Тибор Фишер - Классно быть Богом (Good to Be God)
Я вспоминаю свои постоянные неудачи дома. Как все-таки классно, что я теперь здесь! По-прежнему без гроша в кармане, но зато при деле. В религиозном бизнесе. На теплом солнышке.
Почему дома мне вечно сопутствовала неудача? Почему я не мог ничего добиться? И если вы скажете: “Тиндейл, старина, для того чтобы чего-то добиться, надо хоть что-то делать”, – я отве-чу: “А разве я ничего не делал?” На самом деле, я делал много чего. Я пытался устроиться на новое место. Проходил собеседования, заполнял бесконечные анкеты. Три месяца я изучал арабский – на случай, если меня возьмут на работу в Дубай. Три месяца я изучал чешский – на случай, если меня возьмут на работу в новый офис, открывшийся в Праге. Я ходил в надлежащий гольф-клуб, причем членство в клубе стоило очень недешево. Собственно, это меня и бесит. Я мог бы вообще ничего не делать, мог бы существенно сэкономить, и результат был бы точно таким же. Вернее полное отсутствие результата.
Рейнольдсы приходят поздравить меня с исчезновением Космо. Он уехал из города.
– Как вам это удалось? – спрашивают они.
Я скромно пожимаю плечами. Рейнольдсы принесли цветы для церкви. Огромный, яркий, явно недешевый букет. Лучше бы отдали деньгами. Мне давно нужно сменить гардероб. Подобрать себе что-то, что больше подходит под стиль Майами. Но все равно я доволен, что сделал доброе дело. Как говорится, пустячок, а приятно.
Возвращаюсь домой. Гулин с встревоженным видом бродит по саду.
У нее потерялся кот, Ориноко. Сбежал, когда строители меняли окна. Вообще-то я не люблю кошек, но Ориноко – хороший кот. Воспитанный и добродушный. Я даже гладил его украдкой, когда этого никто не видел. Ориноко, он что-то знает. Кошки несут в себе некую древнюю мудрость. Они знают какой-то секрет.
Хотя у меня никогда не было кошек, и сам я их не люблю, я авторитетно, со знанием дела заверяю Гулин, что ей не о чем волноваться. Даже не знаю, почему мы так любим уверенно рассуждать о вещах, в которых не понимаем вообще ничего.
Гамей звонит мне на мобильный.
– Тиндейл, слушай, такое дело… Я сейчас составляю себе расписание дел на ближайшую неделю. Мне там не надо выделить какой-то день на вступительную церемонию?
– Гамей? Ты меня вообще не слушаешь, да?
– Нет, сотрапего, я просто хотел уточнить… А то, если ты вдруг запланируешь что-то такое, а я в тот день буду занят, это получится нехорошо. Вот я и хотел под тебя подстроиться.
– Гамей, ты больше мне не звони. Никогда.
– Хорошо. Понял, понял. Полный тоталитаризм. Я только хотел сказать… если количество мест ограничено, ну, типа… если вы можете взять только кого-то одного… а двоих взять не можете… в общем, это не проблема. Мускат, он такой неосторожный. Когда чистит свой пистолет.
– Я сейчас вешаю трубку. Я тебя предупреждаю, чтобы ты понял: меня не слышно не потому, что связь неожиданно оборвалась. Просто я вешаю трубку.
Они с Мускатом ждут какой-то награды за то, что им удалось сделать что-то, как надо? Чего они ждут? Почетной медали? Комплекта формы? Брошюрку “Краткое руководство для начинающих бандитов, вступающих в международную преступную организацию”? Я не знаю, что делать с диджеями. Сначала мне показалось, что привлечь их к решению проблемы с Космо – это удачная мысль. И только теперь до меня дошло, что эта сладкая парочка может создать мне проблемы гораздо серьезней, чем Космо. Когда люди думают, что их обманули, им это очень не нравится. И особенно, когда их действительно обманули. Если Гамей с Мускатом узнают, что я никакой не дон Карлеоне, а просто-напросто проходимец из Старого света, мне может сильно непоздоровиться. У меня снова звонит мобильный.
– Тиндейл, привет, это Мускат. Я что звоню… ведь мы с Гамеем выполнили задание? Ну, ты помнишь… что ты нас просил… Как будто я мог забыть, что заказал им похищение. Видимо, меня считают крутым злодеем. Прямо-таки дьяволом во плоти. Я даже польщен.
– Я просто хотел сказать… мы действительно благодарны, что ты дал нам шанс. Спасибо, что вспомнил о нас, и знаешь… если вдруг надо будет кого-нибудь припугнуть… ну так, застращать по-серьезному… ты имей нас в виду… то есть, не нас, а меня. Мы в общем-то не обсуждали вопрос оплаты, но если что, я готов поначалу…
Я говорю Мускату, что придется чуть-чуть подождать.
– Делать что-то, оно несложно. А вот не делать вообще ничего – это гораздо сложнее. Может быть, я позвоню уже завтра. Может быть, через полгода. Если не сможете дождаться, если не сможете соблюдать дисциплину, значит, вы выбываете из игры.
Может, диджеи проявят-таки нетерпение. Или, может быть, их арестуют.
Когда у тебя есть работа, тебе волей-неволей приходится просыпаться в какое-то определенное время и подниматься с постели. И я считаю, что это плюс. Когда тебя ничто не заставляет вставать с постели, нередко бывает, что тебе очень трудно заставить себя подняться. Почти каждое утро я подолгу валяюсь в постели и усердно молюсь, хотя и не верю в Бога. Молюсь о том, чтобы все были счастливы.
Мне бы очень хотелось, чтобы все были счастливы. За исключением нескольких серийных убийц и маньяков, моих бывших работодателей и банкиров. Мне действительно хочется, чтобы все были счастливы. Почему нельзя раздать счастье всем людям? Ну, или хотя бы большинству из нас? Почему жизнь непременно должна быть такой тяжелой? У нас есть все для нормальной, вполне себе сносной жизни. Это как с одиночеством. Как-то даже смешно, что оно вообще существует, потому что каким бы ты ни был странным, извращенным и всеми непонятым, все равно где-то есть человек, точно такой же, как ты; или, если угодно, где-то есть человек, совсем на тебя не похожий.
Я усердно молюсь, потому что мне больше нечего делать, а потом понимаю, что мне хочется чаю. На кухне встречаю Гулин. Она унылая и подавленная. Из-за Ориноко.
– Пятый день его нет.
На самом деле я не сомневаюсь, что Ориноко постигла печальная судьба всех домашних котов, убежавших из дома: либо он попал под машину, либо его съели какие-нибудь иммигранты с причудливыми кулинарными пристрастиями. Но, разумеется, я молчу. Гулин уже обошла всю округу, расспросила соседей, развесила объявления на столбах, но Ориноко так и не нашелся.
– И что мне делать? – вздыхает Гулин. Она такая несчастная, и именно потому, что она пытается это скрывать и не просит о помощи, я вызываюсь помочь ей в поисках. Гулин дает мне фотографию Ориноко, и я отправляюсь в район к северу от дома Сиксто, куда Гулин еще не ходила. Я приступаю к расспросам прохожих, и только потом до меня доходит, что мои действия со стороны могут выглядеть подозрительно.
Это явно дешевый район. С районом Сиксто его не сравнить. В общем не самое “хлебное место” для грабителей и воров, и все-таки я сомневаюсь, что местные жители поверят, что я и вправду ищу кота. Наверняка меня заподозрят в чем-нибудь нехорошем. И, разумеется, так оно и получается. Вот не стоило предаваться унынию и думать всякие пессимистичные думы. Это было ошибкой. Все-таки странно устроен мир: мысли, проникнутые оптимизмом, типа “я обязательно выиграю в лотерею”, “меня примут на эту работу”, “этот антикварный платяной шкаф будет отлично смотреться у меня в спальне”, редко когда воплощаются в реальность, а мысли типа “я обязательно найду неприятностей на свою задницу” сбываются практически сразу.
Невысокий мужчина крепкого телосложения поливает лужайку. Я обращаюсь к нему, спрашиваю про кота, и в ответ получаю озадаченный, недоуменный взгляд. Мужик совсем не говорит по-английски, а я не так хорошо говорю по-испански, чтобы преодолеть языковой барьер хотя бы с помощью смеси этих двух языков. Я показываю ему фотографию Ориноко, и вместо того, чтобы покачать головой, он делает мне знаки, мол, иди за мной.
Мы заходим задом, проходим по заднему двору, где разбит самый что ни на есть настоящий сад, идем по узкой тропинке к сараю. Улицы отсюда не видно, и нас тоже не видно с улицы. От этого мне неуютно и как-то тревожно, но я спросил про кота, и если сейчас развернуться и пойти назад, это будет уже как-то глуно.
Мужик заходит в сарай, я иду следом. В картонной коробке – пять рыжих котят. Мужик наклоняется, берет двух котят и протягивает их мне, мол, забирай. Вот только котят мне сейчас не хватает для полного счастья. Я улыбаюсь, качаю головой и говорю:
– Нет.
“Нет” – стопроцентно международное слово, известное миллиардам жителей Земли. Его понимают и в Анкоридже, и на мысе Горн. Но понимание – это не всегда хорошо. К этому первоначальному “нет” я добавляю “спасибо”, но “нет” уже сделало свое дело.
Мужик, натурально, впадает в бешенство. Он жутко злится, разве что пар не идет из ушей. Я даже подозреваю, что у него уже были причины для злости – еще до того, как я начал к нему приставать со своими расспросами. Он орет благим матом. Потом на миг умолкает и снова орет, причем по сравнению с этим ором первая порция кажется робким и вежливым шепотом. Его ярость вряд ли была бы сильнее, даже если бы я убил всю его семью. Я потихонечку пячусь к выходу, изо всех сил улыбаясь, и тут мужик достает пистолет, хватает меня за волосы и сует ствол мне в ухо. Это, наверное, больно. Только я ничего не чувствую, потому что впал в полное оцепенение от страха.
