Позвоночник - Мара Винтер
Не говоря больше ни слова, он встал и вышел в дверь. Она – следом, за неимением вариантов оставив кружку, как он, прямо на полу.
Как только за ними закрылась дверь, кружки растворились.
***
#np Lyriel – Paranoid circus, Black and white
Бар оказался не совсем баром. Незаметные, среди коры, врата вели в дупло огромного, в пять обхватов, дуба. Кот вокруг не ходил, цепей не было, и вообще опознавательные знаки здесь, видимо, не приветствовались.
Вокруг зеленели сосны, дуб давно рассохся. Рос он (то есть не рос, расти ему, подпирающему облака, было некуда) действительно на границе и, в отличие от остальных деревьев, имел вертикальный вид. Стоял, как император среди павших ниц подданных, как воин над трупами поверженных врагов, один из всех – величественный и вечный. Лес обрывался им. Вплотную к нему начинался город. Окраина – захолустье, окраина – гетто. Лачуги плакались друг другу в плечи.
Весь город был виден, как на ладони, поделённый ярусами. Всего Юна успела насчитать шесть, и каждый был, во всех смыслах, уровнем выше предыдущего.
НИЩИЙ, с промзоной по правую руку, коробками высоток по левую. Он дымился и грохотал. Напрашивалось сравнение с Ист-Эндом и адом сразу. Выбрать что-то одно она не смогла.
НАРЯДНЫЙ, с кучей всевозможных "домов отдыха": питейных, картёжных, публичных и т. д. Дома были фигурными, все в разном стиле. Притоны маскировались. Квартал красных фонарей был меньшим братом этого района. Одна сперма. Одна кровь.
НАДМЕННЫЙ, гордящийся зданиями университетов и бизнес-центров, чем-то похожий на лондонский Сити. Там собрались витые здания и витиеватые финансовые схемы. У района была собственная граница. Через неё пускали по пропускам.
НЕЗАБВЕННЫЙ, весь – произведение искусства, остров на воде. Вверх и вниз от него шли мосты. Он блистал, переливался и, казалось, постоянно менялся, столько в нём собралось света. Неподготовленному глазу смотреть туда было больно.
НЕСПОКОЙНЫЙ – центр творчества, район богемы. Там можно было встретить как передвижной цирк (палаточный городок, общину хиппи, балаган на колёсах), так и театры, концертные залы, музеи. Всё было живым и двигалось.
НЕЗЕМНОЙ – альков всех религий, украшенный соборами, несущий хвалу небесам на всех языках мира. Каждый – уникальным способом, присущим только данной нации, только этому народу. Радовали глаз и синагоги, и мечети, и храмы, и шаманские пещеры рядом со святилищами Будды. Насколько радостнее стал бы мир, научись люди просто уважать друг друга, несмотря на отличия! Здесь хранилась мудрость. Здесь стояли библиотеки. Здесь умели мыслить, превращая непознанное в символы, чтобы рассказать о нём менее просвещённым собратьям.
Седьмой была башня белого камня, в отдалении, с зеркалом наверху. Солнце билось о него по-разному, в зависимости от времени суток. Вокруг башни, на вершине холма, простёрся сад. До бунта тот цвёл. Юна моргнула и нахмурилась, обратив к нему глаза. Сейчас он – стоял заброшенным, под гнётом сорных трав, не надеясь на пришествие садовника.
Стоило ей увидеть сад, как город начал гаснуть. Солнце затянуло тучами. Свет померк. Активность встала на месте. Остров, тот и вовсе закрылся, как орешек, в каменную скорлупу. Действовать, среди запустения, остался только первый, НИЩИЙ ярус. Контакт между всем и всем оказался потерян. Как у… как у мёртвого человека.
Все уровни, по центру, резала алая лента. Она не успела спросить об этом Аркадия: они вошли в бар. Кора раздвинулась, пропуская. Недоумение замёрзло на кончике языка. Пространство внутри во много раз превосходило объём ствола снаружи. Интерьер напоминал о викингах, суровый, без излишеств.
Играла гипнотическая музыка. То тут, то там виднелись странные персонажи. Карлики, великаны, полулюди-полузвери, животные с человеческими головами, люди с животными головами. Шестирукие. Трёхголовые. Стоглазая богиня ночи и одноглазый циклоп Полифем, сражённый Улиссом. Оживающие вновь и вновь, в каждом рождённом, мифы, сказки, предания, общались здесь, то и дело меняясь собеседниками. "Как у нас", – подумала танцовщица. Женщины в масках. Мужчины в масках. У тех и тех маски вшиты в лица, костюмы – в тела. Двое в рясах, под капюшонами, юноша и Юна, выглядели по сравнению с ними как-то слишком нормально. Понятие нормы, очевидно, было иным: нормой было всё так или иначе мыслимое.
– Посмотри, – сказал Юне её спутник, – во-о-он там, вдали, брюнетка в пачке и диадеме. Да, та, улыбчивая. Это Смерть. Твоя Смерть. Что, ты удивлена? Смерть у всех своя, не похожая на остальные. Люди взращивают её в себе годами, любовно, один на один, спиной ли к ней, лицом ли, но всегда наедине. Ну, то есть… Все они, смерти, имеют один исток, но все разные. Как и люди. Твоя – красавица. – Он улыбнулся. – И шалунья. И, похоже, любит тебя. Гляди, рукой машет, зовёт за столик. Подойдём? Да, да, не кривись, любит и всерьёз. Самая тяжёлая жизнь у тех, кого она держит в любимчиках. Её хлебом не корми, дай пошутить с ними. Знает ведь, что не заберёт, но нет, является. Просто покрасоваться. Такая уж она у нас тщеславная. И, знаешь, когда они начинают её замечать, и когда (но это высший пилотаж) смеются над её шутками, она тает. Такие ребята непробиваемы, я тебе скажу. Из тех, кто грузовик одной левой перевернёт, если нужно. С весом в сорок килограмм. В теле девушки.
Юна вспомнила, как рванула руль.
Юна подумала: смерть флиртует с грацией танка, также, как я сама.
Юна усмехнулась.
Смерть вспомнила, как толкнула Юну на руль.
Смерть подумала: я ей до смерти не нравлюсь, когда она танцует, и нравлюсь, когда танец покидает её.
Смерть усмехнулась.
– Здравствуй, дорогая, – приветствовал её отшельник. Они, видимо, были хорошо знакомы.
– Здравствуй! – откликнулась та. – Ну наконец-то, – расплылась в безмятежной улыбке, поблёскивая клыками в сторону Юны. – Я давно хотела с тобой познакомиться. Садись, пожалуйста. Ты так часто обо мне думала последнее время, что не организовать встречу было бы попросту неприлично. Тебе я тоже рада, мой нелюдимый друг, – обратила очи, в чёрном, к Аркадию. – Надеюсь, вы поладили? Вижу, что да. Что-нибудь выпьете?
Гроза всех времён и народов оказалась болтливой девчонкой, с чёрными провалами на месте глаз, чёрными сухими волосами, очень прямыми и очень длинными. Провалы пугали. Кроме них ничего могильного Смерть не обнаруживала и вообще, казалось, была настроена более чем дружелюбно. Подошёл официант, грустный осьминог в очках. Заказали вино. Разумеется, красное. Вино появилось.
Сквозь худенькую балерину, в костюме, напоминающем чёрного лебедя, было невозможно увидеть старуху с косой. Только свою неспособность быть ей. Ведущей
