Томаш Пьонтек - Героин
Из всех возможных способов усовершенствования мира меня в тот момент интересовал только один-единственный. Я спросил Мачека, договорился ли он с дилером. Оказалось, что самый надежный дилер сейчас умственно недоступен. Когда Мачек ему позвонил, парень даже не мог говорить — он лишь орал и издавал странные звуки, как автомобильный клаксон.
К счастью, уже несколько месяцев кряду в одном из подвалов в самом центре города сидел один чувак, который ничего не делал, а только курил. Ему и не нужно было выходить: в его подвале имелось просто дофига геры, Он унаследовал ее от какой-то группы дилеров. Чуваки просто исчезли, и вообще никто не знал, что с ними случилось на самом деле. Их могли арестовать, расстрелять… А еще они, пережив глубокие внутренние метаморфозы, могли пойти в монастырь. Единственное, в чем можно быть уверенным, — это в оставшемся от них килограмме геры. И этот типчик ее медленно, но уверенно курил.
Очень многим хотелось бы познакомиться с этим чувачком. Для большинства желающих это было практически невозможно, но Мачеку удалось. Один его дружок — член общества сладкой конспирации — жил неподалеку от этого чудесного подвала и знал его жильца еще задолго до подвальных времен. Этот дружок часто спускался в подвал купить себе четверть грамма. Несуразный обломизм Мачека вызвал настолько большое доверие дружка, что он не колеблясь пустил его в подвал. Наверное, тот же несуразный обломизм вызвал доверие самого подвала, так как Мачек подружился с подземным типом и теперь мог зайти к нему в любое время. Итак, мы отправились в подвальную экспедицию.
Хоть было и недалеко, Мачек уперся рогом и захотел подъехать туда на своей тачке. Мое обессиленное тело разлилось на сиденье возле водителя с надеждой, что «рено» сломается или разобьется более-менее мягко. Все было без вкуса и запаха, хоть авария могла оказаться болезненной.
К счастью, путешествие длилось не настолько долго, чтобы дед Мачека успел набезобразничать в электронике автомобиля. Через минуту мы остановились у подворотни коричневого дома, над которой свешивались огромные безликие ангелы. Мачек выбрался на тротуар и подошел к подвальному окну, выходящему на улицу как раз на уровне его ботинок. Он легонько пнул оконное стекло, вернее, потерся об него носком ботинка. Потом Мачек потянул меня за собой, и мы вошли во дворик.
Меня заинтересовало огромное количество поломанных ложечек, разбросанных по грязному газону и частично вбитых в землю. Но я не успел к ним присмотреться, потому что мы остановились перед подъездом и ждали, вперив взгляды в дверь. Я надеялся на то, что дверь — последнее физическое препятствие, отделяющее нас от кайфа. Но дверь открылась, и перед нами появилось препятствие биологическое.
Это был маленький, на первый взгляд, пятнадцатилетний блондин, полностью покрытый прыщами — гноящимися прыщами серого цвета. Прыщи были даже на глазах, и он, вероятно, моргал именно потому, что был парализован нашим появлением. Потом необыкновенно чистым и высоким голосом он поздоровался с Мачеком. Он мог быть даже младше, чем я думал.
Мы пошли за ним в глубь подвала, и с каждым шагом становилось все темнее и все героиновее. Наконец мы дошли до узкого помещения, заполненного тяжелыми старинными стульями, шкафами и комодами, с которых свешивались бронзовые купидончики. От старости у них стерлись головы и конечности, да так, что они стали похожими на эмбрионы. Должно быть, именно здесь семья блондина хранила остатки своего или чужого великолепия.
Сам блондин, казалось, порядком осмелел, потому что максимально активно использовал наш визит. Он начал что-то рассказывать Мачеку своим тоненьким голоском. Сначала его совершенно невозможно было понять, но потом оказалось, что блондин рассказывает о каких-то ситуациях из своей жизни. Например, о том, как в горном реабилитационном центре ему делали детоксикацию без капельницы, но зато с помощью клизмы. Его история была приятна, как нутро Железной Девы. Ведь намного легче самому переживать неприятные ситуации, чем слушать о них. Переживая что-либо, ты можешь на это отреагировать. Но когда кто-нибудь рассказывает подобные истории, ты ничего не способен сделать, чтобы их изменить, потому что они уже произошли. Ты тоже находишься внутри ситуации, но обездвижен намного сильнее, чем на электрическом стуле, Я снова вспотел, прежде чем сделал первую затяжку.
А накануне вечером я развлекался в сортире «Гериллы», в котором крашеная блондинка прижимала меня к стене. А еще раньше я сидел среди публики в телевизионной студии.
Гостьей программы была какая-то певица. До окончания оставалось пятнадцать минут. Программа шла в прямом эфире и без перерыва. Помню, ведущий мучил певицу, пытаясь пробить ее на разговор, но она говорила мало и тихо. Невозможно было скрыть и то, что она выговаривала «н» почти как «м», а звук «к» был очень четким, но кратким. Я быстро придумал и пересказал про себя текст не длиннее полуминутного. А когда режиссер показал жестом, что у меня всего лишь тридцать секунд, я произнес приблизительно следующее:
«Каролина — личность самоуверенная. Зубные звуки «т» и «д» — звонкие и в некоторых случаях даже переходят в «д» и «дз». Это говорит о том, что своим профессиональным делам Каролина отдается с наибольшей самоотверженностью. Однако это отнюдь не значит, что для нее малосущественна сфера чувственности. Она уделяет ей большое внимание, хотя любовь не обязательно стоит во главе угла, о чем свидетельствует гортанный звук «к», произносимый звонко, но кратко. Она очень сильно переживает связи с друзьями, о чем свидетельствует назальный «н», приближенный к назально-губному «м». Следовательно, Каролина является страстной особой, но не в любви, а в дружбе».
Аплодисменты, облегчение, ведущий благодарит эксперта-лингвиста. Опять мы совершили нечто невозможное. Звезда попрощалась, сказав «до свидания» зрителям, и мы вышли из студии. Я немного поболтал с людьми и со звездой, а позднее пошел в офис и выпил литр минеральной воды. Я подумал, что жизнь прекрасна, и это дело надо как-то отметить.
Я счастлив как-то по-новому, по-бетонному. В моем теле нет ни одного кубического сантиметра, который бы не был полностью заполнен чем-то горячим и тяжелым, как жидкий цемент. Однако я делаю еще две затяжки. Я должен вместить в себя действительно много для того, чтобы осуществить то, что сладко маячит в моей голове. Я должен быть по-настоящему добрым. Я должен дать Габриэлю то, что нелегко дается, но может оказаться самым прекрасным подарком на новом жизненном пути.
На мгновение я отвлекаюсь от своих мыслей при виде кота, но его невозможно поймать. Я только сбиваю по дороге парочку надутых резиновых медведей, почти таких же больших, как и я.
Мои ладони черны от пепла, просыпанного с фольги. Пожалуй, их нужно помыть. Возле каптерки реквизитора находится туалет. Интересно, что в журналистских туалетах есть специальное жидкое мыло в бутылочках с клювиком. В туалете реквизитора нормальное мыло — твердое и зеленое. Я беру его в руку. Я включаю горячую воду и опускаю руки, но не чувствую тепла, потому что тепло у меня в голове.
Это мыло нужно тщательно размылить для того, чтобы его размягчить и чтобы потом можно было им умыться. Я держу его под краном и стараюсь намылить руки. В определенный момент оно перестает выскальзывать, надежно цепляясь за мои руки. Мыло липкое, теплое и мягкое, как пластилин или какой-нибудь младенец. Оно доводит меня до очередной стадии экстаза, после которой я замечаю, что никакого мыла-то уже и нет. Оно растаяло между моими пальцами.
Я выхожу из туалета, а потом и из телевизионного комплекса, который сегодня почти совсем пуст. Я старательно трясу руками, чтобы высушить их, но мне удается сделать лишь несколько медленных круговых движений, В автобусе я закрываю глаза, и время от времени передо мной на секунду появляется лицо Габриэля с большими фиолетовыми глазами. Пожалуй, даже немножко более фиолетовыми, чем в действительности.
Габриэль — начинающий реставратор произведений искусства. Это занятие по нему, так как старательность является его второй натурой. То, что я ему сегодня дам, может сильно его изменить. Однако его добрые черты, которые мы так ценим, должны лишь укорениться в нем.
Я подъезжаю к костелу с большим опозданием, так как торжество уже закончилось. Перед входом, в толпе костюмов и смокингов, жена Габриэля осторожно качает на руках тихого младенца в пеленках. Габриэль — в центре внимания, окруженный дядьями, тестями, а также собственной мамой, которая время от времени бросается ему на шею, помахивая плечами и чем-то похожим на шаль. Другие его тоже обнимают, и поэтому он постоянно исчезает из виду. Время от времени из-за какого-то пиджака или жакета выглядывают большие глаза. Доносится фраза «Искренне благодарен», выговоренная тем особенным голосом, со звучанием, которое можно было бы назвать миндальным.
