Вадим Чекунов - Пластиглаз
– Ты-то опять, небось, рукавом вытираешься, да по отцовски, в пальцы... Похожи-то как, особенно в форме.... Я ж с отцом твоим когда познакомилась, он в самоволку бегал... Ты не бегаешь?.. - заглянув ему в глаза, с тревогой спросила мама. - Смотри, в армии это нельзя, накажут командиры. Оставь, оставь себе, будет запасной, - махнула она рукой, глядя на протянутый сыном платок.
Антонов выбросил замызганный кусок подшивы под скамью. Голубой платок аккуратно сложил и убрал в левый внутренний карман.
Мама развязывала пакет с пастилой.
Сын, кусая губу, отвернул лицо.
***
Кровь удалось остановить почти сразу. Глядя на потемневший почти до краев платок, Антонов вдруг прижал его к лицу и беззвучно, только задрожали погоны, заплакал.
Боль, тоска, унижение, страх - все прорвалось в давно забытом ощущении плача. Вышло, как гной, как болезненный пот.
Антонов сел на пол, подтянув колени к груди. Какое-то время просто смотрел в темноту.
Затем спрятал платок в карман, снова закурил, глубоко вдыхая горький дым «примы».
Боль начала проявляться, заливать тело и голову... Мутило, в ушах стаял неровный, то нарастающий, то сходящий почти на нет шум.
Заставил себя докурить. Отбросил «бычок» в угол комнаты.
Минут десять сидел, прислушиваясь к звенящей тишине внутри себя.
Поднялся, опираясь о стену.
Заметил красный глазок индикатора невыключенного утюга. Выдернул штепсель из розетки и взявшись за ручку, взвесил прибор в руке. Перевернул вниз острием, пару раз взмахнул вверх-вниз. В полсилы стукнул по гладильной доске.
Удар вышел глухой и тяжелый. Стальной клюв оставил ощутимую даже сквозь покрытие доски вмятину. Намотал провод на кисть, ручка крепко прижалась к ладони. Приоткрыл дверь бытовки.
Деревенко по-прежнему храпел в ленинке, на тумбочке никого не было. Судя по плеску воды и стуку швабры, Разомазов драил сортир.
Неслышно ступая босыми ногами, Антонов прошел в спальное помещение, окунаясь в густой дух спящей сотни молодых тел.
Пятый ряд от конца, крайняя койка у прохода. Накрыт с головой.
Держа утюг за спиной, левой рукой Антонов откинул одеяло с головы спящего.
Самохвалов спал на боку, подложив ладонь под щеку. Губы бесформенно оплыли, на подушке темнело пятнышко слюны. Дышал сержант ровно и спокойно. Стриженый висок отчетливо белел перед Антоновым.
Антонов огляделся.
Пост дневального пустовал. В дальних рядах кто-то беспокойно ворочался во сне, слегка постанывая. Тут и там раздавались переливы храпа.
Самохвалов совсем по-детски чмокнул губами и вздохнул.
«Главное - с первого раза. Не промахнуться. Если что - добавить пару раз еще», - клюв утюга завис в сантиметре от сержантской головы.
Примерившись, как делал это не раз при колке дров, Антонов, сглотнув горькую слюну, взмахнул утюгом.
– Мама... - вдруг отчетливо произнес Самохвалов.
Намотанный на руку провод не дал утюгу выпасть на пол. Антонов отпрянул. Сердце бешено заколотилось, язык ватно застрял в горле.
Самохвалов чмокнул губами вновь и повернулся, скрипя пружинами, на другой бок. Стараясь не дышать, Антонов приблизился к койке сержанта и перегнувшись, заглянул ему в лицо.
Сержант безмятежно спал. Рот его приоткрылся и улыбался.
Антонов хорошо помнил мать Самохвалова. Часть была режимная, периметр строго охраняем. Увольнительных не давали. Кругом болота, до ближайшей деревни - семь километров. Гостиницы в военгородке не было. Лишь на дни присяги, опечатав нужные объекты и усилив охрану, разрешали родителям побродить с сыновьями по части от КПП через стадион до столовой, посмотреть, где их детям предстоит провести два года.
Мать Самохвалова ездила, пользуясь случаем, раз в полгода, на каждый «день открытых дверей». Ездила издалека, откуда-то из-за Урала, почти неделю добираясь до сына. Антонов видел ее, конечно, лишь на своей присяге. Запомнилась ему эта пара - тоже сидели на стадионе спортгородка - рослый, под два метра сержант, старательно хмурящий брови (Антонов еще не знал, что видит своего будущего замкомвзвода), и щуплая, в ситцевой пестрой косынке женщина, не отводящая глаз от сына, совсем старушка по сравнению с его, Антонова, мамой.
Морщинистой маленькой рукой мать распихивала по карманам сержанта карамельки. Сержант смущенно хмурился. Мать улыбалась, кончиками пальцев гладила его щеку...
Вернувшись в бытовую комнату, Антонов освободил кисть от врезавшегося в нее шнура и поставил утюг на место. С трудом пошевелил пальцами. Прижался лбом к холодному окну. Начинало светать. Простоял у окна до подъема, глядя на темные контуры деревьев. Между разрывами туч виднелось светлеющее небо. Деревья тревожно качались и что-то шептали, но ветер мешал разобрать слова.
Наступала осень. Шел третий месяц службы Саши Антонова.
Жара
– На, распишись!
Не отрываясь от телевизора - шла аэробика - капитан Ходаковский придвинул к Нечаеву прошитый в двух местах толстой капроновой ниткой журнал.
Утреннее солнце уже пробралось в караулку сквозь голубые занавески на зарешёченных окнах. Сквознячок из распахнутой форточки пытался справиться с густыми слоями табачного дыма, разгоняя их по всему помещению. На кухне исходил паром огромный чайник. У выхода стоял алюминиевый ящик с ручками по бокам, до верху набитый пустыми термосами и грязной посудой.
Нечаев, невысокий круглолицый ефрейтор в белёсой гимнастёрке, прислонил автомат к стене и склонился над столом. Медленно и старательно, закусив верхнюю губу, вывел подпись. Прищурившись, оглядел результат, пощёлкал кнопкой авторучки, и пририсовал к подписи хвостик с длинным крючком.
Начкар скосил глаза. Закурил и ухмыльнулся, вновь уставившись в телевизор:
- Вот смотрю я иногда, Нечаев, и думаю - отчего бы это так - чем у человека фамилия проще, тем он её чуть не на полстраницы раскатывает... Как же мне-то тогда прикажешь расписываться? - капитан взял дымящую сигарету на манер ручки и принялся размашисто чертить в воздухе: - Хо-да-ко-в-ск-и-й! На километр, что ли, получается?..
Нечаев, переминаясь, молчал, поглядывая на бедрастых и длинноногих девок, резво скачущих куда-то под бодрую музыку. Солнечное пятно добралось до экрана, и изображение сильно потускнело.
Ходаковский неожиданно рассердился:
- Что уставился? Баб не видел, что ли?.. Стоит, пыхтит... Насмотришься, ночью поллюции замучают! Потеря боеспособности, моральное разложение, опять же... Хотел бы, небось, такой вставить? Вон как раскорячилась!
Ходаковский кивнул на экран.
Стоя на четвереньках, блондинка в ярком трико энергично отводила в сторону ногу.
Нечаев, мотнув головой, невнятно мыкнул.
Начкар стряхнул пепел на пол. Подмигнул ефрейтору:
- Хотел бы, хотел. Я ж вижу. Одни бабы на уме... А служить кто должен?.. Я пепельницу долго ждать буду?
Нечаев шагнул к окну. Взял с подоконника банку из-под кофе, поставил на подлокотник кресла начкара.
- В общем, так... - Ходаковский сделал несколько сильных затяжек и сунул окурок в банку. - Забираешь сейчас из второй Черкасова и доставляешь этого урода на подсобку. Объём работ там укажут. До обеда чтобы управились. И чтоб не сачковал, а как папа Карло там въябывал! Без перекуров и отдыха! Мне доложат потом, как и что... Смотри у меня... Сам во вторую к нему пойдёшь! Понял?
Нечаев нахмурился. Кивнул, глядя в сторону:
- Да понял я, чего там...
Ходаковский, не вставая, попытался пнуть его начищенным носком сапога:
- Не «понял», а «так точно!».
- Так точно...
-«Товарищ капитан!»
- Так точно, товарищ капитан.
Начкар протяжно вздохнул и томно посмотрел в потолок:
- Ты, Нечаев, я забыл, откуда у нас будешь?
Нечаев широко, во всё своё круглое лицо улыбнулся:
- С Вешек я, товарищ капитан. То есть, Вешки называется. Село такое. Как на Ливны с Орла ехать, так там и будет.
Ходаковский хмыкнул. Опершись о подлокотники, легко поднялся из кресла. Вытянул вверх руки, и зевая во весь рот, с хрустом потянулся. Поправив кобуру, почесал пах, подошёл к сейфу и зазвенел ключами о дверцу
- В Рэмбо не играть, к автомату не присоединять. Конвоировать только с примкнутым штык-ножом. Понял, нет?
- Да понял я, - ответил Нечаев и тут же, получив тычок в грудь от начкара исправился: - Так точно!
- Товарищ...
-Капитан.
- Не «капитан», а...
- Товарищ капитан.
- То-то же...
Укладывая потёртые, когда-то чёрного металла магазины в промасленный подсумок, Нечаев пробубнил, будто бы себе под нос:
- Зачем тогда выдавать-то их?
- Попизди у меня! - кратко объяснил Ходаковский, и, запирая сейф, добавил: - А вот чтоб не расслаблялся, для того и выдают тебе боевое оружие. Между прочим, в караулах все сутки с подсумком быть полагается. И жрать, и срать, и спать с ним на пузе. Это у нас тут детский сад развели... На устав насрать всем. Бардак в стране и армии. Батя всё боится, что патроны попиздят... У него выслуга через год. В Светловке, у мазуты, вообще, говорят, без всего, штык-нож один только, на ГСМ заступают. А вот мы вам оружие доверяем. Чтоб служба мёдом не казалась. Бдил чтобы, для тупых разъясняю. Хлебалом чтобы не щёлкал... Отберёт у тебя Черкасов автомат, вставит тебе в очко, да и...