Алмат Малатов - Всякая тварь
Заканчивались восьмидесятые, и обесцвеченные челки были остроактуальны. Без челки жизнь была не мила. Но подросток не мог пойти в парикмахерскую и попросить выкрасить его во что-нибудь забавное: как минимум потребовали бы привести родителей.
Спрятавшись в школьном туалете, Руслан старательно размешал две пачки гидроперита во флаконе нашатырного спирта и, вернувшись за парту, вылил полученную смесь на голову. Он хотел стать блондином, причем публично. По классу поплыл режущий ноздри запах нашатыря, голову щипало немилосердно, а классная дама снисходительно ухмылялась: сорок пять лет преподавательского стажа подсказывали ей, что на подобные перфомансы просто не стоит реагировать.
Так что акция могла остаться без особых последствий, если бы Руслану не захотелось посмотреть на результат. Единственное в школе зеркало находилось в кабинете у пионервожатой, и он отправился в пионерское логово.
Пионервожатая была басовита, усата, рост имела гренадерский, а грудь – огромную. К сожалению, слова «трансвестит» Руслан тогда еще не знал, что, впрочем, не мешало ему распространять слухи о наличии у пионервожатой огромного волосатого члена. Звали ее Верой Павловной, но мало кто рискнул бы ознакомиться с ее четвертым сном – инсульт хватил бы на первом.
– Вот, покрасил голову и пришел посмотреться в ваше зеркало, – деловито сказал он.
– Значит, голову покрасил. Прямо как баба. – Вера Павловна хищно пошевелила под нейлоном щетинистыми икрами. – Может, тебе еще и трусы дать поносить женские? Мои, например?
– Ой, дайте, пожалуйста! Мы их всем классом будем носить. Как знамя.
– Да как ты смеешь! Положи на стол пионерский галстук!
– Ну сами ведь предложили. А галстук – вот, пожалуйста.
Родители, увидев изменения в расцветке ребенка, особенно не шумели: Милочка тихо упала в обморок, а папа
Эдик молча взял юного куафера под мышку и отнес в парикмахерскую.
– Сделайте, как было раньше, – сказал папа, усадив Руслана в кресло.
– А какого цвета был ваш мальчик?
– Ээээ… каштанового!
И Руслана покрасили в цвет «махагон». Советские парикмахерские в то время переживали глубокий колористический кризис, и выбирать было особо не из чего.
Цвет получился темный, но все-таки очень яркий, и голова пламенела, как факел в ночи. Голова цвета адского пламени в сочетании с изгнанием из пионеров придали Руслану романтический ореол бунтаря, что поспособствовало росту рейтинга в школе.
На дворе тем временем вовсю бушевала перестройка, окружающая действительность расцветала пышным преморбидом[1]. Город был отрезан от Большой земли отделившейся Прибалтикой, поэтому воплощения новых идеологий были довольно причудливы. Школьные учителя либо впадали в мрачное реакционерство, либо изо всех сил старались соответствовать.
В итоге Руслан приходил в школу, как в дурдом. Учительница истории взахлеб пересказывала школьникам сюжет «Маленькой Веры», а учительница литературы вместо урока сводила весь класс на «Интердевочку», не забыв задать на дом стихотворение Асадова. Руслан не пошел, потому что уже смотрел – к тому времени он выглядел гораздо старше своих лет, ему не только продавали билеты на фильмы «детям до 16-ти», но и без вопросов отоваривали талоны на водку в ближайшем магазине. Талоны подделывались одноклассником Витькой, учеником художественной школы. Водка из крышечек распивалась прямо на задней парте – во время уроков.
Классная руководительница, вздыхая, сообщила, что понимает, до какого места школьникам комсомол, но для роно надо, чтобы определенный процент детей состоял в какой-либо организации.
– Мне нужно пять человек. Желающие есть? Так. Еще двое. Если не будет желающих, буду назначать сама.
– А профсоюз в качестве организации подойдет? – спросил Руслан, не отрываясь от «Иностранной литературы».
В 89-м году он уже работал и платил профвзносы.
Ранним началом трудовой биографии он был обязан курению и папе Эдику.
Раиса Рашидовна привезла двенадцатилетнего внука в родовое гнездо – большой, стоящий на Волге город. Там Русланчик впервые напился самогоном, научился целоваться и курить.
Хрестоматийное «будешь курить – не вырастешь» на Русланчика не действовало совершенно. «Не вырасту – и слава Аллаху», – басил подросток с высоты метра восьмидесяти. Папа Эдик два года отбирал сигареты, не пускал сына гулять и решился на крайнюю меру: «Или ты не будешь курить, или мы не дадим тебе карманных денег».
Отпрыск фыркнул, пожал плечами и устроился санитаром в нейрохирургическое отделение – бабушка Раиса, переехавшая из Молдовы, воспользовалась остатками связей и пристроила внучка мыть полы, выносить утки и обрабатывать пролежни «спинальникам». Во-первых, она верила в терапевтическую силу черного труда, а во-вторых, хотела подгадить любимому зятю. Камилла, получив с первой зарплаты сына в подарок «Шанель», от обсуждения вопроса уклонилась.
Девяносто рублей оклада в те годы составляли приличную для школьника сумму. Но кроме оклада, были «леваки» – массаж паралитику, ночное дежурство у постели свежепрооперированного пациента оплачивались по отдельной таксе в карман. Денег хватало на такси до школы, посиделки на большой перемене в кафе «Березка» и кооперативную джинсу.
– Профсоюз тоже подойдет, – шевельнула усами классная дама, – увянь.
Наиболее одухотворенно к идеологическому вопросу подошла учительница музыки. Низенькая тетка с сельским румянцем и мощными икрами в бумажных колготках прониклась скаутским движением. По утрам из актового зала доносился тоскливый, леденящий душу вой: перед уроками она загоняла всех, кого могла поймать, в актовый зал, повязывала синие скаутские галстуки (некоторым – прямо поверх пионерских) и заставляла петь при свечах то, что она считала прогрессивным репертуаром.
Сонные, измученные дети стояли, взявшись за руки, вокруг культуртрегерши и мрачно выли, покачиваясь от недосыпа: «Свооооодит с умааааа улица рооооооз. Спряяяячь свой обман, улица слёёоооз! Я люблюююю и ненавииииижу тебяаАА-аААа!» А потом они начинали молиться. Изгнанный из пионеров Руслан пользовался положением изгоя и спевки игнорировал. К тому же силы, которая могла бы его заставить появиться в школе хоть на минуту раньше звонка, не существовало в природе. Зато существовала сила, которая заставляла его массово прогуливать.
К тому времени он сильно раздался в кости, покрылся рыжеватой шерстью во всех положенных местах, в деталях знал всю теорию половых отношений и рвался перейти к практике.
С теорией его еще в десятилетнем возрасте вынужденно ознакомил отец. В зоопарке.
Пока дети приобщались к доступному ассортименту живой природы, кормили животных булками (а кто и гвоздями с аспирином), Русланчик посмотрел на папу невинными глазами и громко спросил:
«Что такое „ебаться“?» Эдуард подавился сигаретным дымом, закашлялся и метнул на сына гневный взгляд. Окружающие взрослые стали оборачиваться, поскольку происходящее было гораздо интереснее слонов в вольере. Решив, что папа не расслышал вопрос, Руслан повторил его погромче. В толпе раздались смешки и возгласы «Вызовите милицию!»
Схватив любопытствующего ребенка в охапку, Эдик устремился в павильон, посвященный ночным животным: там было темно и не так стыдно за собственное потомство. Сдавленным голосом вкратце он обрисовал сыну механику деторождения, мысленно клянясь выпороть маленького гаденыша сразу по прибытии домой. Правда, потом остыл.
К Руслановым четырнадцати годам родители решили, что ребенка можно оставить одного и надолго: Раиса Рашидовна уехала в гости к сестре, а сами родители отправились на побережье Черного моря. Изначально они хотели взять с собой Руслана, но он воспротивился резко и недвусмысленно. Он слишком хорошо помнил, что такое Черное море: родители таскались на море каждый год. Причем море Балтийское, находящееся в часе езды от отчего дома, их не устраивало. Так, какая-то холодная лужа. Настоящее море не такое, настоящее море – это июльский плацкартный вагон, окна которого не открываются, а стены закрашены коричневой краской поверх расплющенных яблочных огрызков. Это поиск съемного сарая, хозяйка которого всенепременно что-нибудь сопрет у квартирантов. Подъемы в семь утра (не упустить ни капли ультрафиолета!), кишечные инфекции и солнечные ожоги. В общем, в жизни советского инженера тоже было место подвигу. Летом.
Свое первое лето на курорте Руслан помнил отчетливо. Визжащего четырехлетку доволокли до водички и стали в эту водичку макать. Сначала макал папа, потом папа устал (ребенок извивался и кусался), передал Русланчика маме, а сам пошел гулять вдоль полосы прибоя. Мама приняла эффектную позу и стала помахивать сыном над волнами, крепко держа за ногу (Камилла все-таки была очень рассеянна).
