Макс Гурин - Я-1

Кате в ту пору было немного за тридцать, и с моей тётей они познакомились в комитете комсомола Московской консерватории, каковой комитет моя тётя в течение нескольких лет возглавляла.

И ещё однажды я спросил Катю, так сказать, как старшего товарища, пройдёт ли когда-нибудь мой юношеский сплин. Она задала мне несколько вопросов, чтобы выяснить, что именно меня не устраивает в окружающем мире, и когда я ответил ((9-a) Я — Бог! Я хочу созидать миры!!!), не задумываясь, сказала, что нет. Тут она тоже не ошиблась.

62

Вместо тепла — зелень стекла.Вместо огня — дым.Из сетки календаря выхвачен день.Красное солнце сгорает дотла, день догорает с ним…На пылающий город падает тень…

Перемен требуют наши сердца!Перемен требуют наши глаза!В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен — перемен,Мы ждём перемен!..

Электрический свет продолжает наш день,и коробка спичек пуста.Но на кухне синим цветком горит газ…Сигареты в руках, чай на столе — эта схема проста.И больше нет ничего,всё находится в нас.

Перемен требуют наши сердца!Перемен требуют наши глаза!В нашем смехе, и в наших слезах,и в пульсации вен — перемен,Мы ждём перемен!..

Мы не можем похвастаться мудростью глази умелыми жестами рук.Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять!Сигареты в руках, чай на столе — так замыкается круг!..И вдруг нам становится страшно что-то менять…

63

Говорить правду — труднее нету! Если ты всё-таки её говоришь, по сути дела, варианта лишь два: тебя считают либо сумасшедшим, либо говном и подонком. Но никогда — праведником, хоть это однокоренные слова. Законы языка здесь прочно просасывают, потому что никаких законов нет. Всё сплошные совпадения. В равной степени счастливые и злосчастные. Кому как повезёт. Но тут тоже нет никаких законов.

64

Некогда было в моей жизни не скажу, чтоб уж прямо счастливое, но время, когда можно было позвонить лучшему другу (а ведь их было несколько, и все они общались между собой) и, попросив заучаствовать в самом сомнительном деле, не получить вежливого отказа.

Я говорю это не к тому, чтобы вы подумали, что это либо сопли, либо жалобы, либо что-нибудь вроде того, что вот, мол, и автор «Псевдо» дорос до неких там важных для вас вещей. Нет, это я не к тому говорю. Не до каких я таких вещей не дорос, поскольку дорос до всего в момент рождения, каковое, о чём я уже неоднократно заявлял как в устной, так и в письменной формах, было не моей инициативой, хотя моя мать в минуты, похоже, уже навсегда миновавших по причине долгожданного разъезда, космогонических скандалов утверждала иное. И это понятно.

Она — слабая женщина. На фига ей на себя ответственность брать хотя бы даже за тот мудацкий, будь он проклят (что, видимо, и произошло, по чьему мановенью — не знаю), комок, каким я родился на этот свет, сотворённый ремесленником средней руки, что, конечно, едва ли тяготит его самого. Нам ли, гениям, не знать, что твёрдый доход приносит только ежедневная работа над собой, заключающаяся в том, чтобы ни словом, ни звуком, ни улыбкой, ни покашливанием, ни жестом не выдать себя; не дать повод работодателю усомниться в том, что ты такая же посредственность, как и все, и он может быть совершенно спокоен.

Есть и ещё один момент. Время от времени в работодатели выбиваются гении, а гении всегда агрессивны, поскольку живут среди тупиц, и это постепенно и незаметно для них самих озлобляет. Хотя злиться на тупиц бесполезно — умней не станут. Гении это знают. Поэтому их безотчетная злоба направлена на своих собратьев, таких же гениев. Жить внутри гениальной души, не имея выхода наружу, злоба не может и не должна, ибо быстро протухает. Отсюда вывод: придача огласке факта своего родства с гением, который является твоим начальником — дело опасное. Тем более с гением, который является твоим подчинённым.

Сегодня я нарезАл круги вокруг одного ангара в ожидании зарплаты от бухгалтерши корпорации «Теледом», и мне страшно захотелось позвонить Дулову, позвать в гости, сесть с ним у нас на балконе с бутылкой «Посольской» и проводить закат. (А сегодня в отъезде. На даче у Живовой.) И я позвонил. И Дулов сказал «спасибо», но выразил искреннее сожаление, что не может воспользоваться моим приглашением, потому что у него много работы. Я знаю, что он сказал правду, но мне грустно, что ничего не вышло.

С пятой стороны (как говорит Живова, а точней, её мама), мало ли кто хочет провожать закат и пить водку со мной, когда при всём желании я вынужден вежливо отказываться.

65

Я, типа того, потерял смысл жизни или, как принято в беллетристике, утратил его. И я был уложен сначала в «наркологичку», а затем улёгся в НИИ Психиатрии при «Ганнушкина». Там я окончательно охуел и надолго убедил себя в том, что творчество — это патология развития, сродни идиотии или синдрому Дауна ((8-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане).

Из этих моих размышлений, впрочем, не следовало, что жизнь людей нетворческих, но работающих на разнообразных работах, есть норма. В том, что уж это-то полное говно, я не сомневался даже тогда, когда хотел кастрировать себе душу и даже когда вынашивал планы перевязки маточных трубок своего сердца.

И ещё в перерывах между приёмом всевозможных микстурок, таблеточек и внутримышечных уколов релашки (внутримышечно — это значит в жопу) я всё время что-то лениво пописывал в блокноте. Как обычно рисовал какие-то схемки устройства разных изоляционистских организаций с претензией на грядущее мировое господство. В «наркологичке» я создал организацию «КАСТА», а в Ганнушкина — ГА «ИКИ», с ударением на последний слог.

Смысл названия «КАСТЫ» элементарно озвучивал моё праведное потявкивание на тему того, что такие, как я — высший класс, а люди, которые этого не понимают, не понимают этого лишь от того, что тупые и им вообще ничего не дано понимать. Аббревиатура же ГА «ИКИ» расшифровывалась как Гуманитарная Ассоциация «Индивидуальные Культурные Инициативы». И везде у меня был просветительский пунктик, блядь, в рамках которого меня по сию пору не оставила навязчивая идея явить миру свой вариант оркестровки «Песен и плясок смерти» Модеста Мусоргского.

А ещё Лена Трофимова, в своё время посетившая фестиваль верлибра (году в 92-м), где услышала стихи Кузьмина, Львовского и меня, как-то позвонила оному Кузьмину и сказала, чтоб он дал ей наши и свои тексты. Сказала, что, мол, дайте срок, и она их опубликует в некоем альманахе на двух языках, который якобы выйдет в Риме — соответственно, на русском и итальянском.

Из этой затеи, как известно, не вышло и самого маленького хуишки, но зато в 1996 году мы с Мэо по ходатайству той же Лены Трофимовой в компании с нею самой непосредственно и с мужем ея, мол, переводчиком, таки оказались на острове Крк в Хорватии, на странной конференции «Ирония в современной поэзии», организованной инициативной группой Загребского Университета.

Поэтому, хер его знает, что из чего в этом мире проистекает, и выводов делать нельзя.

Так, например, было бы смешно и разумно это самое выражение «так например» обозначить чёткой аббревиатурой наподобие «т. к.» (так как) или «т. е.» (то есть). Моя филологическая интуиция подсказывает мне, что это не столько аббревиатура, сколь титл. Такая, мол, фишка. Т. е. надо такую конструкцию обозначать титлом «т. н.». И ещё надо титлезовать «либо-либо» = л-л, и дело с концом = д.с.к.

В этом мире живёт очень хороший человек Ильюша Кукулин. Мало того, что его фамилия сильно смахивает на имя героя ирландских саг, так он ещё и реально хороший филолог, талантливый литератор и не чурается общественной деятельности. Мол, тоже прочухал хуйню типа «если не я, то кто же».

В середине января 1999-го года, то бишь прошлым летом, если верить Наталье Андрейченко в пору исполнения ею роли Мэри Поппинс Досвидания, у меня началось кровохаркание. Сначала мне показалось, что у меня в горле избыток влаги, и я пошёл к раковине её сплюнуть. Каково же было моё удивление, когда раковина в секунду заполнилась кровью.

Нет нужды описывать, как охуели все врачи в отделении. А не туберкулёз ли у него? Может всего лишь банальная пневмония? Какой пиздец! Что же делать? Вот примерный спектр вопросов, коими озадачились господа психиатры. Сразу, понятное дело, рентген, анализы, вся хуйня. Результат — полный порядок! На всякий случай мне запретили выходить на улицу, что, конечно, имело свои плюсы. Т. н., меня освободили от дежурств по столовой, а это действительно было весьма муторным и хлопотным делом, тем более для «депрессивного».