Сесилия Ахерн - Волшебный дневник (The Book of Tomorrow)
– Дженнифер, ты опять ничего не ела.
– Да? – переспросила мама, надевая кашемировый халат. – Тамара съест мой завтрак. И она ласково улыбнулась Розалин.
– Нет-нет, – торопливо проговорила Розалин, входя в комнату и забирая поднос. – Я унесу твой завтрак.
Мама не сводила с Розалин блестящих голубых глаз.
– Тамара, поторопись, ланч почти готов, – взволнованно произнесла Розалин и, не отворачиваясь от нас, вышла из комнаты.
Ничего не понимая, я посмотрела на маму, рассчитывая получить объяснения, но она уже опять спряталась в свою раковину. Черепахи исчезают в панцире по двум причинам: или они напуганы до смерти, или им грозит опасность и они таким образом защищаются. В любом случае, когда панцирь вырастает, он больше никуда не девается, так как становится частью их существа.
В течение того лета, когда люди пытались убедить меня, что мама никогда не станет такой, какой была до смерти папы – некоторые говорили об этом почти впрямую, – я тотчас начинала думать о черепахах. Возможно, мама носила панцирь, который нарастила за несколько прошедших месяцев и который будет носить всю оставшуюся жизнь, но это не значит, что она в нем исчезнет. Я видела доказательство того, что мама не спряталась навсегда, я поняла это по ее глазам. И вспомнила об этом в тот самый миг, когда снова увидела жизнь в ее глазах. В один час пополудни.
Глава пятнадцатая Вещи из кладовки
Розалин преображалась, собираясь на службу в храм и на рынок. Появлялись воскресная бежевая юбка до колен с маленьким разрезом сзади и кремовая полупрозрачная блузка с пышными рукавами, завязанная бантиком на шее. Под блузкой я разглядела кружевной лифчик, хотя вряд ли Розалин даже подозревала о том, что она просвечивает. И правда, вид у Розалин был не такой простой, как обычно. Она надевала бежевый, в тон, жакет с брошкой из павлиньих перьев на отвороте, а на ноги – открытые необычные босоножки. Став выше всего на один-два дюйма, Розалин выглядела великолепно. Когда я сказала ей об этом, она просияла, и у нее от удовольствия даже порозовели щеки.
– Спасибо.
– Где вы это купили?
– А! – Она смутилась, не имея привычки говорить о себе. – В Даншоглин. Там в получасе есть местечко, которое я очень люблю. Мэри очень милая, да благословит Господь ее душу…
Затаив дыхание, я стала ждать рассказ о трагической судьбе Мэри, который включал в себя сведения об ее умершем муже и тысячах благословений, ниспосланных на нее Богом.
Тогда я попыталась зайти с другой стороны:
– У вас есть братья или сестры?
– Сестра живет в Корке. Хелен. Она учительница. И еще есть брат Брайан, он в Бостоне.
– Они приезжают сюда?
– Иногда. Как раз не очень давно были. Обычно мама сама ездит к ним в гости. По крайней мере, к Хелен в Корк, чтобы сменить обстановку, но сейчас это невозможно. Она больна. – Розалин посмотрела на меня. – У нее рассеянный склероз. Ты знаешь, что это значит?
– Немного. Вроде того, что мышцы перестают работать.
– Примерно так. С годами ей становится все хуже и хуже. Она ужасно мучается. Поэтому мне приходится бегать туда-сюда. Я не могу отправиться в путешествие, потому что нельзя оставить ее одну. Без меня ей никак.
Похоже, довольно много народу нуждалось в Розалин. Однако у меня вдруг появилась мысль: если так много людей нуждается в одном человеке, может быть, как раз все наоборот, и это она нуждается в них. Например, у меня никогда не было в ней никакой нужды.
Ее мать не пришла, чтобы ткнуть в меня обвинительным перстом, а было уже два часа. Незаметно я выскользнула из дома, когда Розалин заканчивала готовить свои пирожки. Мне было известно, что три тысячи разных пирогов она пекла в течение недели не только для нас и своей матери, но еще часть отвозила по воскресеньям на фермерский рынок и продавала так же, как домашнего приготовления джем и выращенные самолично экологически чистые овощи. Розалин поставила на стол сумку с банкнотами и мелочью, повернулась ко мне спиной, чтобы что-то достать из нее, и сунула мне в руку двадцать евро. Я была до того тронута, что отказалась взять деньги, однако Розалин настояла на своем.
Когда я пришла в замок, Уэсли уже сидел на ступеньках – на моих ступеньках. Он был в синих джинсах, черной фуфайке с белым черепом на груди и синих кроссовках. Даже днем от него веяло прохладой.
Уэсли поднял голову и снял наушники.
– Он может приехать завтра в десять.
Никаких тебе «здравствуйте», и это немного выбило меня из колеи.
– О, здорово! Спасибо. – Мне хотелось, чтобы он встал и исчез, как маленький голубь, который доставляет послания, а он продолжал сидеть как ни в чем не бывало. – А мог бы он приехать в десять пятнадцать на случай, если Розалин задержится дома?
– Да. Конечно. Я скажу ему.
– Хорошо, отлично, спасибо.
Он все еще оставался на месте, и я, сделав пару шагов, прислонилась к стене напротив него.
– Ты знаешь женщину, которая живет в бунгало?
– Мать Розалин? Видел ее, когда мы только переехали сюда, а потом ни разу. Кажется, она не выходит из дома. Старуха. У нее вроде болезнь Альцгеймера или что-то в этом роде.
– А ты был у нее дома?
– Привозил кое-что для Артура. Дрова, уголь, что-то из мебели. Однако Розалин ни на минуту не оставляла меня одного. – Он улыбнулся. – Да там и воровать-то нечего, если она беспокоилась из-за этого.
– Из-за чего-то она все-таки беспокоится. Вот и Артур никогда не бывает в бунгало один… – подумала я вслух. – Почему они все время вместе? Почему?
– Найди ответ, Нэнси Дрю[58]. И как получается, когда я ишачу на Артура, чтобы он не отрывал зад от дивана, и отношу пару чертовых кресел его теще, то ничего за это не получаю?
– Но он никогда не ходит к ней.
– Ты что-то ищешь? Или я ошибаюсь?
Он напомнил мне о том, что говорила сестра Игнатиус о необычной работе мозга, когда до чего-то докапываешься. Она как будто заранее знала, что я буду искать сама не знаю что.
– Просто… – Я ненадолго задумалась. – Если честно, мне здесь скучно. – И я рассмеялась. – Никакой жизни, никаких друзей, даже поболтать и то не с кем, вот я и придумываю себе развлечения. Иначе мне и дела не было бы до Розалин с ее секретами.
– С какими секретами? – со смехом переспросил Уэсли. – У Розалин нет секретов. Она не понимает искусства общения. Все время сама по себе. Не думаю, что она умеет говорить о своих чувствах.
– Знаю. Я думала об этом, и все-таки…
– Что – все-таки?
Не понимаю, как и зачем, но я рассказала ему все о том, что со мной было в последние два дня. О непонятных разговорах, о пропавшем альбоме, о странном замечании Артура, будто бы мама не хочет его видеть, о Розалин, которая ни с кем не оставляла меня наедине и которая забыла упомянуть обо мне, беседуя с сестрой Игнатиус, о сестре Игнатиус, которая сказала, чтобы я задала свои вопросы Розалин, о словах Розалин, будто бы моя мама всегда врет, о ее желании держать маму наверху в спальне, о ее тайных походах в бунгало и нежелании посвятить меня в эти тайны, о том, что я видела там в саду, о подносе, оставленном у стены, о ссоре Артура и Розалин насчет наших вещей и гараже.
Уэсли терпеливо слушал меня, время от времени поощряя жестами.
– Понятно… – произнес он, едва я умолкла. – Звучит немного таинственно, но мне ясно, почему ты подозрительна, хотя все на свете так или иначе объяснимо. Например, тем, что Розалин немного странная – только без обид, – торопливо прибавил он. – Мне известно, что она доводится тебе тетей.
– Принято. Без обид.
– Я здесь тоже недавно, поэтому знаю не всех или плохо знаю, но Розалин в самом деле ни с кем в городе не разговаривает. Когда мама встречается с ней, она всего лишь кивает маме и идет дальше. Не знаю, то ли это от застенчивости, то ли еще от чего-то. Или, как она ведет себя с тобой. Что ей известно о том, как быть матерью? Однако, Тамара, все это вовсе не значит, что ты не права. Наверное, взрослые что-то скрывают от тебя. Понятия не имею, что это может быть, но если произойдет еще что-то странное, скажи мне.
– Происходит нечто суперстранное.
Сердце буквально грохотало у меня в груди. Мне самой не совсем верилось, что я собиралась рассказать ему о дневнике. Но мне очень хотелось посвятить его в свою тайну, хотя я и боялась, как бы он не поднял меня на смех.
– Расскажи.
– Ты подумаешь, что я ненормальная.
– Не подумаю.
– Пожалуйста, только учти, я не вру.
– Ладно. Говори, – нетерпеливо произнес Уэсли.
И я рассказала ему о дневнике.
Понятно, что Уэсли отпрянул от меня, обхватил себя руками и всем своим видом напомнил мне выключенный компьютер. О Господи. И смотрел он на меня теперь иначе. Совсем не так, как узнав о смерти папы. Это было другое. Он решил, что я спятила.
– Уэсли, – произнесла я, не зная, что говорить дальше.
– Э-эй, – неожиданно послышалось неподалеку, и Уэсли мгновенно обернулся к двери, в которой появилась прекрасная блондинка. Она смотрела на Уэсли, будто не замечая моего присутствия.
