Фредерик Бегбедер - Каникулы в коме

Жил да был мир, и жил да был Марк. Вот он идет по бульвару Малерб. Безнадежно банальный, следовательно – единственный в своем роде. Он направляется на вечеринку года. Вы узнаете его? Ему больше нечем заняться. Его оптимизм возмутителен. (Даже легавые никогда не проверяют у него документов.) Он идет на праздник, не чувствуя ни малейших угрызений совести. «Праздник – это то, чего всегда ждешь». (Ролан Барт. «Фрагменты одного объяснения в любви».)

«Заткнись, дохлый миф! – брюзжит про себя Марронье. – Когда ждешь – кончаешь под грузовиком, развозящим белье из прачечной». Пройдя по инерции еще несколько шагов, Марк спохватывается: «Да ладно, чего там, Барт прав, я только и делаю, что жду, и мне стыдно. В шестнадцать лет я мечтал покорить мир, стать рок-звездой, или знаменитым киноактером, или великим писателем, или Президентом республики, или – в крайнем случае – умереть молодым. Мне двадцать семь, а я уже o перегорел: рок – слишком сложно, в кино не протыришься, все великие писатели мертвы, республика погрязла в коррупции, а со смертью мне теперь хочется встретиться как можно позднее».

20.00

Мой праздный горожанин живет и радуется жизни лишь под покровом ночи, ибо ночь – это долгий одинокий праздник.

Жить надо рисково, но время от времени Марк любит хорошо поесть у «Лядюре».

Чтобы не прийти в «Нужники» ровно к указанному часу, он заказывает горячий шоколад и сочиняет двуязычное хайку:

Господин со слоновьим хоботом Забавлялся орально с роботом

And in his mouth he came Распивая «Шато-икем».

Пожилая официантка приносит чашку, и Марк впадает в жестокую тоску: это какао доставили прямо из Африки, его нужно было собрать, привезти в Европу, переработать на заводах Ван Хутена, превратить в растворимый порошок, снова перевезти, вскипятить молоко, полученное от нормандской коровы, содержавшейся на ферме при другом заводе (интересно, «Кандия» или «Лактель»?), следить за кастрюлей, чтобы не убежало… короче говоря, тысячи людей работали, чтобы теперь эта чашка шоколада остывала перед его носом на столике. Вся эта херова туча людей ишачила ради обычной чашки шоколада. Может, кто-то из рабочих погиб, расплющенный ужасным прессом для выдавливания масла из бобов какао, и все для того, чтобы Марк мог помешивать ложечкой в чашке. Ему кажется, что все эти люди смотрят на него и приговаривают: «Пей шоколад, Марк, пей, пока горячий, пусть даже цена этой чашки равна годовому заработку, – ты бессилен». Он встает из-за стола и, нахмурившись, спешит к выходу. Как вам уже было сказано, не все его действия разумны. Его может привести в ужас геометрический узор на обоях, или сочетание цифр на номерном знаке, или взгляд толстяка, жующего пиццу. Церковь Св. Мадлен никуда не девалась со своей Площади. Перед входом в «Нужники» уже толпились люди. Балет зевак, притворяющихся папарацци, и папарацци, притворяющихся зеваками. Из огромных колонок льется ремикс песни Шуберта «An die Nachtigall», наложенной на «Nightingale» Джули Круз. Наверняка это всего лишь первый из сюрпризов Жосса Дюмулена. Гигантский унитаз из белого мрамора окутан искусственным дымом и снабжен вертикальной подсветкой. Лучи прожекторов утыкаются в небо. Все вместе это напоминает то ли цилиндры телепортации из «Стар Трека», то ли воздушную тревогу в Лондоне во время обстрела «Фау-2». Любопытные толкутся возле входа, словно сперматозоиды вокруг яйцеклетки.

– Вы кто? – спрашивает питбуль в человеческом облике, сторожащий двери. Кратко, с таким видом, словно полный ответ на этот вопрос занял бы не один час, Марк бросает:

– Марронье. Охранник повторяет его фамилию в свою рацию. Тихий ангел пролетел. Каждый раз одно и то же. Гостей проверяют по списку. Многие считают вышибал ночных клубов потомками Цербера, но на самом деле они происходят по прямой линии от фиванского Сфинкса. Загадываемые ими загадки касаются самых тайн существования. Марк задумывается, правильно ли он ответил на вопрос. Наконец сквозь шум и треск ухо питбуля улавливает положительный ответ. Марк существует! Он есть в списке, следовательно – существует! Привратник с почтением поднимает веревочку и впускает Марка в клуб. Толпа расступается, словно волны морские перед Моисеем, с той только разницей, что Марк, в отличие от Моисея, свежевыбрит. Мозаичная надпись на стене гласит: «Построено заводами Порше, Париж-Ревен, 1905». Прямо под ней маленькая голубая голограмма, изображающая улыбающуюся голую девушку с татуировкой на животе: «Клуб „Нужники“, Париж-Токио, 1993».

Жосс Дюмулен встречает приглашенных у входа, сразу за рамкой металлоискателя, с командой телевизионщиков, которые устанавливают свои осветительные приборы. Волосы прилизаны, смокинг застегнут на все пуговицы, телохранители на стреме, мобильник в руке.

– Эге-ге! Сам великий Марронье пожаловал к нам! Сколько лет, сколько зим! Они бросаются друг к другу в объятия, как принято в мире шоу-бизнеса: это позволяет скрыть подлинные эмоции.

– Рад тебя видеть, Жослен.

– Мерзавец! Не смей меня так называть, – хохочет Жосс. – Я теперь – юнец до мозга костей.

– Так-так, значит, это твоя халабуда? – спрашивает Марк.

– «Нужники»? Нет, клуб принадлежит моим японским друзьям. Знаешь, тем, у кого на руке мизинца не хватает… ладно, я крайне рад, что ты меня навестил, дружище.

– Раз уж один из наших преуспел в этой жизни… Никогда бы такого не пропустил. Кроме того, я всегда хотел узнать, как стать Жоссом Дюмуленом.

– Сам понимаешь – фабрика звезд! Впрочем, открою тебе мой секрет: талант, прежде всего талант. Словил? Разве не смешно? С тех пор как я стал знаменит, мои хохмы всегда вызывают бурю смеха. А ты что, не такой, как все?

– Ха-ха-ха! – изображает смех Марк. – Как тонко! Ладно, все это здорово, но где же нимфоманки?

– Да остынь, шустрый ты наш электровеник! How arrre youu, baroness? Жосс Дюмулен похлопывает баронессу Труффальдино по плечу, словно это надувная кукла, хотя она больше всего смахивает на комок подтаявшего масла в очках с тройными стеклами. Затем он вновь поворачивается к Марку:

– Пойди пока выпей, Марчелло ты мой дорогой, а я тебя догоню. Что до нимфоманок, тут их пруд пруди! Я пригласил шестьсот лучших. Вот, к примеру, Маргарита. Oh my God, Маргарита, you look SO nymphomaniac! В Маргариту Жосс переименовал Марджори Лоуренс – знаменитую манекенщицу пятидесятых годов, которой стукнуло уже с полвека. Марк с видом просвещенного геронтофила почтительно целует ей ручку. Коверканье имен – одна из любимых забав Жосса. Симпатия, которую прославленный диджей испытывает к большинству людей, сродни симпатическим чернилам: она проявляется в нужный момент, чтобы очень быстро вновь исчезнуть. Марк повинуется и направляется к бару. Надо привести себя в боевую готовность.

Обратите внимание на одну важную деталь: он больше не хмурится.

– Две «Лоботомии» со льдом, пожалуйста. У Марка привычка заказывать сразу по два напитка, особенно когда они бесплатные. Кроме того – очень удобно, если не хочешь пожимать руку всем и каждому.

Бережно сохранив стиль рококо, присущий туалетам, построенным в начале века, архитекторы сумели превратить их огромный зал в триумф высокотехнологичного безумия, достойный эпохи нового варварства, что наверняка сумеют оценить по достоинству японские заказчики. Два уровня клуба образуют окружность гигантского унитаза в тридцать метров диаметром. Первый этаж представляет собой его донышко, окруженное проходом с барными стойками и столиками. В центре расположен танцпол, где сейчас накрыты банкетные столы. Между первым и вторым уровнями находится гигантская прозрачная будка диджея, напоминающая огромный мыльный пузырь; с танцполом ее соединяют два белых желоба. Обстановка вызывает у Марка неприятное ощущение, словно он попал внутрь гигантской гравюры Пиранези.

В зале пока почти никого нет. «Хороший знак, – думает Марк. – Вечеринка, которая начинается с давки у дверей, притом что внутри нет ни души, это – правильная вечеринка».

– Ну что, Марк, разогреваешься? – спрашивает Жосс, присоединяясь к приятелю, сидящему в верхнем баре.

– Я люблю приходить заранее, чтобы собраться с силами. Чувствуя себя виноватым, Марк протягивает один из бокалов Жоссу.

– Спасибо, я не пью. У меня есть кое-что получше. Пойдем, покажу. Марк следует за ним в служебное помещение, и тут Жосс демонстрирует ему спичечный коробок из отеля «Уолдорф-Астория».

– Слушай, Жосс, если ты меня собираешься этим потрясти, то спешу сообщить тебе, что у меня дома есть пепельница и купальный халат из «Пьера»…

– Погоди, приятель…

Жосс открывает маленькую картонную коробочку: она наполнена белыми капсулами.

– «Эйфория». Глотаешь одну такую капсулу и становишься тем, кто ты есть на самом деле. Каждая капсула равна по силе десяти таблеткам «экстази». Бери, не стесняйся, а то у вас в Париже, похоже, ничего достать невозможно!