Александр Шленский - Загон предубойного содержания
— Болгаркой?
— Не имею понятия… Национальностью этого пыточного инструмента я не поинтересовался. Я продолжал молчать… Тогда меня очень по-деловому подвесили на крюк, точь-в-точь как на здешней бойне, и стали жечь паяльной лампой. Обуглили сперва подмышки, затем соски, задний проход и половые органы. Когда стало ясно, что от меня ничего не добиться, мне сказали, что я жареный козёл, прикрутили меня проволокой к мертвецким носилкам и сожгли живьём в печи крематория. Было очень больно и обидно…
— Ну больно, это понятно, а обида здесь причём?
— За державу обидно, дорогой Цунареф! Эти паскудные людишки имеют свинство называть себя государственными… Да они просто используют государство как кувалду, чтобы крушить частный бизнес, а потом растаскивают обломки по своим личным оффшорным закромам. Абсурд!
— А что было дальше, уважаемый Царандой?
— А дальше я совершенно неожиданно для себя очнулся здесь, на мясокомбинате в роли любимца местных работников и невольного соучастника систематических массовых убийств. Во всём этом деле, дорогой Цунареф, есть один положительный момент: здесь умеют убивают быстро и почти безболезненно.
Винторогий козёл хотел что-то ответить, но тут Царандой энергично кивнул в сторону громкоговорителя, прошептав:
— Послушайте, это касается непосредственно нас!
Цунареф осёкся на полуслове и прислушался.
— … В современной технологии мясопереработки решающим фактором является избежание стресса у животных перед убоем. Тщательное соблюдение этого технологического требования позволяет весьма значительно повысить качество заготавливаемого сырья. Стресс у животных недопустим по причине того, что в результате его воздействия меняется химический состав мяса, а вместе с ним и физическое состояние мышечных волокон. Так например, длительность хранения свежего мяса зависит от характера протекания посмертного окоченения. Чем позже оно наступает и чем дольше длится, тем это лучше для длительного хранения полутуш. В свою очередь, характер протекания посмертного окоченения зависит от эмоционального состояния животного. Неправильное или неполное оглушение животного чревато длительной предсмертной агонией, ускоряющей наступление посмертного окоченения, что сокращает период хранения свежего мяса. Таким образом, гуманизм применительно к нашим условиям означает качество.
— Н-да… — задумчиво пожевал губами Царандой. — Моим убийцам был нужен мой бизнес, а вовсе не моё мясо. Их не волновало, как окоченеет мой труп. Поэтому в процессе моего убийства мне сознательно и весьма негуманно нанесли неизгладимую душевную травму.
— Интересное всё же место мясокомбинат… — задумчиво промолвил Цунареф. — Только здесь и начинаешь понимать насколько прихотлив и сложен баланс между гуманизмом и жестокостью. Я много размышлял над этой проблемой в прошлой жизни, но так и не смог докопаться до её сути.
— До сути чего?
— Ну, видите ли, когда прямоходящие провозглашают гуманизм своим моральном кредо, они подразумевают, что в его основе лежит не разум, а скорее некое чувство, сродни религиозному верованию, что ли… Определённое состояние духа, при котором чувство гуманности является первоосновой всего.
— Вы имеете в виду гуманность, проявляемую не с целью повышения качества мяса, а из соображений самой гуманности?
— Именно, именно!
— Дорогой мой Цунареф! Неужели такой многомудрый и печальный козёл как вы на полном серьёзе мог когда-либо верить, что гуманность такого рода существует?
— К моему стыду — да. Я действительно верил!
— Но на каком основании?
— Да в том-то и дело, что без всякого основания. Я просто верил априори в беневолентность прямоходящих, поскольку сам был одним из них.
— Вы чувствовали и понимали, что причинить зло своему ближнему противно вашей природе, и думали, что и все остальные чувствуют то же что вы?
— Да нет… Скорее это было то что американцы называют "the benefit of the doubt". То есть, нет повода думать о ком-то плохо пока этот повод не появится.
— Что ж, вполне убедительно. Но к сожалению, мои жизненные обстоятельства утвердили меня в мысли, что прямоходящие — единственные существа, которые сознательно убивают своих жертв с особой жестокостью.
— Вы без сомнения правы, уважаемый Царандой. Но ваша правда — это только часть правды. Смешная вещь… В моём нынешнем обличье, и связанном с ним образе жизни, категории добра и зла в их прежнем значении потеряли для меня всякий смысл. Точно так же, гуманизм и жестокость, или выражаясь вечными словами, "добро и зло", представляются мне вовсе не первоосновой морали, как в прежней жизни, а всего лишь обыденными инструментами, которые прямоходящие применяют по мере необходимости.
— Надо же! Никогда бы не подумал, дорогой Цунареф, что рога, копыта и шерсть могут столь сильно изменить философское восприятие действительности.
— Увы-увы!.. Вся моя прошлая жизнь ушла на то чтобы войти в герменевтический круг. А теперь вот я неожиданно вышел из него на четырёх копытах и просто не знаю, что делать дальше…
***
Митяй и Лёха сидели в последнем ряду в большом конференц-зале, где проходило общее собрание коллектива, и откровенно скучали. Генеральный директор закончил доклад, выдержал паузу, подождал пока утихнут вялые аплодисменты, после чего постучал по микрофону и провозгласил:
— А теперь я передаю слово для доклада нашему уважаемому главному технологу Пенькову Андрею Васильевичу.
Сутулый долговязый мужчина в тёмном костюме, сильных очках и с залысинами, забрался на трибуну для докладчиков, раскрыл чёрную кожаную папку, откашлялся в носовой платок и заговорил в микрофон сипловатым надтреснутым голосом:
— Уважаемые дамы и господа! В своём докладе я хотел бы коснуться основных аспектов технологии убоя, которая, как уже ранее подчеркнул наш уважаемый генеральный директор, нуждается в дальнейшем совершенствовании. Мы ещё до настоящего времени — тут докладчик неожиданно кашлянул в микрофон, и мощные громкоговорители отозвались гулким воздушным ударом. — Прошу прощения… Так вот это… до сих пор мы всё ещё никак не прекратим полностью практику необоснованного убоя прямо с колёс.
Главный технолог посмотрел в зал, затем с вопросительным выражением перевёл взгляд на генерального директора, и тот едва заметно кивнул. Докладчик расслабил морщины на лбу, набрал воздуха и продолжил:
— Так вот это… инструкция гласит, что убой с колёс можно производить только при соблюдении двух обязательных условий, а именно: расстояние между животноводческим хозяйством, где выращивались животные, и мясоперерабатывающим предприятием сравнительное небольшое, и животные прошли надлежащую предубойную подготовку по месту выращивания. В противном случае перед убоем животные должны выдерживаться некоторое время в загоне предубойного содержания. Там они получают передышку, необходимую для снятия стресса и восстановления сил после длительной транспортировки. Кроме того в этом случае легче добиться равномерной подачи животных на конвейер. Выстой должен составлять для свиней порядка 3 часов, для КРС не менее 4 часов, для овец…
— Слышь, Митяй, всё хотел тебя спросить. — зашептал Лёха.
— Ну, спрашивай, раз хотел.
— Тебя часто сны всякие снятся?
— Да почти что кажную ночь.
— А про что?
— Ды я чё их запоминаю, что ли!
— Ну какие-нибудь хоть помнишь?
— Так это… вот снилось недавно, как будто я на мотоцикле еду. Теперь уже не упомню, то ли на Урале, то ли на Ижаке, только знаю что с коляской. И вроде как подъезжаю я к переезду, ну ты знаешь, как из Аверино ехать, а там как на путя взъезжать сразу посля шлагбаума, колдобина имени Опарышева…
— Где Венька Опарышев на своей Ниве переднюю подвеску расхерачил?
— Ну да, ямина чуть не полметра глубиной. И я аккурат её колесом зацепил. Мотоцикл как тряханёт, и у меня верхний мешок нахуй лопнул, и вся картошка из него — в грязь. Ну я мотор заглушил, слез с мотоцикла-то и думаю: как же мне её теперь собирать, и тут вдруг раз! — и проснулся.
— А нахера ты картошку в Аверино покупал? — удивлённо задрал белесые брови Лёха, нахмурив покатый волчий лоб. — У них же там суглинок, картошка мелкая родится, червивая, и в погребе гнисть будет всю дорогу. В Плешаково надо покупать или в Еремеевке. Там пески, клубни растуть ровные, один крупняк, и чистые, одна к одной. И притом же и дешевше у них.
— Лёха, чудак ты человек! Это ж во сне!
— Ааа… ну ладно хоть, что во сне. А то я, может ты и взаправду попрёшься в Аверино за картошкой. Ну а ещё что тебе снится?
— Снится часто, как будто я бабу одну ебу, но не Таньку мою, а другую. Рыженькая такая, ногти крашеные, а глаза-а-а… короче, бессовестные у неё глаза! Танька-то всегда во время чё говоришь глаза закрывает, чтобы для скромности, а эта наоборот только ширше их разевает и знай подмахивает словно заведённая. Ебёшь её внаглянку, как жеребец, а она нет чтобы глаза-то прикрыть, а наоборот так на мене весело зырит, а то бывает ещё и подмигнёт. А глаза у ей синие-синие, водянистые и, ну ужасно наглые! Как будто она не только чё говоришь, а ещё и глазами ебётся… Блядь, короче! Ну а так вообще ништяк баба, ебать сочна — и всё как по взаправдашнему, вот только кончить в неё ещё ни разу не кончил. Всегда раньше просыпаюсь. Как проснусь — и сразу на Таньку лезу и в неё кончаю. Но с Танькой — уже совсем не то… скромная она у меня слишком.
