладно, парни, бывайте, – пожал он руку каждого огромной пятерней, – себя берегите и родителям нервы не портьте.
Отхлебнув еще пока горячий кофе, Женя наслаждался тем, что он находится здесь, в кофейне, а не на скрипящем и неудобном больничном стуле, приветствуя всех входящих кислой миной и вбивая возраст, рост и вес пациентов в постоянно виснущую программу, от которой хочется выкинуть системный блок и повеситься на шнуре удлинителя. Женя представил, как остается работать там после практики и окончания универа. Перспективы ужасные – все это напоминало ему оплачиваемую каторгу. Рабство XXI века. На смену галерам и кнуту пришли рабочий стол и выговоры с предупреждениями. Вместо кусочка сахара, небрежно кинутого тебе хозяином-землевладельцем – отпуска и тринадцатая зарплата.
Он давно перестал читать медицинскую литературу – все справочники, которые он скачал на телефон, мертвым грузом висели на экране, отложенные до лучших времен. Когда эти времена должны наступить – никто, включая Женю, не знал.
Единственное, что немного взбодрило его – это необъяснимым образом вставшие на ноги пациенты с инсультом и с безнадежной травмой глаза.
Задумчиво взяв сэндвич, Женя замер.
Пациенты. Точно. Инсульт и травма глаз. И в те же дни, как они появились в палате, он сначала чуть не отключился в зале, а потом стал слепнуть на стадионе.
Вот почему эти симптомы вчера показались ему так знакомы.
Это необъяснимое совпадение слегка взволновало его.
«Бред какой-то, – разубедил себя он. – Не сходится. Вчера у меня помутнение было, а пациентов с такими явлениями у меня не было».
Чтобы успокоить себя, Женя мысленно перебрал всех пациентов за последний месяц. Ни у одного из попавших к ним не было ни деменций, ни провалов в памяти, ни каких-либо дисфункций мозга.
«Вот и несостыковка, – подумал он. – Последний подобный пациент поступил в прошлом месяце – пенсионер, который, заблудившись и забыв,
