Мария Чепурина - Гечевара
Первый день был наполнен разочарованием в несбывшемся и очарованием нового. Нутро шикарнейшего из всех ресторанов – в представлении вчерашнего игызца – оказалось серым, влажным помещением с кафелем по стенам, чёрными мешками мусора, огромнейшими кучами рекламы вперемешку с барахлом старых работников и толстыми, снующими туда-сюда бабульками.
– Что, новенький? – спросила Алексея девушка развратного вида с массивной выбеленной шевелюрой и бейджиком «Яна, кассир».
– Ага, – сказал Двуколкин скромно.
– Меня Ксюша зовут, а тебя как? – поворачиваясь к зеркалу, заботливо повешенному между раздевалкой и служебным туалетом, бросила «Кассир Яна».
– А меня Алёша, – отвечал Алёша.
На груди его блистал белый прямоугольник с надписью «Николай, стюарт».
– Походишь Николаем, – сообщила ему менеджер тотчас же по приходе на работу, – на Алексеев бейджиков пока нет.
Ксюша с двойной выгодой использовала то, что с утра почти не было клиентов. Она вертела и крутила свои волосы, делая нечто, по её мнению, красивое, одновременно делясь с Ирой частностями своих отношений с неким Гариком. Ира стояла поодаль, печально разглядывая свои ногти, и слушала. На зеркале, возле причёсывающегося Ксюшиного отражения, располагался листок с ценным объявлением: «Дорогие работники зала! 7 и 8 сентября для вас организуется тренинг «Эффективное взаимодействие с клиентом». Будем рады видеть вас всех! Ваши менеджеры». Внизу была ещё какая-то приписочка, Алёше разглядеть её не удалось. Чтение и созерцание Ксюши прервала толстая повариха, важно выплывшая из уборной. В самый интересный, напряжённый момент рассказа о Гарике она душевно, ласково взглянула на кассира и по-матерински одарила её непечатным словом, означающим женщину, не разборчивую в связях. Ксюша заливисто рассмеялась, бросила рассказ про Гарика и принялась вслух, не без гордости перечислять слова, когда-либо услышанные ею в свой адрес.
Двуколкин застеснялся, взял щётку и пошёл подметать зал.
За день он успешно заработал 200 рэ: примерно столько, сколько проедает за раз посетитель. Ну, а в конце смены наконец-то рассмотрел приписку к приглашению на тренинг: «Неявка карается вычитанием из зарплаты».
3.
С этих пор прошла всего неделя. Но какая! Алексей переродился. Сбросил с глаз так глупо ослепившую его пелену буржуазно-потребительской морали. Но, увы, кое от чего не смог избавиться.
Второго сентября он заселился в общежитие. Жизнь бурлила. Каждая из лекций, пережитых за два дня, каждая физиономия доцента и каждая надпись на аудиторной парте, столь мало похожая на школьную, – всё потрясало, вдохновляло и кружило голову Двуколкину. Душа Алёши лопалась, исполненная впечатлений, как аудитория с первачами, не узнавшими ещё, что пары можно бы прогуливать. И вот – ещё и переезд.
В пятьсот тринадцатой, куда его вселили, жили двое. Перед тем, как первый раз войти в своё жилище, Алексей поставил сумки у двери и, замерев, прислушался.
– Не уважаю педофилов-конформистов, – сказал первый голос.
– Он не то и не другое, – отвечал второй. – Нам нужна база. На марксизме далеко ты не уедешь. Вот, послушай…
– Не хочу, блин! – взвился первый. – Лучше б выпили…
Алёша постучал в дверь.
– Да! Войдите! Хто там?
– Извините… Алексей…
Двуколкин вошёл внутрь. Каморка была маленькой и вся забита мебелью. Направо возвышалась двухэтажная кровать – мечта Двуколкина, единственного сына. С верхней полки на него смотрел пацан с какой-то книжкой. Не в пример соседу, рожу он имел культурную. Красивую, пожалуй даже.
Второй же парень Лёше не понравился. Смотрел он как-то мрачно, маленькими глазками, волосы имел до того короткие, что издали мог показаться лысым («Скин!»), и выглядел опасно, так как был весьма крупных размеров: жир ли это, или мясо, Алексей пока сказать не мог. К тому же этот тип сидел под подозрительным портретом старого китайца с бородавкой. Помимо двух кроватей, встроенного шкафа, книжной полки, стола и к нему – трёх табуреток, мебели здесь не было. Она просто не помещалась.
Алексей подумал, что размером и устройством комната походит на известную ему в «Мак-Пинке» раздевалку для работников.
– Меня к вам поселили, – вздохнул он.
– А-а! Ну, давай, входи! – сказал культурный. – Я Аркадий.
– Виктор, – буркнул толстомясый. И продолжил: – Эй, ну, что, ты пить-то будешь?
На столе стояли две бутылки с пивом.
– Да послушай, – отвечал Аркадий. – Дело мужик пишет. Вот, короче: «Спектакль, присущий бюрократической власти, довлеющей над несколькими индустриальными странами, на деле является частью тотального спектакля – и как его общее псевдоотрицание, и как его опора. Если спектакль, рассматриваемый в своих различных локализациях, с очевидностью указывает на тоталитарные общественные специализации прессы и администрации общества, то последние на уровне глобального функционирования системы сливаются в неком мировом разделении…»
– Бред! – крикнул Виктор.
А Двуколкин ужаснулся. Неужели в институте он научится не только понимать всё это, но и сочинять сам?! Нет, не может быть…
– Нежелание развиваться, – заявил Аркадий, – это, между прочим, признак фанатизма. И противоречит революционному характеру. По Фромму.
– Да отстань ты со своими пидорасами!
– Дремучий ты, Витёк. Услышал про Фуко…
Тут Виктор замахал руками, показав, что больше не желает слушать всё это. Аркадий сдался и сменил предмет:
– Слышь, Лёха? Ты, что, первый курс?
– Ну, да…
– А факультет какой?
Двуколкин собирался быть каким-то «инженером-теплотехником».
– О, прям как ты, Витёк! На лекциях, небось, был? Ну, сегодня?
– Был, – признался Алексей.
– А что, Витёк? Может, и нам сходить, а?
– Да ну, нафиг. Мне твоих хватает.
– Что ж это такое? Идти к девкам он хочет, приобщаться к прогрессивной мысли – не желает, да и лекции – и те ему не эти! Чего ж ты хочешь, Витька?
– Жрать хочу.
– У-у-у! Ну и запросы у вас, батенька!
Алёша между тем смущённо ковырялся в своей сумке, доставал вещички и пытался запихнуть их в общий шкаф. Пихать было решительно некуда, а за безуспешными попытками следили двое незнакомых человек. Поэтому Двуколкин весь смущался. Кроме того, его обуяло беспокойство: как же сложатся взаимоотношения с соседями? Ребята явно были очень взрослые и запросто могли бы наградить его презрением. Так что, услыхав про пожелание Виктора, Алёша, не без тайных побуждений заявил:
– А у меня вот есть пожрать.
Идея коллективно потребить продукты Лёши всем пришлась по нраву. Парни быстро соскочили с коек, разместились за столом и в обмен на масло, хлеб, печенье, колбасу, сыр и остатки пирожков, завёрнутых бабусей из Игыза, поделились пивом.
– За знакомство! – объявил Аркадий.
В ту же самую секунду отрубили свет. Соседи заругались, вышли в коридор, откуда уже доносилось много недовольных голосов, о чём-то пошумели и вернулись, сообщив, что свет дадут не ранее, чем завтра.
– Привыкай, бывает, – заявил Аркадий, извлекая маленький фонарик. – За знакомство!
Световой прибор расположили на столе, и Лёша мог увидеть лишь продукты да физиономии соседей. Блондинистую и благообразную Аркадия и типовую, мрачную Виктора. Впрочем, выпив, последний смягчился. Он нежно забубнил Алеше слова благодарности за пищу, обещал, что Родина и некие важные для неё персоны не забудут этот подвиг. Наконец, ткнул пальцем в свою грудь и заявил:
– Вот, видишь? Если б он был жив…
На пунцовой майке Вити помещалась клякса: чёрная, фигурная и при подробном рассмотрении похожая на человека.
– Знаешь, кто это?
Двуколкин поднатужился. В Игызе двоюродный брат тоже пару раз появлялся в такой майке, привезённой будто из самой Москвы («Там все в таких. Эт модно!»). Он-то и обратил Алешино внимание на то, что на груди – вовсе не клякса, а лицо. Но чьё? Ведь брат рассказывал…
– Ну, этот… Гечевара, – выдавил Двуколкин.
– Кто-о-о? – соседи в ужасе переглянулись. И захохотали.
– Слышишь, ты откуда такой, а? – спросил Аркадий.
– Я – из Верхнего Игыза.
Хохот разразился снова.
– Блин, оно и видно!
– Вот село!
Во имя поддержания отношений Алексей не выказал обиды.
– Ты, наверно, ещё думаешь, что это, блин, артист какой-то? Ну, «звезда», да?
Лёша так и думал, но смолчал.
– Да ладно, Витя, – просмеявшись, заявил Аркадий. – Хватить ржать. Просветить надо человека!
Так, усталый и счастливый, в комнатушке общежития, при романтичном и печальном полумраке, лишённый пищевых запасов на неделю, Алексей узнал о Правде.
О бессмертном аргентинце, о министре, что пилил дрова и убирал тростник, герое Санта-Клары и бандите-интеллектуале.
Узнал святое имя старого китайца.
