Московиада - Андрухович Юрий Игоревич
— Чувствуйте себя как дома, — разрешил ты.
Он искренне расхохотался.
— Всегда ценил ваш тонкий, слегка недобрый, черный юмор. Эти намеки, эти обобщения, эти неожиданные параллели и метафоры! Вот и сейчас вы не просто употребили традиционное выражение «как дома» относительно — смешно сказать — клетки. Мне кажется, что таким образом вы прежде всего высмеяли всю нашу социалистическую родину. Не так ли, Вильгельмович? — Он фанатично затянулся дымом.
— Конечно, — кивнул ты. — Но это только между нами, — добавил шепотом. — Больше никому об этом не говорите.
— Ну что вы! — «Сашко» снова развеселился. — Это совершенно нормальная мысль. Я уважаю хорошую сатиру! Вы же знаете, что у нас теперь свободное изъявление сатирической мысли. Как говорят, демократия — прекрасная вещь, но ничего худшего человечество придумать не могло. Так что криминала в ваших словах нет ни малейшего. Другое дело — если бы вы задумали насильственное свержение существующего государственного строя.
— Несуществующего, — поправил ты его.
Он с пониманием закивал головой.
— Ситуация с нашим государственным строем действительно сложная, так что я разделяю ваше беспокойство. — Сигарета, кажется, была слишком влажной, потому что постоянно тухла, и ему приходилось снова и снова лезть в карманы штанов за спичками. — Но дело не выглядит совсем безнадежным. Все наши планы мы связываем с объединением здоровых патриотических сил, которые пока что действовали совершенно разрозненно. Ешь твою клешь, уже скоро неделя, как гнию под землей, даже сигареты отсырели!
— И что вы тут делаете? — нехотя спросил ты.
— Мы и сами не знаем, — доверительно объяснил «Сашко». — Какое-то глобальное событие, кто-то с кем-то тут встречается. А мы, так сказать, на посту. Случайно получили информацию о вашем задержании. Решили немного развлечь старого знакомого. Кстати, как вам мой украинский?
— Оставляет желать худшего, — заметил ты. — Слишком правильный, и это делает сразу очевидной вашу профессию…
— Десять лет в этой сраной Москве, а ридной мовы не забув, — похвалился «Сашко». — Возглавляю в нашем комитете первичную ячейку общества украинского языка. Кстати, стих недавно написал!.. Как я мог забыть?
Он полез рукой в тот же карман штанов и достал из него какой-то затертый клочок бумаги…
— Послушайте, Вильгельмович. Это такой философский стих, под классических японцев сделанный:
На желтых линиях осеннего листка Читаю стих О первых почках Весен…— Ну как вам? — спросил он, волнуясь, в очередной раз раскуривая погасшую сигарету.
— Вторично, — оценил ты.
— А я хотел попросить вас, чтобы вы посодействовали его публикации, — разочарованно признался «Сашко». — Я очень хотел бы напечататься. В журнале «Отчизна» или «Киев»…
— Может, лучше в «Новом литературном обозрении»? — спросил ты.
— А вы посодействуете? — подмигнул «Сашко».
Ты поморщился и замолчал.
Он долго раскуривал новую сигарету. Потом задумчиво процитировал кого-то:
— О мова ридна, шчо бэз тэбэ я?
— Говно, — ответил ты ему.
— Прошу прощенья? — не понял «Сашко».
— Я имел в виду, что без ридной мовы ни один чекист никуда не годится.
— Вот вы, называя меня чекистом, конечно, хотели как можно сильнее меня поранить, глубже обидеть, указать мне на мое место и тому подобное, — внезапно посуровел «Сашко». — Но не забывайте, умоляю вас, о том, что вы задержаны в зоне правительственной связи, а это можно расценить как терроризм и как попытку насильственного свержения. К тому же, не далее как минуту тому назад вы назвали Москву «сраной», что совершенно подпадает под статью о разжигании межнациональной розни…
— Вот как! — малость возмутился ты. — Насколько припоминаю, это именно вы назвали Москву «сраной», а я, хоть в какой-то степени разделяю такое ваше определение, между тем не могу нести ответственности за сказанное вами… Впрочем, все мы — только отголоски Великого Всемирного Колокола, и ни одно наше слово не рождается само собой. Кто это там, кстати, постоянно толчется за стеной?
— Рад, Вильгельмович, что вы, наконец, спросили об этом. И с особой радостью оповещаю: за стеной пребывают две захваченные нами подопытные крысы. Это ярчайшие представители тех подземных чудовищ, о которых в последнее время всюду столько разговоров. Они уже почти неделю не кормлены, и закончиться это должно тем, что одна из них сожрет другую. Так что подумайте.
— Чувствую некоторую тень угрозы в вашем предупреждении, — начал ты, — смею допустить, что опыт на голодных крысах можно расширить, пополнив число его участников одним поэтом. И хотя бурлит во мне недоброй памяти «крепкий виноградный напиток», все же хочу спросить: чего вы от меня добиваетесь в этот раз?
— А совсем ничего, — ослепительно улыбнулся «Сашко», затаптывая в пол наконец докуренный окурок. — Ничего мы от вас не хотим, Вильгельмович. Уже не хотим ничего. Вы же, наверно, надеетесь, что мы поставим вас перед выбором, перед моральным решением и вы сделаете свой выбор и падете смертью храбрых! Нет, дорогой! Никакого выбора! И никакой вечности для вас. Чем вы можете нам понадобиться? Вот только опыт над вами поставить, неизвестный скелет…
— Поиграйте-ка лучше на моей флейте! — заявил ты, одновременно почувствовав легкое перебегание драгунского полка мурашек по спине.
— Понимаю, что вы имеете в виду под флейтой, но не обижаюсь, — закурил «Сашко» новую сигарету, которая тут же и погасла. — И все же согласитесь, что таким образом мы с вами выполняем необходимую миру санитарную функцию. Потому что нет ни малейшего смысла в существовании на свете такого непотребства, как вы.
— Это вам так кажется, что нет! — обиженно возразил ты.
— Нет, Вильгельмович, уверяю вас, что нет! Существование это не оправдано ни с какой точки зрения: ни с теологической, ни с экологической, ни с гражданско-патриотической. Возьмем, к примеру, день ваш сегодняшний, день ваш субботний. Начался он, собственно, с того, что в душевой общежития вы совершили незаконный половой акт с гражданкой Малагасийской республики Татнакетеа. Бедная девушка и до сих пор считает, что это на нее сошел Ананмаалхоа — дух плодородия, овощеводства и детородности. Потом вы цинично пьянствовали на улице Фонвизина, где произнесли националистическую расистскую речь, в которой призывали, юродствуя, проливать кровь ради чистоты пива. Потом вы устроили разбойное нападение на квартиру Галины К., сотрудницы подчиненного нам Института ядов и нетрадиционных способов умерщвления.
— Галя, — чуть слышно прошептал ты, как громом пораженный.
— Да, Галя, — подтвердил «Сашко». — Женщина, которая была готова на все ради вас. Вы, однако, действовали, как всегда, предательски. Это ваш стиль, фон Ф. Одним женщинам изменяли с другими, а другим — с третьими и так далее. Так именно было и сегодня. В случае с Галиной К. вас больше привлекала горячая ванна. Вы жестоко расправились с несчастной женщиной, кстати, русской по национальности, а это я расцениваю как проявление украинского национализма, точно так же, как проявлением расизма я считаю утреннее изнасилование, учиненное вами над малагасийской поэтессой Татнакетеа…
— Ей было приятно, — попробовал ты остановить этот поток.
— Приятно? — «Сашко» снова искренне расхохотался. — Чернота вашего юмора не имеет границ, Вильгельмович. Ничего, скоро вам тоже будет приятно. Чувствуете, как распаляются ваши соседи крысы в ожидании субботнего ужина? Однако продолжим список ваших новейших подвигов. Этот черный перечень понемногу становится настоящим мартирологом. От призывов и болтовни вы перешли к делу. Потому что, кроме всего прочего, вы были прямым участником террористического акта в «Закусочной» на углу Старого и Нового Арбата. Вследствие ваших злодеяний, приведших к взрыву пока еще неизвестного нам происхождения…