Генри Миллер - Книга о друзьях
Конечно же, он был чудесным поваром, очень внимательным, всегда готовым помочь и по-настоящему сочувствующим. Но не только это привлекает женщин в мужчинах, ведь если бы их восхищали только его кулинарные таланты, вряд ли бы они прыгали к нему в койку tout de suite[15]. Эмиль обладал даром быстрого реагирования par excellence[16]: ему достаточно было бросить на женщину взгляд, чтобы она моментально поняла, как далеко он может зайти с ней. Обычно — дальше некуда!
В Эмиле забавным образом смешивались дерзость и почтительность. Если ты приходишь к нему с женой, возлюбленной или просто женщиной, с которой собираешься перепихнуться, гляди в оба, ибо не успеешь моргнуть, как она уже окажется с Эмилем в его комнате, где он будет показывать ей свои петуньи, а между делом целовать и лапать прямо у тебя под носом — абсолютно бессовестно, но сохраняя совершенно невинный вид. У нас вошло в привычку называть его поведение «европейским обхождением», потому что Эмиль утверждал, будто американские женщины предпочитают, чтобы их насиловали, а европейские — чтоб их обхаживали и добивались, — главное, никто не хочет показаться легкой добычей. Но в Вене и Будапеште, по рассказам Эмиля, уложить женщину в постель было так же естественно, как перейти от стола в гостиную; это происходило между прочим, вдобавок к хорошей еде, питью и разговору. Секс шел на десерт, а не стоял в обычном, банальном меню. Но вот почему восточные женщины клевали на такое поведение — это и впрямь загадка.
Надо заметить, что, в совершенстве владея техникой соблазнения, Эмиль был к тому же настоящим ценителем женщин. Он знал, как доставить им удовольствие, где приласкать, как заставить их рыдать и смеяться без особых усилий. Да и его дом всегда представлял собой маленький музей, вне зависимости от того, где он жил — в жалкой лачуге или милом маленьком коттедже типа того, что он занимает сейчас. Эмилю нравилось показывать гостям свое жилище. Все вокруг было увешано его картинами и его фотографиями, уставлено его книгами — во всем элемент эротики. Естественно, расхваливая красоту или оригинальность предмета обстановки, он непринужденно обвивал рукой талию гостьи. Больше всего ему нравились сиськи и симпатичные попки. Он мог с такой любовью похлопать даму по попке, что не оскорбилась бы даже самая утонченная графиня. Любую пошлость скрадывало уважительное обращение. Позже Эмиль несколько угомонится и будет одаривать своим вниманием одну и ту же девушку не часами, а неделями, позволяя ей раз за разом возвращаться за добавкой.
Мы, его друзья и соседи, внимательно следили за маневрами профессионала. Иногда он как бы устраивал показательные выступления, словно говоря:
— Думаешь, к этой просто так не подъедешь? Смотри же!
И операция начиналась. Его маневры были столь эффективны и проводились в такой откровенной манере, что нам уже начинало казаться, будто все женщины только того и ждут, чтобы их прилюдно ощупали. Разумеется, это нравилось не всем бабам; слыхал я, как и его упрекали в бесчувственности, в шовинизме, в свинстве, наконец.
Но будем откровенны: большинство наших знакомых женского пола обожали Эмиля. Это напоминает мне о моей первой встрече с этим бабником. Я приехал в Чикаго к Бену Абрамсону, владельцу книжного магазина «Аргус», об Эмиле Уайте я никогда не слышал. Я шел по Мичиганскому бульвару, как вдруг мне наперерез бросился человек с бурными приветствиями. Это «Ой, а вы случайно не Генри Миллер?» я слышал уже тысячу раз, но на этот раз все было по-другому — Эмиль действительно читал мои книги! (И по сей день он помнит их содержание лучше меня самого. Если я не уверен, в какой книге искать тот или иной эпизод, я пишу Эмилю и всегда получаю верный ответ.) Продолжением нашего случайного знакомства послужило приглашение пообедать с ним и парочкой его друзей. Я с готовностью согласился, сразу же поняв, что это не какой-нибудь там человечишка, а один из моих братьев по крови, и пошел к нему. К моему удивлению, за столом уже сидели несколько привлекательных девушек. Они были предназначены мне, так Эмиль и выразился, словно бы предлагал мне букет красных и белых роз. Еда, кстати, была превосходная: ленч состоял из холодного мяса, икры и копченой рыбы — сплошное наслаждение! Я совершенно нормально отнесся к тому, что девушки были не только поклонницами Генри Миллера, но и любовницами Эмиля Уайта. Все до одной находились в полном моем распоряжении — опять-таки по выражению Эмиля, — но я не спешил этим воспользоваться. Забыл сказать, что в магазине Абрамсона я повстречал другого пылкого поклонника и собирателя моих работ. Он настаивал, чтобы я во время своего пребывания в Чикаго остановился у него. От этого приглашения я вряд ли смог бы отказаться, поскольку карманы мои, по обыкновению, пустовали. Этот парень был выпускником Мичиганского университета, очень начитанным, женатым и, видимо, весьма состоятельным, вот только со склонностью к грязным книжонкам, фоткам и порнушным фильмам. Все свои сокровища такого рода он прятал в сейф и каждый вечер после ужина доставал их оттуда и демонстрировал мне. От картинок я устал довольно быстро, другое дело — фильмы. Ночь за ночью мы втроем с его женой просиживали в гостиной с напитками за просмотром очередного фильма, после чего возбужденная хозяйка дома тащила меня к себе в постель.
Но вернемся к гарему Эмиля. Одна из его подружек, которая не присутствовала на ленче, но слышала о моем приезде в Чикаго, пригласила меня однажды вечером к себе. Она не делала тайны из того факта, что хочет со мной покувыркаться. Думаю, прочитав «Тропик Рака» и «Тропик Козерога», она вообразила, что меня можно использовать в познавательных целях. Это была немного чудаковатая девица, в двадцать два года — все еще целочка, зато очень страстная. И помешанная на гигиене! Когда я засунул руку, чтобы приласкать ее киску, она тут же предоставила мне салфетки, чтобы вытереть пальцы. Я сказал, что вытирать ничего не хочу и что мне нравится вдыхать влажный запах ее влагалища. Обладательницу оного это почему-то шокировало. Я же говорю, она была просто помешана на чистоте. Естественно, она первая помчалась в душ, принесла теплой воды и вымыла мне пенис, не понимая, конечно, что так делают только в борделях. Плюс ко всему она была очень спортивной — почти акробатка. Она, должно быть, начиталась книг о тантрической йоге и фантастических позах этого культа, поэтому для двадцатидвухлетней девственницы была очень сведущей. Я чуть не свернул себе шею, стараясь угодить ей. Когда мы закончили — наконец-то! — она опустилась к моим ногам и расцеловала ступни, потом яйца и член, а затем и пупок, ласково воркуя всякие благодарности за то, что я вскрыл ее.
Наверное, через год после знакомства с Эмилем в Чикаго я обосновался в Биг-Суре. Я жил теперь на Партингтон-ридж, совершенно один, городской парень, который никогда не держал в руках ни пилы, ни топора. Эмиль, в то время занимавший на Аляске какую-то прибыльную должность, проведал, где я поселился, и написал, что хотел бы ко мне присоединиться. Он предложил мне стать моим поваром, посудомойкой, секретарем и телохранителем бесплатно. Я согласился, и он приехал через неделю, как всегда, с подарками. Одним из подарков оказались какие-то специальные деликатесы с Аляски, которые пошли на корм кошкам, страдавшим без кошачьей еды. (Кошки здесь были очень кстати, поскольку местность кишела крысами, полевыми мышами, сусликами, гремучими змеями и другими неприятными существами, не последним из которых является ядовитый дуб.) Когда Эмиль узнал, какая участь постигла подарок, он был не только шокирован, но и очень обижен, за что я не могу его винить. И все же он вскоре простил меня и, верный своему слову, стал помогать, как мог.
Длинными одинокими вечерами я частенько доставал свои акварельные краски и принимался рисовать. Эмиль поначалу очень внимательно следил за моей работой. Через некоторое время он пришел к выводу, что тоже мог бы рисовать, и начал содействовать мне. Если я рисовал, к примеру, дерево, он тщательнее прописывал его кору, украшал его дополнительными листьями и ветками, что-то в стиле Анри Руссо (по прозвищу Таможенник). Иногда он пририсовывал фигуру, обычно обнаженную. Результат чаще всего ужасал меня, зато Эмилю даже малейший опыт добавлял храбрости и самонадеянности. За очень короткое время он выработал совершенно самостоятельный стиль — нечто близкое к неопримитивизму. Людям его картины нравились — он продавал их за хорошую цену. Позже его вдруг одолели сильные сомнения в том, что он еще что-нибудь напишет, и он попытался выкупить некоторые из своих работ. Думаю, если бы Эмиль продолжал рисовать, его картины были бы известны по сей день и пользовались бы спросом.
Когда мы вместе жили на Партингтон-ридж, машины у нас не было. Однажды Эмиль смастерил для меня что-то вроде тележки, какие делают для себя дети в гетто, с ней можно было пройти две мили, загрузив бельем из прачечной, бакалейными товарами, керосином, которые почтальон доставлял к почтовому ящику на дороге. Я совершал эти походы в жокейском пиджаке и фетровой шляпе.
