Дэвид Мэдсен - Шкатулка сновидений
— Наш брат Хендрик смертельно болен! — бесстыдно провозгласил архиепископ. — Поэтому мы призовем бесконечную и неизбывную силу Тройственных Ключей! Объединим наши хвалы и мольбы для его исцеления, благословим его тело елеем здоровья, попросим великодушную милость трижды благословенных Ключей излечить раны, которые мы, в нашей прискорбной слабости, излечить не можем!
Его увенчанная митрой голова наклонилась ко мне.
— Сейчас я совершу помазание, — тихо сообщил он.
— Спасибо.
— Вы должны снять священное одеяние.
— Но у меня под ним ничего нет!
— Ну и отлично, пускай они все видят! — прошипел архиепископ с внезапной злобой. — Так же, как видели мою жену!
— Я уже объяснял…
Два ухмыляющихся молодых послушника стащили с меня рубаху. Я услышал, как один из них шепнул другому:
— Стесняться-то особо и нечего!
Затем помазание началось.
Архиепископ Стайлер погрузил указательный палец в маленькую серебряную тарелочку, которую держал его личный помощник, и нарисовал мне на лбу знак Тройственных Ключей; затем коснулся моих губ, горла, сосков, пупка, потом — милосердно обойдя гениталии — колен, голеней и подошв моих ног.
Я начал задремывать. Я ничего не мог с этим поделать! Сначала я пытался сопротивляться и держать глаза широко раскрытыми, чтобы отогнать плотное облако амбрового наркоза, обволакивавшее меня со всех сторон — но тщетно. Сон подкрадывался и тихонько уносил мое сознание, как рассвет уносит бледную серебристую луну. Последнее, что я расслышал, были плагальные лады[60] хора:
— Isax punquit dy tixana dex — pqarnix deta sulimit рух.
— Что это? — через силу пробормотал я.
— Древний таинственный язык первобытных священных текстов, — ответил архиепископ Стайлер, намазывая мои подошвы маслом и заставляя меня подергиваться. Вроде бы сегодня утром я вымыл ноги…
— Что это значит?
— Никто не знает. Если бы мы знали, что это означает, язык перестал бы быть таинственным, верно? Идиот!
Тут я сдался.
* * *Она разбудила меня поцелуями… … во все те места, что помазал архиепископ: лоб, губы, горло, соски, пупок и — на этот раз не упустив мое возбужденное мужское достоинство! — подошвы ног. Она двигалась под простыней.
— Адельма… — прошептал я.
Тут она скользнула вверх, и ее голова оказалась рядом с моей, на теплой влажной подушке.
— Значит, ты проснулся, — сказала она.
— Так ли?
— Ну, технически, нет. Ты все еще спишь.
Мой желудок заволновался от тревоги и желания.
— Погоди, хочешь сказать, я только что проснулся во сне? Эта вторая комната, в которой меня ждал мужчина…
— Ты никогда мне об этом не рассказывал…
— Я никому еще не рассказывал. О Боже, лучше не говори! Профессор Бэнгс и его Unus Mundus Cubicus… Собор Тройственных Ключей… это тоже был сон?
— Конечно, нет, глупый! Ты по-прежнему лежишь на Алтаре Вторичной Несказанности. И тебе снится, что ты в постели со мной, как и в прошлый раз. Когда я сказала, что ты проснулся, я имела в виду, что ты заснул и снова проснулся во сне.
— Разве это возможно? Проснуться во сне?
— Естественно.
Я привлек Адельму к себе и прикоснулся языком к ее прелестным губам. Потом я захватил рукой одну спелую, дерзкую грудь и нежно сжал.
— Осторожнее, — мягко сказала она.
— Почему?
— Иначе получишь эрекцию прямо перед всем честным собранием. А это не входит в Обряд Исцеления.
— Архиепископ Стайлер придумает очередной праздник…
— Он и так его придумает.
— … Празднество Святого Восстания, — предложил я и почувствовал, что сейчас засмеюсь.
Адельма красиво вздохнула.
— Так не может продолжаться вечно, Хендрик.
— А не может ли… не может ли именно эта часть продолжаться вечно?
— Боюсь, что нет.
— А мне бы хотелось… — пробормотал я.
— Мне тоже. Но, боюсь, если тебе что-то нравится, ты почти наверняка этого не получишь.
Такая идея мне была совсем не по душе.
— По крайней мере, исходя из моего личного опыта, — добавила она.
Адельма натянула простыню нам на головы, и в теплой, ароматной темноте наши лица встретились. Я ощущал порхание ее век, легкое прикосновение ее губ к моим…
… и тут она начала мурлыкать какую-то странную, дрожащую мелодию, вначале без слов, потом с низкими, шипящими слогами, ее голос становился громче, набирал силу…
… isax punquit dy tixana dex — pquarnix deta sulimit pyx…
* * *— Да будут трижды благословенны всеми почитаемые Тройственные Ключи! — воскликнул архиепископ Стайлер.
— Аминь! — с энтузиазмом отозвались собравшиеся.
— Неугасимо сияющие, неизменно вечные, отныне и вовеки веков!
— Аминь, аминь, аминь!
Огромный кафедральный орган выплеснул поток могучих звуков, волну грохота, грома — ошеломляющий ураган. Звонили колокола, раскачивались кадила, стяги вознеслись к потолку, собравшиеся хлопали, и я, украдкой осмотрев себя, с подлинным облегчением заметил, что все это ликование приветствовало не мою эрекцию, а завершение Обряда Исцеления. Я слез с Алтаря Вторичной Несказанности, и меня снова облачили в священное одеяние.
Стоящий сзади послушник прошептал;
— Вы можете поиметь меня, если хотите.
— Спасибо! — шепнул я в ответ, не оборачиваясь. — Но я не хочу.
— А что со мной не так?
— Ничего. Я просто не хочу вас, вот и все!
— Меня поимело все духовенство! — тут раздался подавленный смешок. — Иногда прямо на Главном Алтаре!
— Я не из духовенства! — возразил я, начиная сердиться.
— Педантичный ублюдок!
Обернувшись к тому, кто так назойливо домогался, вместо золотоволосого мальчика я с изумлением увидел морщинистого, смуглого карлика со злобными глазенками. Его ряса волочилась по полу святилища. Нелепейшее создание! Он ухмыльнулся, точно похотливая обезьяна, и я быстро отвернулся.
— Вы готовы продолжать, сын мой? — вопросил архиепископ Стайлер, непринужденно отпихивая карлика пинком.
— Более чем! — сказал я.
И мы, окутанные сладкими парами ладана, прошли через неф великого собора.
Снаружи, остановившись на верхней ступени, архиепископ поднял руки, и рев огромной толпы моментально стих.
— Наш брат Хендрик вернулся к нам! — воскликнул архиепископ Стайлер. — Восславим же пресвятые Тройственные Ключи! В вечную память об этом счастливом событии я провозглашаю народный праздник и отныне и вовеки веков нарекаю его «Празднество Чудесного Исцеления»!
— По-моему, это чересчур! — пробормотал я. — Начнем с того, что я не был болен!
Архиепископ хитро улыбнулся.
— Но ведь верующие никогда об этом не узнают, верно? Послушайте их!
Под возобновившиеся приветственные крики мы сошли по ступеням, и я, доктор Фрейд, Малкович и граф забрались в поджидавший нас экипаж. На мне по-прежнему было священное одеяние. Я внезапно понадеялся, что оно не станет такой же неотъемлемой частью моего гардероба, как юбка с фальшивыми бриллиантами. Однако мне не удалось сдержать улыбку.
— Похоже, у вас хорошее настроение! — заметил граф Вильгельм, сжав мое колено, пока мы занимали свои места.
— Да, похоже, что так.
— Он по-прежнему безумен? — с некоторым опасением поинтересовался Малкович. — Сработал ли Обряд Исцеления?
— Должно быть, да, — произнес я. — Он навел меня на одну мысль. Удивительную мысль.
— Какую же именно?
— Неважно. Единственное, что могу сказать, она меня чрезвычайно радует.
Но если бы я знал, что меня ждет в ближайшем будущем, я бы не стал пребывать в столь жизнерадостном расположении духа. Это точно!
7
Я попросил у графа бумагу и ручку и сказал ему, что хочу написать благодарственное письмо архиепископу.
— Это крайне мило с вашей стороны! — воскликнул граф. — Его Милость обожает признания и благодарности, особенно если ему пришлось устраивать публичный обряд.
— Это самое меньшее, что я могу сделать.
— О, раз мы заговорили о письме, быть может, попробуете убедить архиепископа, что ни пальцем не прикасались к его жене после того… случая?
— Но я действительно не прикасался!
— Что ж, значит, убедить его будет несложно. Я восхищаюсь, искренне уважаю мужчин, которые могут контролировать свои низменные сексуальные порывы. Понимаю, для вас это непросто. Ладно, а теперь я исчезаю! Сообщите мне, как только закончите, и я отправлю Димкинса с письмом в собор. Кстати, попросить миссис Кудль сделать вам несколько тостов?
— Честно говоря, граф, я бы предпочел что-нибудь более существенное. Дело в том, что с самого момента прибытия я не ел ничего, кроме хлеба.
Граф Вильгельм игриво, но увесисто толкнул меня кулаком в руку. Я поморщился.
— И чья же это вина, а? По правде сказать, продукты до сих пор не привезли, и на кухнях сейчас — шаром покати. Наверное, у старины Эрика Шлегерманна случился сердечный приступ, а другого извозчика пока не нашли. Эрик — это отец Густава. Помните, я рассказывал вам про Густава? Одна из моих коров оторвала ему яйца и петушок. Так вы хотите тост или нет?
