Ариф Алиев - Новая Земля
В первый день Сипа не испугался Гогу. Слушал, слушал болтовню, хотел сам говорить, хотел спорить, но Гога слушать и спорить не умел, не хотел и не разрешал. Дни проходили, и однажды ночью Сипа проснулся, а над ним стоял Гога и читал молитву на непонятном языке, рука напряжена кошачьей лапой и нацелена Сипе в глаза. Сипа отбил удар, оттолкнул Гогу и ломанулся из камеры, затряс решетку, но в ту ночь его не перевели. Гога, благостно улыбаясь, сказал дежурным, что Сипе почудилось, сон плохой приснился, новолуние, обострение. Обстучав дубинками обоих, дежурные ушли. Гога извинился перед Сипой за неудачное жертвоприношение в честь индийской богини смерти Кали. И сказал, что, если бы Сипа знал о культе Кали, он бы не сопротивлялся. У Кали 10 рук. Она держит меч, трезубец, булаву, лук, кривой кинжал, метательный диск, серп, щит и отрубленную голову несчастного терпилы. На шее у нее — ожерелье из черепов, а ногой она попирает своего мужа Шиву. Однажды Кали так развеселилась в смертном танце, что могла бы погубить весь мир, но Шива прикрыл мир своим телом. Роль Сипы состояла в повторении подвига Шивы: изредка для богини Кали необходимо жертвовать тело, иначе мир погибнет. Пообещав повторить жертвоприношение богине смерти ровно через год, Гога лег и заснул. А Сипа до утра боялся глаза закрыть и не шевелился, боялся его разбудить.
Наутро Гога напомнил Сипе, что 21 марта день весеннего равноденствия. В древнем майанском городе Чичен-Ица по ребру пирамиды Кукулькана на землю сползет солнечный змей Кецалькоатль. И еще он сказал, что ошибки быть не может, годовой календарь майя содержал 365,2421 дня, тогда как современная наука определяет продолжительность года в 365,2422 дня, ошибка в одной десятитысячной. Еще майя вычислили, что Солнце, Луна и Венера выстраиваются в один ряд раз в 105 лет, точность потрясает воображение, вряд ли солнечный змей сползет раньше или позже. Гога предупредил, что после омовения в бане Сипа обязан окропить своей кровью солнечный луч, тогда в Мексике Кецалькоатль спустится на землю довольный, а не злой и не натворит бед, несколько литров крови спасут суетно возгордившийся мир. Он так и сказал: «после омовения», «окропить», «суетно возгордившийся». Все дни до 21 марта Гога рассказывал о жертвоприношениях, говорил много и путано и совсем не про древних майя, и Сипа подзабыл про крылатого змея и главную пирамиду Чичен-Ицы. Но вот после очередной бани они вернулись в камеру, и Сипа увидел на полу солнечный луч. От козырька над решкой по сложной траектории отразилось и проникло в камеру блеклое соликамское солнышко. Сипа вспомнил о связи солнечного луча и жертвенной крови, обернулся и увидел Гогу с заточенной ложкой в руке. Гога крикнул таинственное: «Тринкенштулкабенлала. Извержется кровь, аж убьет муж мужа, движется кровь, благоявленый Перун, благодарный в гневе, дай побожиться, бог Перун, молите за мя!» Почему Перун, а не Кецалькоатль? Мексика в больной башке у Гоги или Древняя Русь? Но не время было вопросы задавать, Сипа боролся за жизнь, изрезанными руками отбивал удары и звал дежурного, а Гога рубил его ложкой: «Тринкенштулкабенлала, молите за мя!» А Сипа просил не убивать его. Дежурный открыл дверь и обоих отключил дубинкой, и Сипа принял удар по голове как избавление. И за мгновение до удара порадовался, что Гогу переведут, и он сможет заснуть спокойно.
Я надеюсь, Сипа понял, каково быть жертвой. Лишиных он столовым ножом исколол, от крови паркет вздыбился.
Коварным типом оказался румяный болтун Гога Звягинцев. А тоже интересный человек. Что вы хотите, пожизненное в России получить непросто, пожизненным у нас не разбрасываются. Казахский людоед Джумшид Алиев, чеченский полевой командир Турпал Али Атгериев, любитель перерезать горло пленным солдатам тракторист Тимербулатов — у каждого на счету не один десяток жертв, а получили всего лишь по пятнашке особого режима.
Шлёмки все-таки принесли обычные, алюминиевые, на одноразовую посуду не расщедрились и ложек не дали. На обед налили теплой жижи с кислой капустой, хлеба дали одну буханку на троих, ломали кое-как, чертям на дальняке ничего не досталось. Запивали кислятину водой из ломаного крана в рукомойнике. Потом рыгали, само собой.
Через час после обеда в продоле зашевелились надзиратели, стукнули в дверь, открыли кормушку.
— Приготовиться на выход с вещами!
Ни у кого вещей не было, надзиратели по привычке команды подавали, забыли, кто мы такие и откуда им обломились напрасные с нами хлопоты.
— Жилин, с вещами на выход!
Надели наручники.
Слышно было, как подъехал автозак.
Во двор выбежали, на дождь.
Конвойный тыкал дубинкой в спины, уплотнял.
Последними затолкали меня, Сипу и еще одного, доходного. Доходной боком вбарахтался. Сипа подтянулся, ухватил щепотью чью-то черную спину и не удержался, вытолкнули.
Я не смог ногу внутрь поставить, места не было. Я стоял и ждал удара дубинкой.
Можно перед ударом расслабить мышцы. Если удар несильный, не так больно будет. Но если ждешь сильного удара, напрягись до мелкой дрожи, тогда кости сбережешь, синяк останется надолго и болеть будет, но кости важнее. И еще надо представить или вспомнить боль. Я представил, как трещит, сыпет искрами неисправный выключатель, включишь его, и тебя шибает током, палец отлетает. Вот что я представил. Я ждал сильного удара. И напрягся, чтобы дубинка куснула и отлетела, не прилипла.
Кусай меня, дубинка, кусай, не прилипай.
Автозак подали дурацкий, не на шасси «ГАЗ-2752» хотя бы, чтоб полоса синего цвета и надпись «милиция», вентиляция в крыше над отсеком, трап откидной, утепление на днище — так нет же, кое-как переделанный автобус подали без окон, наглухо обшитый листовым железом, сбоку кроме обычной двери еще одна, решетчатая; внутри клетки, да, но, кроме решеток, ни одного выступа, ни единой трубы, пусто, держаться не за что.
Автобус не хотел принимать меня в себя, не хотел везти, а я не хотел оставаться.
Бейте, но везите, везите куда-нибудь.
Я разогнулся, вцепился в открытую дверь и ждал удара. Конвойный положил дубинку между лопаток — промял твердую саржу, разорвал кожу, раскровавил дряблое обескровленное мясо, ушиб позвоночник, но вряд ли позвонок треснул, кости у меня еще крепкие, еще старость кальций не вымывает. Ткнул под коленки, еще больнее, как электричеством дернуло, ног не чувствую. Сильные руки подхватили и с разгону вмяли в прокуренный полосатый живот, следом навалили Сипу, утрамбовали решеткой. Я отвернул лицо, да так и оставил смятым. Сипа засопел в воротник.
Снова конвоиры навалились на решетку, умяли сапогами.
Еще удары, лишние уже.
Полязгали засовом, замкнули.
Не хватало воздуха. В глазах темные круги. Я захрипел, заработал локтями.
Полосатые всколыхнулись.
Дышать нечем. Вместо дыхания мат, неразборчивый, негромкий, у каждого свой, кто как привык дышать, тот так и матерится.
Долго стояли, не ехали.
Потом поехали и запахло блевотиной. Толкотня, удары. Кто кого облевал, не видно.
На лицо брызнула кровь, чужая, разбили нос локтем, не мне.
Высадили на складских задах, у воды. В воде колыхался пластиковый мусор. Но это было море, я узнал его по запаху. Не примерещилось в сборке, в канализационной трубе бился прибой. Зачерпнуть бы воды в пластиковую бутылку и нюхать, мечтать о море и вспоминать море и всякую свободную воду, какая была в моей жизни.
Нас перекликнули и погнали к причалу.
9
Теплоход был старый, в ржавых потеках и вмятинах, обшивка умялась на ребрах, не скрывала скелет, но из гнилого нутра доносился гул двигателя, теплоход был еще живой. В ноздри клюзов ржавыми четками тянулись напряженные якорные цепи. Якоря не поднимали месяц или год, кто знает, как долго болеет и умирает железо в соленом тумане. На корме под шлюпбалками стояли на пластиковых упорах катера, кое-как укрытые от сырости брезентом. Вместе с угловатыми надстройками катера делали теплоход уродливым, неустойчивым, казалось, только якоря удерживали его, не давали перевернуться и лечь на дно.
Теплоход назывался «Двинск», порт приписки Архангельск, буквы едва читались. Название осталось от его прошлой жизни, а сейчас теплоход никак не называется, ни к чему ему название и порт приписки ни к чему. Нижний ряд иллюминаторов был замазан бежевой краской. Наверное, нам туда.
И трап был старый, с покореженными скобами.
Пятерками начали запускать на теплоход.
Полосатые поднимались по трапу на палубу, пробегали сквозь строй спецназа к распахнутой в трюм двери.
Я пробежал по трапу, споткнулся, плечом в перила, не упал, но тапок соскочил. Удар дубинкой.
— Быстрее пошел!
Рекс метил по голове, смазал, дубинка вкось пошла по уху на ключицу.
Еще удар, встречный, другой рекс бил, наискось по груди, не больно. Бить не умеют.
