Том Маккарти - Когда я был настоящим
Как только я вспомнил эту шиномонтажную мастерскую, она тут же начала мне ясно представляться: окна ее фасада, тротуар, где стоял рекламный щит, кафе по соседству. Я вспомнил, что на крыше кафе рядом с горой шин была приделана аляповатая модель жестянки бобов. Шины были выстроены и на улице перед мастерской, вертикально укрепленные в стойке. Когда эти подробности ожили у меня в памяти, место – казавшееся мне, когда я там жил, настолько обыденным, что я его почти не замечал, – окутала атмосфера чего-то интересного. Заинтригованный, я решил его посетить. Я взял у мотоциклиста-любителя кое-какие инструменты, заменил шину, поставив запаску, а потом поехал туда, где жил раньше, чтобы отремонтировать спущенную.
Место как будто не изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз. На улице перед мастерской по-прежнему были выстроены в стойке шины, громоздились они и на крыше, рядом с аляповатой моделью жестянки бобов, рекламирующей кафе по соседству. Шины были обычные, настоящие, но рядом с огромной жестянкой казались уменьшенными, словно игрушечными. К фасаду мастерской тоже были прислонены шины, сложенные одна на другую, как бывает на картинговых трассах. Позади них раскрашенные объявления рекламировали специальные скидки на шины – и новые, и использованные, а также бесплатную установку. На тротуаре перед мастерской стояло небольшое прямоугольное устройство: вертикальный щит высотой до пояса, насаженный на палку, вставленную в массивное основание. На ветерке щит быстро вращался вокруг палки, и перед прохожими одно за другим мелькали два сообщения. Оба сообщения гласили: «Автошины».
В нескольких шагах от щита на тротуаре покачивалась более хитроумная реклама – ребенок, одетый в костюм «Мишлен Мэн». В костюме его талия напоминала неохватную белую шину, которая покачивалась при движении. Ему было, наверное, лет десять-одиннадцать. Видно было, что это мальчик, потому что верхнюю часть костюма, голову, он не надел. Ей завладели двое ребят постарше; эти двое стояли у входа в мастерскую, пиная голову туда-сюда, словно футбольный мяч. Когда я подъехал, они перестали ее пинать и неторопливо подошли к моей машине. Они смотрели на мои шины очень серьезно, нарочито вытягивая шеи – несомненно подражая родителям или кому-то еще, хозяевам мастерской.
Я вышел из машины.
– У вас тут царапина, – сказал старший из ребят; ему было лет пятнадцать.
– Знаю, – ответил я ему, – я не по этому поводу. Я по поводу спущенного колеса.
Паренек чуть помладше, вместе с которым они пинали голову, двинулся в обход машины, – проверить шины с пассажирской стороны.
– В багажнике, – сказал я им.
Обойдя машину сзади, я открыл его. Двое мальчишек принялись вглядываться внутрь, как гангстеры в кино – в тех сценах, когда гангстеры открывают багажник, где припрятали тело или запас оружия. Ребятам, когда я открыл им багажник, тоже вспомнились такие сцены; это было очевидно. Они вгляделись внутрь, потом старший залез туда и вытащил колесо. Тот, что помладше, попытался ему помочь, но он отмахнулся от его руки. Самый младший, одетый в мишленовский костюм, подошел, переваливаясь, и попытался включиться в процесс, но его, в свою очередь, отпихнул средний.
– Тебе на улице стоять положено! – повысил он голос.
– А ты чего раскомандовался? – крикнул в ответ младший.
– Да заткнитесь вы! – велел им старший.
Средний опустил глаза. Лицо его вспыхнуло от обиды. Младший в своем костюме победоносно зашагал рядом с ним. Старший парнишка внес колесо в мастерскую. Я последовал за ним. Средний парнишка ввалился за мной, но остался в дверях, чтобы загородить дорогу младшему. Больше в мастерской не было никого.
– А где настоящие рабочие? – спросил я.
– Я и есть настоящий, – сказал старший. Вид у него был обиженный.
– Ну, в смысле… эти… хозяева.
– На обед ушли, – ответил он.
– Кафе рядом, – добавил средний.
– Ладно, могу вернуться, когда… – начал было я, но остановился, увидев как старший паренек окунул мою шину в корыто с водой и начал ее медленно поворачивать. Он, видимо, знал, что делает. Сосредоточенно, напрягая глаза, он всматривался в мутную воду. Я тоже всмотрелся; это занятие – наблюдать, как нижний край шины входит в воду и медленно вращается, – поглощало. Через несколько секунд парнишка остановился и, указав куда-то пальцем, произнес:
– Вот где у вас прокол.
Я последовал за его пальцем глазами. Из серебристой прорези на поверхности резины поднимались пузырьки воздуха. Похоже было на минеральную воду, только грязную.
– Смогут они отремонтировать? – спросил я. – В смысле, когда вернутся.
– Я и сам могу отремонтировать, – сказал парнишка.
Он вытащил шину из воды и поднес ее к какому-то станку. Шина была довольно большая для его роста; ему приходилось поддерживать ее коленом. Трущаяся шина оставляла черную грязь на его одежде, и без того кругом перемазанной грязью. Он сел за станок и нажал ногой на педаль, от чего шину обхватило несколько зажимов. Потом его нога нажала другую педаль, и шина с хлопком спустилась. Он принялся намазывать ее клеем из банки. Рука его при этом двигалась быстро, окуная и намазывая, кисточка так и мелькала туда-сюда. Исчезла та нарочитая манера, с которой он держался, подойдя к машине; теперь ее затмила искренняя сосредоточенность мастера, знающего свое ремесло. Средний парнишка наблюдал за ним, стоя чуть поодаль. Младший парнишка тоже наблюдал. Оба следили за тем, как он взмахивает кисточкой, взглядами, полными восхищения – едва ли не страстного желания.
Он нажал ногой на педаль; станок повернулся между его ладоней на четверть оборота, и он мазнул клеем ближайший участок. Нажал на другую педаль, и колесо крутнулось обратно, так, чтобы он смог мазнуть участок с другой стороны от прокола. Намазав все, что хотел, он снова окунул руку в корыто, зачерпнул воды и похлопал по шине рукой, а мы трое все стояли, не двигаясь, и благоговейно, будто прихожане во время крещения, наблюдающие за ним у купели.
Рука парнишки без усилий поднялась и щелкнула рукояткой сбоку от станка. Станок зашипел, его тиски выпустили мое колесо и скользнули обратно. Та же рука потянулась к плечу за синей трубкой, находившейся по соседству. Трубка висела чуть в стороне от поля его зрения, но помощь руке не требовалась – она точно знала, где трубка. Пальцы ее воткнули трубку в мою шину, большой надавил на стопор, внутрь потек воздух. Минуту спустя шина была заклеена, накачана и катилась по асфальту назад к моей машине. Он снова поднес ее к багажнику и положил обратно.
– Может, ее обратно надеть? – спросил я. – В смысле, чтобы ездить на ней?
– Нет. Оставьте как запаску. Их чередовать надо.
– Чередовать, ну да, – сказал я. – Хорошо.
Скажи он мне что угодно, я все равно ответил бы «Хорошо». Я постоял еще немного, глядя на него. Остальные тоже. Между двумя другими мальчишками как будто наступило перемирие. Через некоторое время я спросил его:
– Так что, тебе заплатить, или…
– Да. Мне заплатите. Десять фунтов.
Я заплатил ему десять фунтов. Вспомнив, что в бачке стеклоомывателя у меня пусто, я попросил его долить туда. Он бросил взгляд на среднего парнишку и слегка приподнял подбородок; средний парнишка бросился в мастерскую и вынес оттуда литр голубой жидкости, которую они с младшим залили мне в бачок стеклоомывателя, действуя на этот раз вместе, синхронно: младший держал крышку, пока средний заливал, потом передал крышку среднему, и тот ее закрутил, пока он, младший, относил пустую бутыль к ведру. Они закрыли мне капот, и я снова сел в машину.
Перед тем, как отъехать, я нажал на кнопку системы омывания стекла, убедиться, что она работает. На стекло должна была брызнуть жидкость, однако ничего не произошло. Я понажимал еще. Опять ничего. Я вышел, снова открыл капот и проверил бачок. Там было пусто.
– Все куда-то делось! – сказал я.
Мальчишки всмотрелись внутрь. Старший встал на колени и заглянул под машину.
– Пятна нет, – сказал он. – Не протекло. Должно тут быть.
Повернувшись к среднему мальчишке, он сказал:
– Сходи еще бутыль принеси.
Еще одну бутыль принесли и залили в бачок. Я снова сел в машину и нажал на кнопку системы омывания. Снова ничего не произошло – и снова, заглянув в бачок, мы обнаружили, что он пуст.
– Два литра! – сказал я. – Куда все делось?
Испарилось, улетучилось. И знаете, что? Ощущение было замечательное. Не спрашивайте меня, почему – было, и все. Как будто у меня на глазах произошло чудо: материя – эти два литра жидкости – превратилась в не-материю; не в избыточную материю, беспорядок или хлам, но в чистую, бестелесную голубизну. Пресуществилась. Я взглянул на небо; оно было голубое и бесконечное. Я снова взглянул на парнишку. Его комбинезон и лицо были перемазаны грязью. Он принял на себя эту грязь, чтобы свершилось чудо, подобно христианскому мученику, которого бичуют, распинают, разрисовывают, словно каракулями, стигматами. Я почувствовал эйфорию – эйфорию и вдохновение.
