Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты - Илья Михайлович Зданевич
Устраиваются выставки: кому они нужны? Мертво всё.
Достаётся и Бенуа, как насадителю чистой эстетики в России. Бенуа побивается цитатами из его же фельетонов с точным указанием номера и места на память.
Бенуа упрекается в противоречиях. О ненужности выставок – это от Бенуа.
В заключение г. Зданевич приглашает художников писать плакаты, вывески, идти в низы, где они обретут настоящую радость творчества. Пора украшать улицы художественными вывесками. Тут нет ничего позорного для художника. Наоборот, где царит снобизм – там радости нет.
“Будьте нужными художниками”, – заканчивает оратор. (Аплодисменты.)»[19]
Весна 1912 г. была ознаменована для братьев Зданевичей прежде всего участием Кирилла в выставке «Ослиный хвост», после чего, собственно, и завязывается общение их обоих с М. Ларионовым[20].
К этому моменту самые тёплые дружеские отношения уже связывают их с Михаилом Ле-Дантю, художником исключительной одарённости, серьёзным, сдержанным, сосредоточенным, отличавшимся почти застенчивым поведением от своих шумных товарищей. Именно в это время Ле-Дантю и Кирилл Зданевич бросают Академию художеств и собираются поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества как значительно более прогрессивное и либеральное учебное заведение (впрочем, забегая вперёд, можно тут же заметить, что и оно не удовлетворило их запросов). А сразу после открытия выставки, в марте 1912 г., Ле-Дантю принимает приглашение Кирилла погостить в доме Зданевичей в Тифлисе, что послужило предпосылкой к событию, значение которого невозможно переоценить – открытию живописи Нико Пиросмани[21].
Лето 1912 г., которое Илья Зданевич проводит дома, в Тифлисе, и путешествуя по Грузии вместе с Ле-Дантю, связано с впечатлениями от древней грузинской архитектуры, фресковой живописи, народного творчества, костюмов, украшений и, конечно, – произведений Пиросмани, который становится для всей их группы живым воплощением художника, во-первых, гениально одарённого, во-вторых, обладающего абсолютной свободой самовыражения, в-третьих, органично существующего внутри традиционного, канонического искусства, не испытывающего груза собственной индивидуальности – того, к чему так стремились все мастера русского неопримитивизма. После достаточно бурной весны 1912 г. такая перемена впечатлений, точнее, возможность вернуться к прежним переживаниям и ощущениям, но уже на новой стадии своего пути, оказалась плодотворной и перспективной. К воспоминаниям об этом лете Зданевич будет обращаться на протяжении всей последующей долгой жизни.
И всё же 1912 г. был для Зданевича лишь стартом, лишь пробой сил перед массированным демаршем 1913-го. В самом конце года он возвращается в Тифлис из Петербурга, с тем чтобы раздобыть работы Пиросмани для готовящейся новой выставки «Мишень». Но перед этим, по-видимому, достаточно долго живёт в Москве, где деятельно работает над книгой, посвящённой творчеству Ларионова и Гончаровой. Часто цитируемую фразу из письма Ильи Зданевича к Ле-Дантю: «Кроме того написал монографию о Ларионове и Гончаровой. Монография пустая, пустые похвалы, пойдёт под псевдонимом. Хотя доверять особенно нельзя, но авось хоть рублей 50–70 заработаю»[22], – не следует принимать дословно, на веру. Для Зданевича издание этой монографии – пусть и под псевдонимом, который, впрочем, раскрывается не так сложно[23] и которым он пользовался и в дальнейшем, – было событием, безусловно, значительным, если не эпохальным, и попытка свести всё к получению 50–70 рублей отдаёт явной неискренностью.
Написанная им монография небезынтересна с нескольких точек зрения. Однако наиболее, может быть, важным в этой книге остаётся заявленная с первых же страниц авторская концепция, категорически отвергающая европеизацию в качестве прогрессивной модели развития отечественного искусства, подчёркивающая самобытность русской культуры, идеализирующая допетровское национальное искусство, которое, по мнению Зданевича, в отличие от города, сохранилось в русской деревне. «Заметим, – пишет Зданевич, – что русская деревня значительно культурней русского города. Правда, город – средоточие внешней цивилизации и умственных сил страны, но если говорить о культуре как самобытном духовном богатстве, её больше в деревне, и доказательство этого в том, что деревенское искусство стояло выше городского и стоит вот уже два века»[24]. Несколько неожиданный взгляд на вещи для человека, исповедующего идеи футуризма и претендующего на роль его главного идеолога!
Знаменитый скандальный диспут, приуроченный к открытию выставки «Мишень» (март 1913 г.) был первой крупной совместной публичной акцией Ларионова, выступавшего в качестве его инициатора и ведущего, и Зданевича. Диспуту предшествовала деятельная переписка его участников. Примечательно, что в своих письмах-открытках Ларионов просил Зданевича читать не только о футуризме, но и о своём собственном детище – лучизме[25]. Однако Зданевич настоял на том, чтобы его доклад был посвящён исключительно футуризму, и отказался «читать сразу о футуризме и лучизме», мотивируя свой отказ тем, что «это разобьёт цельность доклада. Количество материала совсем неодинаково, совместить эти два предмета нельзя и, наконец, придётся переделывать весь доклад, чего не могу»[26]. Представляется, однако, что дело было совсем не в том, что пришлось бы переделывать доклад, а в том, что Зданевич, уверенный в скандальном успехе своего выступления («Мой доклад должен быть помещён последним, т к. после него не будут слушать», – заверяет он Ларионова в том же письме[27]), не хотел ни с кем делить успех.
И успех, и скандал действительно не заставили себя ждать. Описание всего того, что произошло на диспуте в Москве, в Политехническом музее, 23 марта 1913 г. и чему причиной в самом деле стало выступление Зданевича, сохранилось и в публикуемом в настоящем издании его письме матери, и в многочисленных газетных заметках. Зданевич был упоён победой, счастлив и горд: «Я начал эпоху. Скандалом доволен, ибо это необходимая реклама, – написал он сразу же после этого В.К. Зданевич. – Имя – Зданевич – теперь известно всей Москве. Тем самым заложен фундамент для строительства и побед»[28].
В своём докладе Зданевич достаточно последовательно и подробно излагает историю, основные принципы и постулаты итальянского футуризма, часто приводя цитаты и из Первого манифеста футуристов, и из последовавших за ним (в частности, очень близко к тексту – манифеста Маринетти «Убьём лунный свет», опубликованного в 1909 г.). Доклад, в сущности, переносил идеи, тезисы и самую энергию футуризма на российскую почву в «чистом», практически не модифицированном виде. Однако там, где Маринетти всё же обходился умозрительными заявлениями, Зданевич вновь пошёл на огрубление, «принижение» и откровенную, заведомую скандализацию метафоры («американский башмак прекраснее Венеры Милосской»[29]) – и к тому же решился на то, чтобы вообще
