Макс Гурин - Я-1

Мне очень скучно с людьми, у которых есть какие бы то ни было убеждения, а убеждения, как известно, есть у всех. Я не понимаю, как можно не понимать очевидной вещи, что убеждения — это такая же PR-фишка, придуманная в тайной канцелярИи небес. Нельзя позволять себе иметь убеждения, потому что как только человек приходит к каким-либо выводам и в чём бы то ни было убеждается, им становится настолько легко управлять, что настойчиво хочется ненавязчиво умереть со скуки.

Люди говорят — это, мол, ерунда. Да с чего вы это взяли? Люди говорят — это гениально. Да почему? Люди говорят — для того, чтобы «бу-бу-бу», надо «бу-бу-раз-бубу». Да с какой стати? Люди говорят тогда, что не бывает иначе. А вы всё видали, всё знаете, везде бывали? Люди говорят, мне это неинтересно. Ну неинтересно, и не выёбывайся тогда! Мало ли, что неинтересно мне! Люди говорят — это круто, это высший пилотаж. По сравнению с чем, позвольте вас спросить?!

Тогда, понимая, что они слабы перед силой моих аргументов, они начинают смешно махать своими из жопы растущими ручками и говорят — ну, это всё софистика! Когда они произносят это слово, и у них самих и у всех окружающих (не исключенье и я) в голове всплывает картина из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». Штирлиц медленно, но верно вербует пастора Шлага. Пастор Шлаг пытается что-то втирать ему про добро и про справедливость, но бравый штандартенфюрер перебивает его: «Ну… это всё софистика!», мол, хуйня это всё, захлопни пасть, интеллигентный баран, и послушай, что я скажу.

В телевизионных ток-шоу, посвящённых животрепещущим темам (интересно, для кого они являются животрепещущими?), выражаются чуть более корректно. Это делается так. Оппонент со смиренностью судьи, выслушивающего последнее слово осуждённого на смерть обвиняемого, выслушивает говорящего. Только недовольно хмурятся бровки и в презрительной ухмылке ходуном ходит вонючий роток. Наконец приходит время говорить самому. «С одной стороны, я с вами согласен, я вас понимаю и т. д., но с другой…» И тут становится ясно, что для него важна только его, другая, сторона, а та, с которой он якобы согласен, якобы понимает, она именно что «но…». Её нет. Нет никакой другой стороны. Понимал бы он другую, не было бы возражений, не было бы его. И было бы это, наверное, здорово, если б не было людей, которые с одной стороны что-то понимают, а с другой не понимают ни хуя и ни в чём.

Есть, впрочем, и более деликатные индивиды. Они говорят так: «Я, может быть, в чём-то с тобой и согласен, но, видимо, тут сказывается разница темпераментов» ((11-b) Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. И я не вижу в том ничего друного! Но… видимо, тут сказывается разница темпераментов!).

78

По-моему, всё-таки именно 29-го декабря 2000 года у меня вышла книжка «Душа и навыки», куда вошли четыре моих романа, расположенные строго в хронологическом порядке. Мол, путь, блядь. Дзэн, ёбтыть: «Псевдо», «Новые праздники», «Душа и навыки» и «Космос».

Эту довольно увесистую книгу в твёрдой серой обложке издал в своём «Автохтоне» Серёжа Соколовский. Год издания, естественно, был поставлен 2001 — хули там, два дня оставалось до тысячелетия нового! Вообще, это всё очень странная история. Расскажу вкратце, но по порядку.

Сначала в возрасте двадцати двух лет я написал «Псевдо», отчётливо понимая, что это едва ли литература и бесконечно этому радуясь, ибо к тому времени литературу и литературщину успел уже веско возненавидеть. Тем более — современную. Всё ж таки не зря ж на филфаке учился — щи не лаптями хлебаю и по сей день.

Я в ту пору был авангардистом не только в искусстве, бля, но и по жизни и потому очень себе соответствовал. И ещё, помнится, был очень силён. Да. Кстати, убеждения уже тогда отвергал, хоть и есть в этом логическое противоречие. Потом в моей жизни появилась Имярек, и мы с ней полюбили друг друга крепко, но из того ничего не вышло, и она укатила в Дойчлэнд. Тут, к тому же, ещё развалился «Другой оркестр», личная жизнь совсем расстроилась, и уже в следующем 1996-м году в меня новый пафос проник.

И многое я в себе поменял. Искренность и любого рода пытливость вкупе с романтическим натиском перестал я считать достоинствами, ибо удумал себе такую мирокартинищу, согласно которой все эти хуйни (вообще чистое искусство и искусство «серьёзное») оказались не более чем проявлениями эгоизма автора, а тупая служба народу (народу, прямо скажем, тупому — оттого и служба тупая только возможна) стала казаться мне благом и долгом интеллигентного, блядь, человека. Именно тогда вместо симфоний и хитровыебанных фортепьянных пьес, я стал сочинять простенькие песнюшки (совсем просто так и не научился, искренне каюсь) и учиться делать попсовые аранжировки. Ещё стал писать на заказ (благо, стали заказывать) тексты для эстрадных песен, сочинённых другими старателями.

Потом, примерно тогда же, зимой девяносто шестого, я создал группу «Новые праздники», но дела шли неважно и во многом из-за неуместного моего правдоискательства. Но не только из-за него, а ещё, как принято говорить, в силу объективных причин.

И в тоске и печали вперемешку, как водится, с пафосом грядущих побед, воспользовавшись перерывом в студийной работе по записи «Праздников», охуевая от «объективной» невозможности закончить проект, я меньше чем за месяц написал роман «Новые праздники». Как только я его завершил, запись песен в скором времени тоже весьма удовлетворительно кончилась.

Большинству нормальных и клёвых людей она нравилась, и мы со Светой собрали живую команду. Место басиста, как обычно, занял Вова. И мы стали репетипетировать, а потом я сочинил песню «Горе чужое», и от собственной гениальной правоты у меня совсем поехала крыша + продолжение пиздостраданий по Имярек + параллельная влюблённость в Свету (опять же, блядь, Пигмалион с Галатеей). Я распустил команду, проведя с каждым индивидуальную беседу, с оной целью приехав к каждому в гости. Сразу после этого я уехал сначала в Новгород, а потом в Питер. Из Питера вернулся обратно в Москву. В поезде сосед, типичный командировочный лет за пятьдесят, предложил мне водки, но я отказался. К тому времени ещё не успел просечь кайфа бухла.

Я приехал в Москву и неожиданно написал «Душу и навыки», отличавшуюся от моих прежних романов содержащимся там существенно более развитым чувством юмора и существенно же при этом большей ебанутостью при довольно развитой игровой (чуть ли не кроссвордной) общей эстетике.

По окончании работы над «Душой и навыками» я неожиданно для себя подсел на героин. Когда я слез с него в первый раз, для чего, опять же, по первости пришлось полежать в «наркологичке», я в полном смятении чувств, ни говоря уже, блядь, о навыках, написал роман «Космос», в котором походя констатировал свою духовную смерть (скорее всего я был прав, хоть и слишком смел). В принципе, в первый раз я умер в 1995-м году и даже включил в произведение «Достижение цели», которое тогда писал и жанр коего определял как «практикум», вставную новеллу под названием «Повесть о мёртвом Скворцове». Но это произведение большинству читателей неизвестно, и, скорей всего, это хорошо, хотя Никритин, читавший его, сказал, что это чистый дзэн. Я же полагаю, что слишком чистый. (Кажется, Живовой тоже нравится.)

После написания «Космоса» я лёг в «дурку», а когда выписался оттуда, снова начал в каком-то сомнамбулическом состоянии, но весьма последовательно ходить по всяким звукозаписывающим лэйблам, в общем-то, нисколько не надеясь впарить им «Новые праздники». Но… всё-таки ходил. Когда мне опять, последовательно же, все отказали (многие, я уверен, даже не стали слушать), я понял, что дело — дрянь, и стал работать корреспондентом отдела информации «Независимой газеты».

В этот период у меня появилось стойкое ощущение, что по жизни я, в принципе, всё сказал како в литературе, тако и в музыке. То есть, конечно, так можно продолжать и дальше, как, собственно, все и делают, и не жужжать, но вот если, например, я неожиданно сдохну, то мне не будет стыдно за бесцельно прожитые годы, поскольку я действительно немало успел, хоть и мало кто знает об этом. И я действительно всю жизнь старался говорить сердцем и считаю, что это самое главное.

Тогда-то я и понял, что все мои романы, если и должны быть изданы, то одной толстой книжкой, дабы реально быть вещью в себе в полной мере, каковой вещью являюсь и я сам. И тогда же, весной 1999-го, мы договорились, что Данила Давыдов напишет к этой гипотетической книге предисловие, но когда она выйдет и выйдет ли вовсе, мы, конечно, тогда и знать не знали. Я знал только, что надо тупо искать на неё деньги и ни в коем случае не связываться с Кузьминым.