Симоно-Савловск - Дмитрий Маркевич
Два ботинка на белой бетонной плите. Где-то далеко внизу двор. Мальчики играют в вышибалы оранжевым баскетбольным мячом. Девочки прыгают через резиночку…
Девушка с чёлкой цвета вороньего крыла удивленно глядит прямо. Из её рта стекает струйка крови. Звон монетки об асфальт…
Голубой глаз манекена с наивной тоской и надеждой буравит небо потолка…
Мужчина с лошадиным лицом достает что-то из кармана серого пальто, встает на колено и опускает это что-то в грязную лужу. Под мокрыми повисшими усами расползается усталая улыбка…
Двое сидят на скамейке под равнодушно-серым небом. В руках у девушки желтый полевой цветок. Перед сидящими застыло непривычно белое, как мрамор, закатное солнце. Облако каменным жерновом ползет на пару со спины…
Темная клякса отделяется от края лужи. Минуя водовороты перекрестков и маяки светофоров, крадется от одного темного проулка к другому. Ныряет в подвал. Пылинки танцуют в лучах лампы, опускаясь на старый ботинок, лоб которого измазан в глине. Тень ныряет под кровать. Складывает руки на груди, прижав к себе нож с измазанным красным цветом лезвием. Не видно, улыбается ли тень перед тем, как окончательно раствориться в полутьме подкроватного пространства. Новорожденная радуга всходит на поверхности жидкости; а где-то вдалеке нарастает звук, то ли сирены, то ли охрипшего саксофона…
За весенними декорациями рождается запах сырой земли, а мир вокруг, как сливочное мороженое. Незнакомый двор напоминает остров, время на котором остановилось в ожидании чуда. Драконы спят на чердаках. Пылинки танцуют в лучах солнечного света, медленно опускаясь на тяжёлые крылья…
Скрип механизмов прекратился, загорелся свет. Поморщившись от яркой лампы, Коля приподнял защитный поручень и, пошатываясь, вышел из комнатки. Молодая девушка всё так же сидела на табуретке и мучила «Тетрис».
— С возвращением, космонавт, — кассирша улыбнулась, отложила игрушку, и поаплодировала мальчику.
Тот неловко кивнул, смутившись такому вниманию, и прошмыгнул к выходу. Закрыл за собой дверь, спустился по ступенькам, и ошалело посмотрел по сторонам, безнадежно отравленный свежестью ночного воздуха. Мальчику впервые предстояло возвращаться в такой поздний час домой и его будоражила мысль о лихом путешествии. Темная аллея, ведущая из парка, казалась туннелем в неизвестное. Все дороги лежали перед ним. Бесконечность ночного города манила огнями…
И узнали они (эпилог)
Из пены майских яблонь, минуя плавники, скрывавшие Вечный огонь, на берег улицы Ленина вышла обнаженная женщина. Тело её золотили лучи полуденного солнца. Собирая на босые ноги пыль города, перешла она улицу Пушкина.
Увидели голую женщину подростки, беспечно сжигавшие минуты выходного дня. Тот, что с серьгой в ухе, говорил позже: «Ангел». Тот, что в рубахе, застегнутой до верхней пуговицы, повторял: «Вот это дойки». Тот, что смотрел под ноги, ища нечто важное, не отвлекся на мелочь.
Заметил нагую гражданку чиновник, сидевший в ресторане «Ишим» за глубокой тарелкой салата и стопариком водки. Выступили на морщинистом лбу капли пота. Стал так узок малиновый галстук. И забилось сильнее сердце в изношенном, тяжелом теле. Захотелось ему тихо вылететь из нелепой, разбухшей клетки. К вершинам тонких берез, к белому облаку, схожему формой с несущимся вдаль кораблем.
Разглядела непристойную девку домохозяйка, суетившаяся на кухне. Из пятиэтажной башни своей бросила взор, побелела, как соль и снова вернулась к работе. Но какой же тяжелой стала малая рюмочка. И проще стало продавливать нежное, мягкое тесто, открывая миру круги потемневшего старого дерева. А на ладонях, покрытых мукой, пролегли дороги и тропы, ни разу не хоженые, однажды забытые, навеки потерянные.
На пересечении с улицей Мира, игнорируя красный сигнал светофора, обнаженная женщина уверенно прошагала вперед. Не свернула, не ускорилась, не замедлилась, осталась на улице Ленина. Не огласился полдень похабными гудками. Дорога была пуста — лишь голуби, пыль, да весна.
Узрел прекрасную деву уличный художник, согнувшийся с пастельным мелком над белым листом. Обомлел от глаз голубиных, алой ленты губ, граната, рдеющего на щеках. И задвигалась рука уверенно, оставляя набросок: черта за чертой, изгиб за изгибом, все тени, все формы, все отблески сложились в единую церковь.
Обнаружил очевидную нарушительницу одинокий милиционер, шедший к ларьку за сигаретами. Прикинул все плюсы и минусы, риски, варианты, последствия. Дошел до ларька, купил пачку ментолового «Marlboro», распечатал, чиркнул спичкой, закурил, выдохнул, и снова вернулся к раздумьям. Постоял, поглядел на отдалившийся силуэт, кинул окурок в урну, да поспешил со всей решимостью к детям, купавшимся в фонтане у акимата.
Не приметил настоящее чудо человек, сидевший на скамейке и читавший газету. А сытый голубь, облюбовавший черный ботинок, застыл, наклонив голову. Словно недоумевал, как же так произошло.
Пересеклась с непонятной тетенькой девочка, что только вышла из «Детского мира». Удивленно приподняла бровь, облизала шоколад с пальцев, скомкала бумажку, спрятала в карман старой куртки. Прищурилась, глядя, как солнце превращает волосы в тонкую светящуюся проволоку. Фыркнула и побежала обратно во двор.
Обомлел от чудной незнакомки родитель, пришедший в парк с дочками. Замолчали аттракционы, потускнел и затих детский смех. Чугунная вязь забора обернулась прутьями клетки. Потонули все мысли и образы в плывущем черном треугольнике. Застучало в висках, впились ногти в ладони, захотелось догнать, помочь, посодействовать. Но стыдливо сжав губы, поспешил он скорее забрать дочерей с карусели, чтобы скрыться подальше от парка и улицы Ленина.
Зыркнул исподлобья на подозрительную путницу задумчивый пешеход. Поднял ворот пальто, сунул руки глубже в карманы, ссутулился. Попытался понять, что же это за знак, от кого же он послан. Зашевелились хитросплетения прожитых, полузабытых снов. Что-то дрогнуло за серой подкладкой, весело звенькнуло сквозь плотный туман. Так и ушел, унося в себе растущее пламя.
Уловил сияние далекой фигуры некто, стоявший у подъезда. Задумался о красоте, свободе и разрушительной силе. Покрутил в руке пакет с переобувкой, вздохнул, закинул на плечо сползший ранец, и устремился домой, на первый этаж.
Учуяла странного человека дворняга, дремавшая в зарослях Старого парка. Выскочила на проспект, побежала по следу, виляя лохматым хвостом. Лаем, играясь, вспугнула внимательную ворону. Пробежала мимо кривенькой березы, под неодобрительным взглядом сидящей среди ветвей серой кошки. Наловила языком солнечных лучей, зарылась носом в молодую траву, да потеряла запах среди потоков яблоневого цвета и сирени.
Проводили бесстрастно еще одну душу красные фасады столетних домов. Нашли в ней смысла не больше, чем в белой извести на стволе тополя; смелости не больше, чем в ржавой железке, торчащей из бордюра; огня не больше, чем в солнечной луже. Привычно погрузились в дрему,
