Четыре четверти - Мара Винтер
Лёша красил волосы в белый, чтобы никто не заметил в них седину.
– Да что рассказывать-то, – я закашлялась и сотряслась мелкой дрожью. – Всё как обычно, только однокласснички, как на подбор, долбанутые.
– Сама не лучше, – вздохнул Алексей. Снял джинсовую куртку с подкладкой и накинул её мне на плечи. – Болеешь, туда же, в тонюсенькой кофточке курить выперлась. – В джинсовке рассекать декабрь у нас нормально.
Братская забота. Медиатор над моей грудью. Медиатор и лезвие. А закашлялась-то я, подавившись: ушла от Оли, ушла и ломота. Я уже перестала удивляться. «Коплю чужие боли. Такая у меня коллекция».
– Спасибо, – отозвалась я. С четырёх этажей глядя на спортивную площадку, изрытый трещинами асфальт, баскетбольные кольца. – Ну, прогуливаем или как?
Лёша пожевал пухлыми губами, но ответить не успел. Орда во главе с Марком (и взъерепененной Хельгой в его кожанке) подбиралась к нам.
– Если меня спалят, маме позвонят. Я только-только с ней помирилась! Она сама мне позвонила, сама! – высказывала она. – Для всех я не курю. – «Ты и не куришь, – мысленно отозвалась я, – что за детский сад».
– Вы чего это на пару свалили? – громогласный Зубченко. – Секретики плодите? – Сам пошутил, сам посмеялся. Алины с ним не было.
– Вирусы плодят, торча на холоде, – встрял мой брат. – Ну-ка пошли отсюда, – обращаясь ко мне. Забрал мою сигарету, разок затянулся сам и кинул окурок вниз, щелчком. – Идём, ну? – поднял брови с уверенностью, что послушаюсь.
– Иди к чёрту, Марк, – раздельно, почти по слогам, сказала я. – Не указывай мне, что делать. – «Кварц или мрамор? – вопрос возник сам. – Из чего такие лица ваяют?»
На нас воззрились все. Коля поднял голову от телефона. Васины челюсти перестали молоть пирожок. Лёха замер.
– О-о-о. Что сейчас будет, – присвистнул Петька. – Нашла коса на камень.
Я продела руки в рукава куртки. Повесила рюкзак на одно плечо.
– Ничего не будет, – отсёк Марк. – Марта устала, заболела и идёт со мной, – с нажимом в конце фразы. – Решить парочку семейных вопросов, – окатил меня нечитаемым взглядом (как смолой, перед тем, как пухом осыпать). Взял за руку и потащил на другой конец крыши. Поговорить без свидетелей. – Ну и что это за выкрутасы? – начал он сразу, как другие перестали слышать. Я потупилась, глядя на мыски своих высоких сапог: и переобуваться лень, и в школе холодно, и сменку таскать неудобно.
– Марк, – попробовала имя на язык. – Я так больше не могу. Не могу и всё. Папа приедет, я уеду. Оставайся с ней, если хочешь. – Полосы: синий, красный, жёлтый. Хлопковый джемпер. Над воротом – ключицы.
Брат смешался. Прозвенел звонок.
– Не ждите нас, – крикнул ребятам, – догоним! – сопроводил жестом: «Всем спасибо, все свободны». – Эй, ты загоняешь меня в тупик, – извлёк пачку из заднего кармана джинсов, закурил. – Ультиматум ставишь? Выбирать из вас? – Чёрный рюкзак обнимал, в подмышках, со спины. Оля ушла в его кожанке.
За кулисами чужой постановки,
где глухая труппа
слушает немого суфлёра.
– Я устала быть третьей лишней, – опустила голову вниз. – Не пришей кобыле хвост, – снежинки мёрзли на волосах. Холодно: стиснула зубы, чтобы не стучать. Марк засунул руку в карман, опуская джинсы ещё ниже. Он делал так, если говорил на паршивую тему или говорил с паршивцем. Я – парщивец.
– Ты не лишняя, – поджал губы, выпуская дым носом. – Ольга, она… ну, понимаешь, она слишком много от меня ждёт. Уеду, ждать будет нечего. Возьмёт, правда что, и вскроется. Сам натворил, сам и отвечу…
– Вот, значит, как, – подняла брови. – Так и будешь тянуть кота за яйца? Всю жизнь сидеть у её юбки, чтоб не приведи господи не вскрылась! Все помрут, а ты так и будешь, девяностолетний дед, следить за Хельгой и ножами.
Порыв ветра ударил меня по лицу, а Марка по затылку.
– А ты что предлагаешь, эпичный финал? – он еле сдерживался. – Чтобы встал на табурет и объявил всем о нашем большом и чистом родстве? Да, потом мы дружненько свалим. Можем на юга. Можем на севера. Теперь за такие дела не ссылают, так что добровольно. Запомнят нас, ух, запомнят…
– Иди ты, – крикнула я. – Было бы ссылать за что!
– Нет ты иди, – не остался в долгу, шагнув ближе. – Иди сюда. – Хотел обнять, видимо. Я отдала ему Лёхину джинсовку, развернулась и пошла на урок. Всей спиной сказав: «Не провожай».
Марк сел на край, свесил ноги вниз и с трудом на холоде зажёг очередную сигарету. Я скорее чуяла его, чем видела, спускаясь и через кованую дверь (где замок сломан) выходя на лестничную площадку четвертого этажа.
Всё произошло очень быстро. Происходит быстро; предпосылок много. Во время действия никто ничего не знает. Потом узнают, а действия уже нет.
Химичка не вышла на работу потому, что её маленький сын загрипповал.
В классе творилась анархия потому, что его наполняли подростки.
На мне были высокие сапоги, кожаные, кожаный рюкзак и кожная тонкость. Пышная короткая юбка и водолазка. Чёрные, как настроение. Я подошла к кабинету. Спокойнее призрака.
– Она настучала, что мы прогуливали! Она шаха и предательница! – голосила Галя Кричко.
– Отъебись от неё, – голосила (довели-таки) Даша Ранина. – Сначала с собой бы разобралась, жиробасина!
Галя влепила ей по щеке. Эля взвизгнула и впилась Гале в волосы. Кто-то из мальчиков полез разнимать, но в пылу сражения получил по репе. Я вошла в кабинет, спокойнее призрака. Залезла на стол. На свой.
В Сирии война. Я – вдова и солдатская мать. В Украине брат-бандеровец бьёт брата-русофила. Я – они оба. В восьмом "Б" воюют девочки. Воюют насмерть.
– Прекратите, – крикнула. – Вернусь с Макаренко. – Реакции ноль. Кто-то включил камеру, подруги Гали набросились на Элю, скрутили ей локти за спиной, как в гангстерских кинолентах.
– Что, допрыгалась? – осклабилась Кричко. И по-боксёрски въехала Пересветовой по лицу. Ранина рвалась из захвата двух шестёрок.
– Знаете, где беда наша, где наша ошибка? – крикнула я так, что все повернулись. Сдёрнула лезвие с шеи. Цепочки порвались. Медиатор полетел на пол. Скатала рукав. И полоснула предплечье. Оно разошлось. Кровь закапала на парту. Больно не было. – Вот где ошибка! Вот где желание чужих страданий. Дикость. Тупость. Злоба. В нашей крови. – На меня выпучились. Как Гамлет на тень отца. Кровь капала. Я стояла на столе. – Нужна жертва? Хорошо, я ей буду. Давайте зло сюда, – жест в рану, – мне отдайте! Отдайте мне всё, что не нужно. Можете меня добить. Оставьте друг друга в покое. – В глазах потемнело. И я грохнулась вниз, с парты, вправо, где стена.
Лодыжку с коленом спасла выворотность и высокий сапог. Плинтус поцеловался с виском. Плинтус был мягким. Висок, пожалуй, тоже.
В класс вбежало сразу несколько учителей.
Неприятно это всё. Тыкают в нос нашатырную вату, чтобы привести в себя. Медсестра. Зажимает кровящую полоску марлей. Кто-то вопит: «Скорую!»
– Медиатор, – прошептала я. – На полу, где-то здесь. Найдите мой медиатор.
Магия вне
