Томас Гунциг - Смерть Билингвы
45
Следующие несколько дней я редко видел Моктара. Он возвращался поздно, к этому времени я уже частенько успевал заснуть, и вставал на рассвете. Я сначала боялся, как бы он не попытался предпринять что-нибудь против Каролины, но Дирк сказал, что словенец целые дни напролет бродит по полям на окраине городка и жалуется на свои беды снегу, деревьям, облакам и сорной траве. Наверняка по примеру больных животных, которые инстинктивно добывают себе нужное лекарство, Моктар в этих долгих одиноких прогулках искал что-то такое, что бы успокоило его израненную душу. Дирк сперва стал липнуть ко мне, решив, что, если мои отношения с Моктаром разладились, возле меня появилось вакантное место. Похоже, я не поддержал его попыток сблизиться, вел себя холодно и отчужденно, потому что вскоре он примкнул к подозрительной компании солдат из регулярной армии, которые большую часть времени занимались тем, что пытались продать полароидные снимки мертвых девушек, чтобы раздобыть себе курева и выпивки.
Я оказался предоставлен самому себе, поговорить мне было не с кем, а потому в голове у меня все чаще стали роиться мрачные, горькие мысли. По телевизору уже много раз показывали, как Каролина и Наксос прогуливаются по улице, едят омаров в тихом ресторанчике и перешучиваются друг с другом. В одном интервью певица утверждала, что никогда еще не была так счастлива, как теперь, и только просит журналистов не вмешиваться столь бесцеремонно в ее личную жизнь.
— Верны ли слухи о ваших отношениях с Ирвингом Наксосом?
— Слухи — это слухи, — отвечала она. — Почему всех так волнует эта история? Мы такие же люди, как и все.
Тогда ей говорили, что ее видели вместе с командиром «Осеннего дождя» в каком-нибудь магазине, на вечеринке или в ресторане, когда они ели омаров и смеялись. В ответ ее лицо принимало выражение, на которое наверняка ушел не один час тренировок с имиджмейкерами: слегка обиженное, слегка интригующее, слегка доверительное, и Каролина заявляла, что да, это правда, они теперь часто видятся и стали очень близки, что Наксос — удивительный человек, со стороны этого не понять, а ведь у него «невероятно доброе сердце», но между ними нет ничего, кроме дружбы. Потом она добавляла, что средние века вроде бы давно прошли, и, как ей кажется, теперь мужчина и женщина могут встречаться, не привлекая к себе внимание всего города. Ведущий смеялся, Каролина смеялась своим профессиональным смешком экзотической птички. Потом на экране появлялись «фотографии знаменитого поцелуя», очень темные, очень расплывчатые, сделанные с очень далекого расстояния. Каролина начинала злиться, говорила, что ей уже задавали этот вопрос, что это возмутительное вмешательство в личную жизнь, эти снимки ничего не значат, поцелуй был в щеку, а не в губы. Тогда; чтобы разрядить обстановку, ведущий просил показать новый альбом Каролины Лемонсид, который продюсеры сочли уместным назвать «Любовь вместе».
Несмотря на все это, несмотря на роман с военным, несмотря на фотографии, на новый альбом, на все передачи и на сборники лучших хитов, интерес зрителей улетучивался на глазах, как капля эфира с разогретой плиты. Поползли слухи, что бывший летчик, переквалифицировавшийся в телеведущего, тихо сходит с ума. Будто бы он совсем зациклился, пытаясь найти выход из положения, а рекламодатели немилосердно на него наседают, угрожая без всякой компенсации разорвать с ним контракт и отобрать дом в элитном квартале. Бывший летчик потерял сон и аппетит, с утра до вечера орал на своих коллег, пытаясь свалить всю вину на них, словом, превратился в полного мерзавца. Спустя две недели после того, как приехал автобус со шлюхами, то есть примерно за два месяца до каролининого концерта, под окнами гостиницы «Ибис» остановилась большая темная машина, за рулем которой сидел Хуан Рауль Химинес. Я глазам своим не поверил, когда увидел, как вслед за великаном оттуда вышли омерзительный Моиз Бен Аарон, коротышка-японец из «Сони Мьюзик» и закутанный в огромную верблюжью шубу Джим-Джим Слейтер со своей вечной приклеенной улыбочкой.
46
Моя реабилитация продвигается полным ходом. Благодаря стараниям Никотинки, я теперь встаю и несколько минут могу держаться на ногах. Это оказалась долгая и невыносимо тяжелая работа — восстановить все мышцы тела, атрофировавшиеся за месяцы неподвижности. Я и представить себе не мог, сколько у меня мышц, сколько специальных движений зависит от каждой из них, и как по-разному они могут болеть при каждом движении. Чтобы сесть на кровати, приходится напрягать все мышцы пресса, и это безумно больно, а еще мышцы шеи (такая острая боль, как будто в тебя втыкают стальные иголки), и мышцы плечевого пояса (тут боль распространяется обжигающими волнами). Во время еды используются трапециевидные и челюстные мышцы, чтобы взять со столика стакан воды, приходится пускать в ход бицепсы, трицепсы, дельтовидные, трапециевидные мышцы и мышцы предплечья (это колющая боль, напоминающая собачьи укусы). Но хуже всего, конечно, ходьба. В ней задействованы все мышцы одновременно, от крошечных мышц стопы до огромных спинных, так что получается целая мучительная симфония из уколов, ожогов и укусов.
Никотинка со мной больше не разговаривает. Она рассказала мне ту историю с детьми, но, если не считать всплывшего у меня в памяти длинного серого здания, я так ничего и не вспомнил. Похоже, Никотинка мне не поверила, да и я не слишком-то поверил ее рассказу. Главврач больше ко мне не заходит, студентка-медичка тоже. Недавно я обнаружил, что после всего пережитого за последние дни я разговариваю сам с собой. Мне неприятно, что меня оставили одного. От этого мысли застаиваются и гниют, как в мерзкой черной воде.
На столик напротив моей кровати поставили телевизор. Никотинка сказала, что госпиталь вынужден это делать, потому что получает огромные субсидии от рекламодателей, а те требуют, чтобы больные могли смотреть передачи и рекламу, как и все обычные люди. Я смотрю телевизор по несколько часов в день. Кабельный телеканал больше не передает сведений о войне, потому что права на ее показ перекупили конкуренты, небольшая телекомпания, которая до сих пор специализировалась на кулинарных программах и репортажах о животных. Зато теперь каждый день показывают соревнования, проходящие в рамках Междисциплинарных встреч. Комментирует их все тот же непотопляемый бывший летчик, ныне телеведущий, а в перерывах Джим-Джим Слейтер мурлычет свои слащавые песенки. О Каролине ни слова. У меня в памяти еще остались кое-какие пробелы. Я никак не могу вспомнить, что же все-таки случилось тогда, в марте 1978 года, посреди выстрелов и взрывов. И образ длинного серого здания, вот уже несколько дней то и дело всплывающий у меня в голове, не пробуждает во мне ничего, кроме смутной тревоги, объяснить которую я не в силах.
Я встаю и, превозмогая боль, дохожу до окна. Нельзя сказать, чтобы из него открывался потрясающий вид: стены нескольких зданий, окна с задернутыми шторами, а внизу, на расстоянии семи-восьми этажей отсюда, стоят в ряд огромные мусорные контейнеры из зеленого пластика. Рядом дверь, ведущая в помещение, где сжигают органические отходы. Я часто вижу, как туда заходят люди в фартуках, толкая перед собой тележки с пластиковыми мешками из операционной. Там лежат грязные бинты, компрессы, одноразовые трубки, катетеры и наверняка какие-нибудь больные органы, только что вырезанные хирургами. Я смотрю, как в прекрасное сентябрьское небо поднимаются кольца дыма. Его частицы ветер заносит ко мне в палату. Странный запах, как будто у кого-то что-то подгорело на тефлоновой сковородке. Входит Никотинка, у нее дежурный дневной обход.
Когда я повернулся к ней, у меня, наверное, было лицо человека, который только что стал свидетелем чудовищной автокатастрофы. Я дрожал, на лбу проступили ледяные капельки пота. В одно мгновение я вспомнил все.
47
Приезд Джима-Джима и его чокнутых приспешников сперва поверг меня в настоящую панику. Я решил, что они заявились по мою душу, и стал ждать, сидя на кровати напротив дверей. Я весь напрягся, как струна, а сердце глухо и гулко стучало в груди.
Прождав минут десять, я высунул голову в пустой коридор, а потом решил дойти до входа в гостиницу, где военный без различительных знаков дремал над кипой спортивных журналов.
«Он приехал к телеведущему, у него назначена встреча», — сказал дежурный, потягиваясь. Я не сразу понял, что может значить эта новость. Сначала я просто подумал, что из-за вернувшейся популярности Джим-Джим, как хорошая приманка для публики, снова стал представлять интерес для телеканала, чьи рейтинги, по слухам, угрожающе поползли вниз. Конечно, никакой экономической катастрофы не предвиделось, банкротство компании не грозило, убытков тоже пока не было. Но, по мнению специалистов, только благодаря двум-трем очень удачным предыдущим годам, тогда как нынешний год обещал быть куда менее благоприятным. Появлялись новые телеканалы, предлагавшие по очень сходным ценам программы, которые пользовались все большей и большей популярностью. Их рейтинги росли с каждым днем, они стали заключать выгодные контракты с крупными фирмами, которые до сих пор всегда чурались рекламы. Говорят, руководство кабельного телеканала и его рекламодатели занервничали, судорожно пытаясь найти некую конкретную причину такого упадка. Они доводили себя до язвы, выделяя литры и литры желудочного сока всякий раз, когда кто-то из абонентов отказывался от подписки, и рыдали при мысли, что вот-вот станут звездами второй величины на аудиовизуальном небосклоне, где столько лет гордо возвышались над всеми, словно Монблан среди Альп. Я стал разыскивать Моктара, чтобы предупредить его, что певец со своими приятелями здесь, но мне сказали, что словенец ушел и, как обычно после приезда сестры, бродит бог знает в каком лесу, беседуя со снегом, деревьями и облаками. Я вернулся в номер и припал к телеэкрану. Прошло несколько часов. Вечером подул резкий северный ветер со снегом и градом. Глядя в окно, где снежные хлопья с дикой скоростью проносились под шум, напоминающий рев электрического мотора, можно было подумать, что находишься внутри гигантского кухонного комбайна. От долгого сидения перед телевизором мне стало казаться, что у меня в глазах полно песку. А в голове кто-то орудовал паяльником, прожигая мозг. Туг в дверь постучали.
