Чак Паланик - Дневник
А Мисти шепчет:
— Обещаю.
5 августа
УСТАТЬ — не значит довести до конца. Проголодаться или натереть руку — тоже. Желание помочиться не должно тебя останавливать. Картина закончена, когда окончена работа карандаша и красок. Телефон не отвлекает. Ничего стороннего не требует твоего внимания. Пока вдохновение приходит — ты продолжаешь и продолжаешь.
Мисти трудится вслепую весь день, а потом карандаш останавливается и она ждет, что Тэбби заберет картину и даст ей чистый лист бумаги. Потом — ничего не происходит.
И Мисти зовет:
— Тэбби?
Нынешним утром Тэбби приколола к халату матери большую брошь — пучок зеленых и красных стекляшек. Потом Тэбби стояла неподвижно, а Мисти пристраивала переливчатое ожерелье крупных розовых поддельных самоцветов дочери на шею. Как статуя. В солнечном свете из окна они искрились ярко, как незабудки и все остальные цветы, пропущенные Тэбби этим летом. Потом Тэбби заклеила матери глаза. Это был последний раз, когда ее видела Мисти.
Мисти снова зовет:
— Тэбби, солнышко?
И — ни звука, ничего. Только шипение и биение каждой волны на пляже. Растопырив пальцы, Мисти тянется и ощупывает воздух вокруг. Впервые за многие дни ее оставили одну.
Эти две полоски липкой ленты берут начало у линии ее волос и сбегают по глазам, огибая челюсть. Указательным и большим пальцем обеих рук Мисти подцепляет ленту сверху и медленно тянет обе полоски, пока они не отдираются полностью. Глаза с трепетом раскрываются. От солнечного света сфокусировать их очень трудно. Картина на мольберте остается размытой минуту, пока глаза приспосабливаются.
Карандашные штрихи приходят в фокус, черные на белой бумаге.
Это рисунок океана, прибрежной зоны совсем у пляжа. Что-то плывет. Кто-то плавает в воде лицом вниз, — маленькая девочка, разбросав по водной поверхности свои длинные черные волосы.
Черные волосы ее отца.
Твои черные волосы.
Всё — автопортрет.
Всё дневник.
За окном, внизу, на пляже, у края воды ждет толпа людей. Два человека бредут в воде вдоль берега, несут что-то вместе. Что-то блестящее вспыхивает ярко-розовым в солнечном свете.
Поддельный самоцвет. Ожерелье. Это Тэбби они держат за лодыжки и под руки, и ее волосы свисают, прямые и мокрые, в шипящие и бьющиеся о пляж волны.
Толпа отступает.
И громкие шаги приближаются по коридору за дверью спальни. Голос в коридоре произносит:
— У меня наготове.
Два человека несут Тэбби через пляж к гостиничному крыльцу.
Замок на двери спальни щелкает, и дверь распахивается, и за ней доктор Туше и Грэйс. В руке его ярко сверкает капающий шприц.
А Мисти пытается встать, за ней волочится нога в гипсе. Гиря и цепь.
Доктор несется к ней.
А Мисти говорит:
— Там Тэбби. Что-то не так, — Мисти говорит. — На пляже. Мне нужно туда спуститься.
Гипс рвется и тянет ее на пол своим весом. Позади нее трещит мольберт, стеклянный кувшин мутной воды для мытья кистей разбился и рассыпался повсюду вокруг. Грэйс подходит и присаживается рядом, подхватывая ее за руку. Катетер выдернулся из пакета, и вокруг воняет мочой, которая течет на покрывало. Грэйс закатывает рукав ее спецовки.
Твоей старой рабочей рубашки. Заскорузлой от высохшей краски.
— Тебе нельзя спускаться туда в этом состоянии, — возражает доктор. Он сжимает шприц и шлепками поднимает вверх пузырьки воздуха, продолжая:
— В самом деле, Мисти, ты ничем не поможешь.
Грэйс силой выпрямляет руку Мисти, а доктор вонзает иглу.
Ты чувствуешь?
Грэйс держит ее за обе руки, пришпиливая к месту. Брошка из поддельных рубинов раскрылась, и булавка погрузилась Мисти в грудь, — красная кровь на влажных рубинах. Разбитый кувшин. Грэйс и доктор прижимают ее к покрывалу, под ними расплывается ее моча. Пропитывает синюю рубашку и жжет кожу в том месте, где торчит булавка.
Грэйс полусидит на ней. Грэйс сообщает:
— Сейчас Мисти хочет спуститься вниз, — Грэйс не плачет.
Глубоким от замедленных усилий голосом Мисти отзывается:
— Откуда ты, бля, знаешь, чего я хочу?
А Грэйс говорит:
— Из твоего дневника.
Иголка вытащена из руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает кожу в месте укола. Холодное ощущение спирта. Руки подхватывают ее под руки, и тянут, усаживая.
В лице Грэйс мышца levator labii superioris, мышца недовольства, туго стягивает лицо у носа, и она произносит:
— Кровь. Ой, и моча, она вся в ней. Мы не можем вести ее вниз в таком виде. Не перед всеми же.
Вонь от Мисти — запах переднего сиденья старого «бьюика». Вонь твоей ссанины.
Кто-то стаскивает с нее рубашку, вытирая кожу бумажными полотенцами. С другого конца комнаты доносится голос доктора Туше:
— Великолепные работы. Очень впечатляют.
Он пролистывает ее стопку законченных рисунков и картин.
— Хороши, естественно, — отзывается Грэйс. — Только не перемешай. Они все под номерами.
Просто на заметку, о Тэбби никто не упоминает.
Ее руки продевают в чистую рубашку. Грэйс проводит щеткой по ее волосам.
Рисунок на мольберте, утонувшая в океане девочка, упал на пол, и кровь с мочой пропитали его насквозь. Он испорчен. Картина исчезла.
Мисти не может сжать руку в кулак. Ее глаза постоянно норовят захлопнуться. Сырой потек слюны сбегает из уголка рта, и боль от укола в груди тускнеет.
А Грэйс с доктором поднимают ее на ноги. Снаружи, в коридоре, ждет еще несколько человек. Еще несколько рук обвивают ее с двух сторон, и замедленно несут ее вниз по лестнице. Они плывут мимо печальных лиц, которые наблюдают с каждой лестничной площадки. Полетт, и Рэймон, и кто-то еще, Питеров друг-блондин из колледжа. Уилл Таппер. С той же мочкой уха в виде двух острых кончиков. Весь музей восковых фигур острова Уэйтензи.
Повсюду вокруг так тихо, только ее гипс тащится, стуча о каждую ступень.
Толпа людей заполняет сумрачный лес полированных деревьев и замшелого ковра вестибюля, но все отшатываются назад, пока ее несут через столовую. Здесь все старинные семейства островитян: Бартоны, Хайленды, Питерсены и Перри.
Среди них нет ни одного летнего лица.
Потом распахиваются двери Древесно-золотого зала.
На шестом столике на четыре персоны у окна — что-то, укрытое одеялом. Профиль детского лица, плоская грудь маленькой девочки. И голос Грэйс говорит:
— Быстрее, пока она еще в сознании. Дайте ей взглянуть. Поднимите одеяло.
Снятие покрова. Подъем занавеса.
И позади Мисти толпятся все ее любопытствующие соседи.
7 августа
НА ХУДФАКЕ Питер однажды попросил Мисти назвать цвет. Любой цвет.
Он приказал ей закрыть глаза и стоять неподвижно. Можно было ощутить, как он подступил близко. Его тепло. Можно было унюхать его распустившийся свитер, и как его кожа источает горький запах полусладкой шоколадной плитки. Его личный автопортрет. Его руки подцепили ткань ее сорочки, и холодная булавка царапнула кожу под ней. Он предупредил:
— Не шевелись, а то могу нечаянно уколоть.
И Мисти задержала дыхание.
Ты чувствуешь?
При каждой встрече Питер давал ей очередной предмет бижутерии. Броши, браслеты, кольца и ожерелья.
С закрытыми глазами, в ожидании, Мисти сказала:
— Золотой. Золотой цвет.
Продевая пальцами булавку сквозь ткань, Питер отозвался:
— Теперь скажи мне три слова, которыми можно описать золотой.
То была старинная разновидность психоанализа, рассказал он ей. Изобретенная Карлом Юнгом. Она была построена на общих мотивах. Вроде самокопательной игры для вечеринки. Карл Юнг. Мотивы. Бескрайнее общее подсознание всего человечества. Джайнисты, йоги и аскеты — вот культура, в которой Питер рос на острове Уэйтензи.
С закрытыми глазами, Мисти назвала:
— Сверкающий. Дорогой. Приятный.
Питеровы пальцы защелкнули крошечную булавку броши, и его голос произнес:
— Хорошо.
В той прошлой жизни, на худфаке, Питер попросил ее назвать животное. Любое животное.
Просто на заметку: эта брошь была позолоченной черепашкой с большим треснувшим зеленым камнем вместо панциря. Голова и лапы были подвижные, но одной лапы не хватало. Металл так потемнел, что уже натер на сорочке черное пятно.
А Мисти оттянула ее от груди, разглядывая ее, любя ее без особой причины. Откликнулась:
— Голубь.
Питер отступил в сторону и махнул рукой, предлагая с ним пройтись. Они пересекали кампус, между кирпичных зданий, узловатых от плюща, и Питер сказал:
— Теперь назови мне три слова, которые описывают голубя.
Шагая рядом, Мисти попыталась вложить свою руку в его, но он сцепил их за спиной.
Шагая, Мисти ответила:
— Грязный, — сказала Мисти. — Дурной. Уродливый.
Ее три слова, описывающие голубя.
