Чак Паланик - Снафф

Мистер Бакарди видит меня, прижимает к груди свой мобильник и спрашивает:

— Ты убил ее?

А Дэн Баньян говорит:

— А может, чего и похуже… сказал ей, что ты ее любишь?

А девушка с секундомером, она говорит:

— Джентльмены, минутку внимания…

Когда заходишь туда, к Касси Райт, в эту комнату наверху, возникает стойкое ощущение, что ты пришел навестить ее в больнице. Она лежит на белой кровати с белыми подушками и простынями, лежит с раздвинутыми ногами и попивает апельсиновый сок из большого стакана — через согнутую пластиковую соломинку. Лежит, укрытая до пояса простыней. Прожекторы направлены на кровать — горячие и яркие, как лампы в операционной. Когда девушка-ассистентка впускает тебя в эту комнату, возникает стойкое ощущение, что Касси Райт ждет, пока кто-нибудь из медсестер не обмоет ее новорожденного ребенка, чтобы отдать его, чистого, Касси — чтобы она приложила его к груди.

У изголовья кровати стоят вазы с цветами. Букеты в шуршащих прозрачных обертках. Розы, розы и розы. Самые разные, но исключительно — розы. На столике рядом с кроватью лежат открытки. С кружевными резными краями, в искрящихся блестках. Открытки засунуты в букеты. Открытки валяются на полу. На одной — отпечаток чей-то грязной ноги.

Все эти открытки — поздравления с Маминым днем. «Лучшей маме на свете!» «Любимой маме от сына». «О такой маме можно только мечтать!»

Девушка с секундомером тащит меня в комнату, тянет за руку и говорит:

— Мисс Райт…

Она показывает на букет у меня в руках и говорит:

— Вот вам еще один сын…

Уже потом — в подвале, внизу — Дэн Баньян говорит:

— Твоя мама — женщина моей мечты! Он говорит:

— Как ты думаешь, она согласится со мной поужинать?

Мистер Бакарди кричит в телефон:

— Как у тебя язык повернулся такое сказать?! Он кричит:

— У меня самый ровный и темный загар. Это лучший загар во всей отрасли!

Наверху, в комнате, где снимается фильм, было полно народу. Полностью одетые люди ходили с места на место, держа камеры на плече или поддерживая провисающие провода, что тянулись от каждой камеры к каким-то коробкам, или к электрическим розеткам, или к другим проводам. Другие люди держали длинные палки с микрофонами на конце. Склонялись над Касси Райт с расческами и тюбиками помады. Крутили прожекторы и подставляли под них сверкающие серебряные зонты, чтобы свет отражался и падал на Касси на белой кровати.

Их было так много, этих людей. Одна большая семья. Они смеялись. Их глаза покраснели от недосыпания. Все это время они были рядом с Касси — ждали, когда родится ребенок. Эти люди, к подошвам которых прилипали красивые открытки — поздравления с Маминым днем. Открытки были разбросаны по всей комнате. Весь пол был усеян лепестками роз.

Девушка с секундомером подталкивает тебя в комнату, щипает за локоть, и какой-то мужик, у которого камера, говорит:

— Черт возьми, Касс, это ж сколько у тебя детей?! Все смеются. Все, кроме меня.

Вот она, твоя семья. Семья, в которой ты родился. Рождаешься прямо сейчас. И Касси Райт говорит:

— Сегодня они все — мои.

Снова в подвале, где все, кто еще не прошел, ждут своей очереди, мистер Бакарди кричит в телефон:

— Моя лучшая роль еще не позади!. Он кричит:

— Ты же знаешь, никто лучше меня не умеет работать анальную сцену стоя, да еще так, чтобы кончить по первому требованию.

Дэн Баньян смотрит вверх, на мерцающие экраны. Смотрит и говорит:

— Как ты думаешь, она согласится выйти за меня замуж?

Там, наверху, где снимают кино, три гестаповские формы валялись в углу. Потемневшие от пота. Девушка с секундомером сказала, что их перестали использовать где-то на середине списка — чтобы не терять время.

Какой-то парень поднес стакан с апельсиновым соком поближе к Касси, чтобы она смогла взять губами соломинку, не приподнимаясь с постели. Она отпила сока, а парень взглянул на меня и сказал:

— Давай, малыш. Взгромождайся. Он сказал:

— Хочется все-таки добраться до дома еще сегодня. Касси Райт оттолкнула его и махнула мне, чтобы я подошел ближе.

Потом приподняла рукой одну грудь, нацелив сосок на меня, и сказала:

— Не слушай его. Это наш режиссер. — Касси приподняла рукой грудь и сказала: — Иди сюда, иди к мамочке…

Свою левую грудь, ту, которая лучше. Точно такую же, как была у меня дома. В доме, в котором я жил, пока приемные родители не сменили замки.

Мистер Бакарди говорит в телефон:

— Двадцать баксов? За то, чтобы я только приехал и засунул в кого-то член ровно на тридцать секунд? — Он смотрит на Дэна Баньяна и говорит: — Ты, наверное, хотел сказать, пятьдесят баксов?

По-прежнему щурясь на мониторы, Дэн Баньян говорит:

— Королева порно и король телеэкранов сыграют свадьбу.

Он говорит:

— Мы могли бы устроить свое собственное реалити-шоу.

На экране, куда он смотрит, там даже нет Касси Райт. Там идет промежуточная заставка между двумя эпизодами. Экскаватор ссыпает комья земли в самосвал.

Там, на съемочной площадке, я шагнул вперед — лепестки роз прилипли к моим босым ногам — и встал на колени перед ее огромной, ослепительно-яркой кроватью.

Все, кто был в этой комнате, наблюдали за нами сквозь объективы кинокамер или по видеомониторам. Они слышали наш разговор через наушники.

Я встал на колени перед кроватью, и когда Касси Райт сунула мне в лицо свою грудь, я спросил, узнает ли она меня?

— Соси, — сказала она и потерлась соском о мои губы.

Я спросил, знает ли она, кто я? И Касси Райт улыбнулась:

— Ты, наверное, тот мальчик из супермаркета, который носит мои пакеты?

Моргая и щурясь на телеэкраны, Дэн Баньян говорит:

— Мы поженимся в Лас-Вегасе. Это будет самым громким событием десятилетия.

Мистер Бакарди кричит в телефон:

— Моим поклонницам не нужны новые лица! Им нужен я!

Я ее сын, сказал я Касси Райт. Тот самый ребенок, которого она отдала на усыновление.

— А я что говорил, — сказал парень, который держал стакан с соком.

Я пришел сюда сегодня, потому что она не отвечала на мои письма.

— Еще один… сколько можно… — пробормотал оператор. Его голос, идущий с той стороны камеры, был приглушен металлом и пластиком. Объектив камеры смотрел мне прямо в лицо. Он был так близко, что я видел свое отражение в изогнутом стекле.

Снято. Записано. Просмотрено. Навсегда.

Когда я открыл рот, чтобы заговорить, Касси сунула мне в рот свой сосок. Мне пришлось отвернуться, чтобы все-таки сказать:

— Нет.

Вкус соли у нее на коже, вкус слюны тех, кто был здесь до меня. Я сказал:

— Я пришел подарить тебе новую жизнь.

Девушка с секундомером взяла его в руку, большим пальцем нажала на кнопку, которая сверху, и сказала:

— Время пошло.

Ощущение — точно такое же, как от надувной куклы для секса, когда из нее вышел весь воздух. Плоская. Мятая. Я никогда не забуду, как моя приемная мать потрясала розовой сморщенной кожей перед носом у моего приемного отца, а потом они вместе пошли к преподобному Харнеру и все ему рассказали, потрясая все той же розовой оболочкой. Так они превратили мою любовь — мою сокровенную тайну — в то, что я больше всего ненавижу в жизни. Не крошечные шлюхи ручной работы, которым мой приемный отец посвящал свой досуг, не влагалища с вишней в ванильной глазури, которыми моя приемная мать забивала весь холодильник — нет, напоказ была выставлена моя тайна. Почему-то только моя.

То единственное, что дало мне возможность почувствовать себя особенным — теперь это стало моим стыдом.

Чтобы доказать, что я — это я, я показал Касси Райт золотое сердечко, которое мне дал Бранч Бакарди. Размотал цепочку, намотанную на запястье, открыл медальон и показал Касси Райт фотографию младенца внутри. Мою фотографию. Таблетку с цианистым калием я вытряхнул на ладонь и зажал в кулаке.

Касси Райт улыбнулась, глядя на фотографию. Ее лицо сделалось старым — вокруг глаз и рта. Ее губы сжались в тонкую линию, кожа на щеках как будто провисла.

Она спросила:

— Ты где это взял? Я сказал: Ирвин дал.

И Касси Райт уточнила:

— Эрвин?

Я кивнул. Да. Она спросила:

— А больше он ничего не давал?

Я сжал кулак еще крепче и покачал головой. Нет. Я сказал: это я. Младенец на фотографии в медальоне. Я — ее сын.

И Касси Райт вновь улыбнулась.

— Ты только не слишком расстраивайся, малыш, — сказала она, — но мой ребенок, которого я отдала на усыновление, это был никакой не сын. — Она захлопнула золотое сердечко и отобрала у меня медальон вместе с цепочкой. Надела цепочку себе на шею. — Я всем говорила, что у меня мальчик. Но у меня была девочка, дочка…

Секундомер тихо щелкал, отсчитывая мои шестьдесят секунд.

Мое отражение в объективе камеры, оно было так близко, что я разглядел слезинку, скатившуюся у меня по щеке.