Чарльз Буковски - Юг без признаков севера
Оркестр начинал снова, занавес открывался, и там стояла линия хористок, большинство – бывшие стриптизерши, состарившиеся, тяжелые от маскары, румян и помады, фальшивых ресниц. Они просто дьявольски старались не выбиваться из музыки, но постоянно чуть-чуть запаздывали. Однако продолжали; я считал их очень храбрыми.
Затем выходил певец. Певца-мужчину любить было очень трудно. Он слишком громко пел о любви, которая пошла наперекосяк. Петь он не умел, а когда заканчивал, широко растопыривал руки и склонял голову навстречу малейшему всплеску аплодисментов.
Потом появлялся комик. Ох, этот был хорош! Он выходил в старом коричневом пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, горбился и шаркал ногами, как бичара – бичара, которому нечем заняться и некуда идти. Мимо по сцене проходила девушка, и он следовал за ней взглядом. Затем поворачивался к публике и шамкал беззубым ртом:
– Н-ну, будь я проклят!
По сцене проходила еще одна девушка, и он подваливал к ней, совался физиономией ей в лицо и говорил:
– Я старый человек, мне уже за 44, но когда кровать ломается, я кончаю на полу.
– Это был полный умат. Как мы ржали! И молодые, и старики, как мы ржали. А еще был номер с чемоданом. Он пытается помочь какой-то девчонке сложить чемодан.
Одежда постоянно вываливается.
– Не могу ее запихать!
– Давайте, я помогу!
– Опять расстегнулся!
– Постойте! Давайте, я на него встану!
– Что? Ох, нет, стоять на нем вы не будете!
Номер с чемоданом так длился без конца. Ох, какой же он был смешной!
Наконец, первые три или четыре стриптизерки выходили опять. У каждого из нас была своя фаворитка, и каждый из нас был влюблен. Лысый выбрал тощую француженку с астмой и темными мешками под глазами. Джимми нравилась Тигриная Женщина (вообще-то правильнее – Тигрица). Я обратил внимание Джимми на то, что у Тигриной Женщины одна грудь определенно была больше другой. Моей была Розали.
У Розали была большая задница, и она ею трясла, и трясла, и пела смешные песенки, и пока ходила по сцене и раздевалась, разговаривала сама с собой и хихикала. Она была единственной, кому эта работа нравилась. Я был влюблен в Розали. Часто думал о том, чтобы написать ей письмо и сказать, какая она клевая, но все как-то руки не доходили.
Как-то днем мы ждали трамвая после представления, и Тигриная Женщина стояла и ждала трамвая тоже. На ней было тугое зеленое платье, а мы стояли и таращились на нее.
– Твоя девчонка, Джимми, это Тигриная Женщина.
– Мужик, ну, она ващще! Посмотри только!
– Я с ней поговорю, – решил Лысый.
– А я не хочу с ней разговаривать, – сказал Джимми.
– Я с ней сейчас поговорю, – настаивал Лысый. Он сунул сигаретку в зубы, зажег ее и подошел к женщине.
– Здор_во, крошка! – ухмыльнулся он ей.
Тигриная Женщина не ответила. Она неподвижно смотрела перед собой, дожидаясь трамвая.
– Я знаю, кто ты такая. Я видел, как ты сегодня раздевалась. Ты ващще, крошка, ты в натуре ващще!
Тигриная Женщина не отвечала.
– Ну, ты трясешь делами, господи боже мой, ты в натуре трясешь!
Тигриная Женщина смотрела прямо перед собой. Лысый стоял и ухмылялся ей, как идиот.
– Я хотел бы тебе вставить. Я хотел бы тебя трахнуть, крошка!
Мы подошли и оттащили Лысого прочь. Мы увели его подальше по улице.
– Ты осел, ты не имеешь права так с ней разговаривать!
– А чч, она выходит сиськами трясти, встает перед мужиками и трясет!
– Она так просто на жизнь себе заработать пытается.
– Она горяченькая, раскаленная просто, ей хочется!
– Ты рехнулся.
Мы увели его подальше.
Вскоре после этого я начал терять интерес к тем восресеньям на Главной улице.
”Фоллиз” и “Бчрбанк”, наверное, еще стоят. Тигриной Женщины, стриптизерки с астмой и Розали, моей Розали, конечно, давно уже нет. Наверное, умерли. Большая трясущаяся задница Розали, наверное, умерла. А когда я бываю в своем районе, я проезжаю мимо дома, где когда-то жил, и теперь там живут чужие люди. Хотя те воскресенья были хороши, по большей части хороши – крохотный проблеск света в темные дни депрессии, когда наши отцы меряли шагами свои веранды, безработные и бессильные, и бросали взгляды на нас, вышибавших друг из друга дерьмо, а затем заходили в дома и тупо смотрели на стены, боясь лишний раз включить радио, чтобы счет за электричество был поменьше.
Ты, твое пиво и то, как ты велик
Джек вошел и увидел пачку сигарет на каминной полке. Энн лежала на кушетке и читала Космополитэн. Джек закурил, сел в кресло. Было без десяти полночь.
– Чарли велел тебе не курить, – произнесла Энн, подняв взгляд от журнала.
– Я заслужил. Сегодня туго пришлось.
– Победил?
– Ничья, но победа – моя. Бенсон – крутой парень, кишки железные. Чарли говорит, Парвинелли – следующий. Мы Парвинелли завалим, и чемпион наш будет.
Джек поднялся, сходил на кухню, вернулся с бутылкой пива.
– Чарли велел мне не давать тебе пива. – Энн отложила журнал.
– “Чарли велел, Чарли велел…” Я уже устал от этого. Я выиграл бой. 16 боев подряд, у меня есть право на пиво и сигаретку.
– Ты должен держать форму.
– Это не важно. Я любого из них уберу.
– Ты такой великий, когда ты напиваешься, я постоянно об этом слышу какой ты великий. Меня уже тошнит.
– А я и так великий. 16 подряд, 15 нокаутов. Кого ты лучше найдешь?
Энн не ответила. Джек забрал бутылку пива и сигарету с собой в ванную.
– Ты даже не поцеловал меня, когда пришел. Сперва за свою бутылку схватился. Ты такой великий, правильно. Пьянь ты великая.
Джек промолчал. Пять минут спустя он стоял в дверях ванной, брюки и трусы спущены на башмаки.
– Господи Христе, Энн, ты что, не можешь здесь даже туалетную бумагу держать?
– Извини.
Она сходила в чулан и вынесла ему рулон. Джек закончил свои дела и вышел. Потом допил пиво и взял еще.
– Живешь тут, понимаешь, с лучшим полутяжелым весом в мире и только и делаешь, что ноешь. Меня бы куча девчонок заполучить хотела, а ты рассиживаешь тут, да ссучишься.
– Я знаю, что ты хороший, Джек, может, даже самый лучший, но ты даже не представляешь, как скучно сидеть и слушать, как ты снова и снова повторяешь, какой ты великий.
– Ах, тебе скучно, вот как?
– Да, черт возьми, и ты, и твое пиво, и какой ты великий.
– Назови лучшего полутяжелого. Да ты даже на мои бои не ходишь.
– Есть и другие вещи помимо бокса, Джек.
– Какие? Валяться на заднице и читать Космополитэн?
– Мне нравится улучшать свой ум.
– Так и должно быть. Над ним нужно еще много поработать.
– Говорю тебе, кроме бокса, есть и другие вещи.
– Какие? Назови.
– Ну, искусство, музыка, живопись, вроде этого.
– И у тебя они хорошо получаются?
– Нет, но я их ценю.
– Говно это, я уж лучше буду самым лучшим в том, чем занимаюсь.
– Хороший, лучше, самый лучший… Господи, неужели ты не можешь ценить людей за то, какие они?
– За то, какие они? А каково большинство из них? Слизни, пиявки, пижоны, стукачи, сутенеры, прислужники…
– Ты вечно на всех свысока смотришь. Все друзья тебе нехороши. Ты так дьявольски велик!
– Это верно, малышка.
Джек зашел в кухню и вышел с новой бутылкой пива.
– Опять со своим проклятым пивом!
– Это мое право. Его продают. Я покупаю.
– Чарли сказал…
– Ебись он в рыло, твой Чарли!
– Какой же ты великий, черт возьми!
– Правильно. По крайней мере, Пэтти это знала. Она это признавала. Она этим гордилась. Она знала, что это чего-то требует. А ты только ссучишься.
– Так чего ж ты к Пэтти не вернешься? Что ты со мной делаешь?
– Я как раз об этом и думаю.
– А что – мы не расписаны, я могу уйти в любое время.
– Только и остается. Блядь, приходишь домой, как дохлый осел, после 10 раундов круче некуда, а ты даже не рада, что я на них согласился. Только гнобишь меня.
– Послушай, Джек, есть и другие вещи, кроме бокса. Когда я тебя встретила, я восхищалась тем, какой ты был.
– Я боксером был. И кроме бокса нет других вещей. Вот все, что я есть, – боксер.
Это моя жизнь, и у меня она хорошо получается. Лучше не бывает. Я заметил, ты всегда на второсортных клюешь… вроде Тоби Йоргенсона.
– Тоби очень смешной. У него есть чувство юмора, настоящее чувство юмора. Мне Тоби нравится.
– Да у него рекорд 9, 5 и один. Я завалю его, даже когда пьяный в стельку.
– Бог не даст соврать – ты достаточно часто пьян в стельку. Каково, по-твоему, мне на вечеринках, когда ты валяешься на полу в отрубе, или шибаешься по комнате и всем твердишь: “Я ВЕЛИКИЙ, Я ВЕЛИКИЙ, Я ВЕЛИКИЙ!” Неужели ты думаешь, что я от этого себя дурой не чувствую?
– Может, ты и впрямь дура? Если тебе так сильно Тоби нравится, чего с ним не пойдешь?
