Дмитрий Лекух - Ангел за правым плечом
Он еще раз шмыгает разбитым носом, отбрасывает докуренную до самого фильтра сигарету.
– Спасибо, – говорит на полном серьезе, – я не прорубил, сдуру. Был не прав. Зато сейчас понимаю, почему ты редактор ключевого отдела, а я всего лишь спецкор. А раньше – завидовал…
Я только головой качаю.
Не в этом дело, думаю.
Просто ни один вменяемый начальник таких, как ты к власти и на пушечный выстрел не подпустит.
Потому как – себе дороже.
Да и ладно бы только себе.
Это какой же пиздец был бы в этой жизни, если б у власти было достаточное количество вот таких «честных и крепких профессионалов без слабостей и вредных привычек»?
…Он, охая и аккуратно держась за кафельную стенку, медленно и со скрипом поднимается.
Натягивает мокрые штаны, пытается брезгливо отряхнуться.
– Ты, – говорит, – иди, Дэн. Я теперь тут еще долго себя в порядок приводить буду, похоже…
– Хорошо, – киваю, – я расплачусь и предупрежу Игоря, что видел тебя избитым и отправил домой. Твою сумку оставлю у гардеробщика, он же и вызовет такси. Езжай отлеживайся, и пока все не закончится, даже на улицу старайся пореже выходить. Так, на всякий случай…
– Я понял, – кивает серьезно, – так и сделаю. Главный ругаться не будет?
– Да что, – делаю удивленное лицо, – он не мужик что ли? Все будет в лучшем виде, не беспокойся.
…Игорю я, разумеется, все обязательно расскажу.
Таких уродов в профессии, какой бы блядской эта самая профессия ни была, – оставлять нельзя.
Если, разумеется, хочешь сохранить хотя бы крупицу самоуважения.
Закон.
Говорят ведь, что «правильные» столичные шлюхи крепко бьют, а то и уродуют до неузнаваемости тех своих «коллег», кто сдуру выходит на службу с «профессиональными заболеваниями».
И – даже не из каких-то прагматических соображений, а просто потому, что «так положено».
А мы, четвертая, прости господи, власть, чем хуже?
Так что как только он выздоровеет и у Инги все устаканится, – мальчика обязательно подставят.
По полной программе.
Уж в этом-то я, зная Игоря не первый год, – ну нисколечко не сомневаюсь.
Причем подставят на чем-то, что совершенно никак не связано ни со мной, ни с этим нашим разговором в сортире.
Ни в коем случае!
А зачем?
Существует миллион других вполне себе даже симпатичных возможностей.
Подставить нашего брата, если ты знаешь редакционные механизмы, – как два пальца об асфальт.
На чем угодно, хоть на той же левой «джинсе», как у нас завуалировано называют скрытую рекламу в журналистском тексте. На которую любое вменяемое редакционное начальство, если профи не переходит определенную грань, склонно смотреть хоть и слегка искоса, но все-таки с понимающей улыбочкой и сквозь пальцы.
В отличие, скажем, от рекламных отделов, где вообще не понимают, как можно печатать названия каких-либо брендов, не испросив с них для начала совсем немножечко денег.
До анекдотов доходит.
Как-нибудь попозже могу рассказать пару-тройку случаев.
Сейчас не до этого.
А мальчику через знакомых просто предложат такую сумму, что он не сможет устоять, а потом демонстративно поймают за руку.
И уволят с занесением в «черные списки».
Невеселая, надо признать, ситуация.
Но иначе не получается.
Впрочем – это уже не мои проблемы, а его собственные.
Жила-была девочка – сама виновата, что называется...
…Выхожу из туалета и первое, с чем сталкиваюсь, ехидный и ожидающий чего-то взгляд гардеробщика.
– Что, – спрашивает, – задолжал тебе парнишка немного?
– А тебе-то, отец, – удивляюсь в ответ, – от этого что за радость?!
Он выжидательно смотрит, потом небрежно поднимает правую руку и трет указательным и средним пальцами.
– Да так, – говорит, – господь делиться вроде как велел. А то тут у нас как раз отделение милиции неподалеку почему-то располагается…
Я сначала слегонца теряюсь, но потом – прихожу в себя.
Ну и ни хрена себе тут у них порядочки, думаю.
Не знал, не знал…
Я даже не пытаюсь справиться с очередным адреналиновым выбросом.
Наоборот.
Очень даже вовремя некоторые вещи в нашей жизни случаются, я почему-то так думаю…
Ухмыляюсь, пододвигаюсь поближе, перегибаюсь через стойку и, сгребая ладонями лацканы его роскошного служебного пиджачка с помпезными серебряными галунами, совсем немного приподнимаю старого пердуна над холодным и гладким, как скользкий осенний лед, мраморным полом пустующего коридора сего достойного заведения.
Даже секьюрити куда-то слились.
Типа, покурить вышли.
Я, кстати, так понимаю, что он же их и отослал, чтобы со мной разговаривать было удобнее.
В моих глазах сейчас, чувствую, концентрируется вся жизненная мудрость, воспитанная беспредельными уличными акциями времен моей беспокойной и бестолковой районной юности.
И вся наработанная и воспитанием, и происхождением суровая классовая ненависть, – к этому непрерывно пытающемуся меня поиметь бесчисленному и неистребимому халдейскому племени.
Хоть дустом их, сцуко, трави, как тараканов.
Все равно выживут.
И нас переживут, по-любому.
Как это ни печально…
– Ты, отец, – спрашиваю максимально ласково, – точно ничего не попутал? Или я мало тебе деньжат на жизнь подкинул? Или ты, хрен старый, почему-то решил, что с тривиальным мелким бандосом дело имеешь?!
Он хрипит, багровеет, задыхается, хватается ладошками за мои рычаги, потом понимает тупую и беспощадную бессмысленность происходящего с ним процесса.
В том смысле, что денег он больше точно не получит.
А вот неприятности, кажется, – только начинаются…
– А-а… о-о… да-а нет, – хрипит, – доста-а-аточно. А-а-атпусти-ите-е-е… пажа-а-алста-а…
Я его отпускаю, он падает на колени, потом слегка приходит в себя и поднимает в мою сторону мутнющие от пережитого глаза пожилого, вечно унижаемого, хорошо побитого жизнью и крепко пьющего человека.
Как-то они не очень сочетаются, эти глаза, с другими деталями его, прости господи, имиджа…
– Хотелось бы, – мотая из стороны в сторону башкой, говорит честно, – конечно, большей суммы. Хотя бы немного. Но вы были достаточно убедительны, молодой человек. А теперь уходите побыстрее, прошу вас, пожалуйста. Потому что сейчас охрана подойдет. А судя по вашему настрою и боевой подготовке, мне тут совсем не нужны никакие неприятности.
Я ухмыляюсь.
– О как, – говорю, – у нас, оказывается, речь-то поставлена. Филфак, не иначе. Или еще что гуманитарное. В прошлой жизни. Тем лучше. Приятно иметь дело с образованным и понимающим жизнь человеком. Так ведь?
Он кивает.
– Не совсем филфак, – говорит, пытаясь привести в порядок дыхание. – Но, в принципе, вы недалеки от истины…
О, блин, думаю, господи…
– Не парься, отец, – усмехаюсь максимально доброжелательно, – мне они тоже не нужны. Неприятности, в смысле. А денег я тебе сейчас дам, пусть и не столько, на сколько ты рассчитывал. И ты мне их – отработаешь, ты уж мне поверь…
Он кивает, но ничего не говорит в ответ. Перебить, что ли, боится, думаю?
– По полной программе, – продолжаю, – отработаешь. Хотя она, эта программа, в принципе, не такая уж и сложная. Во-первых, ты вызовешь такси для моего собеседника. Во-вторых, присмотришь за его сумкой, пока он в вашем сортире себя в порядок приводить будет. В-третьих, поможешь ему покинуть ваше заведение незамеченным. А то он у нас персонаж в медиа-мире известный, можно сказать, уважаемый, и не хрен ему тут, по второразрядным кабакам, свою таблицу светить в таком непотребном виде. В бледно-фиолетовом. Ну и, наконец, – можешь не беспокоиться, у нас тут не разборки были. Просто объяснил человеку, что к чужим женам нужно относиться с подобающим уважением. И все дела. Понял?
Достаю из кармана бумажник, выковыриваю оттуда две пятьсотрублевки, аккуратно кладу на гардеробную стойку в пределах его зрения.
Он, кстати, за время моего монолога, уже успел подняться на ноги, пригладить растрепавшиеся волосы, разделить безукоризненный пробор, и вид, соответственно, имел уже почти что презентабельный.
– Отчего же не понять, – говорит, косясь на пятихатки, предельно елейным и подобострастным голосом, – все-с понимаем-с и все сделаем-с в лучшем виде, молодой господин, вы уж не беспокойтесь.
Я аж чуть не икнул от удивления.
– Слушай, – спрашиваю, – отец, а у тебя дети есть?
– А как же, – кивает с достоинством, и даже некоторой гордостью. – Трое. Дочку недавно замуж выдал. Старший сын барменом в «Национале» работает. А младший сейчас в Академии госуправления учится, собирается в начальники выбиться, вроде вас, уважаемый...
Я усмехаюсь и закуриваю очередную, уже бессчетную за это дурацкое утро сигарету.
– Вот этого-то, бать, – вздыхаю, – я больше всего в последнее время почему-то и боюсь. Даже сегодня, представь себе, уже однажды пугался, причем до дрожи в коленях. И ничего с собой поделать не могу, то есть вообще, ты представляешь?
