Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)
Чувствуя себя отвергнутым и ненужным, я пошел прогуляться по Чаринг-Кросс-роуд. Забрел в «Зеленого человечка»» выпил там пару рюмочек – нет, черт возьми, я набрался изрядно. Потом я решил зайти к Неду. (После того, как решил не заходить к Маккеллару из опасений наткнуться на его «милую» женушку.)
Дверь мне открыла Феликс. И сразу все поняла.
– Бедный, несчастный Каспар, – сочувственно проговорила она, как только увидела меня на пороге. Потом она ушла в магазин, и мы с Недом остались вдвоем.
Я рассказал ему о странностях Оливера.
– Оливер сам выбрал свой путь, и теперь приближается к его концу, и это, похоже, его надломило, – сказал Нед, пожимая плечами. – Будем надеяться, что он не назначит себя на роль Жертвы, которую следует принести ради Спасения Дружбы.
– Нед, ты еще не все знаешь. За последние несколько месяцев я не написал ни одной картины, в которой было бы хоть что-то сюрреалистическое. На самом деле, я почти не брался за кисть, при теперешнем моем состоянии. Я тут подумал… может быть, мне стоит выйти из братства и вообще порвать с сюрреализмом. Мне кажется, я смогу сделать больше, если займусь чем-нибудь более приземленным… скажем, дизайном афиш и рекламных плакатов.
– Порвать с сюрреализмом не так просто, как кажется. Вопрос не в том, хочешь ли ты порвать с сюрреализмом. Вопрос в том, захочет ли сюрреализм порвать с тобой. – Голос Неда был абсолютно бесстрастным. – Но ведь дело не в деньгах, да?
– Нет. Я просто думаю о том, чтобы все изменить. Я еще ничего не решил. Мне нужно подумать, разобраться в себе. Но мне кажется, я должен заранее предупредить. Если я все же приму решение, у меня будет другая жизнь. А прежняя жизнь, она просто закончится. Если рвать с прошлым, то рвать окончательно. Если это случится, я тебе напишу… я всем напишу и скажу, что не хочу никого видеть. Это не потому, что они все плохие, а я хороший. Просто, если я все поменяю в жизни, если я соберусь переделать себя, стать другим человеком, тогда мне будут нужны и другие друзья.
– И вообще все другое. За исключением Кэролайн, – сказал Нед, впившись в меня острым взглядом. – Кэролайн остается.
– Кэролайн остается, – подтвердил я. – Если я соберусь стать другим, я стану таким человеком, каким хочет видеть меня Кэролайн. Может быть, я вообще брошу искусство и займусь коммерцией.
Нед долго молчал. Сидел, барабанил пальцами по стулу, думал. А потом принял решение.
– Знаешь, это хорошая мысль, – сказал он. – Если хочешь уйти, уходи. Уходи, пока есть возможность. Сюрреализм исчерпал себя. Ничего нового уже не будет. Все дороги разведаны, все пути привели в тупик. Сюрреализм превратился в гетто в древнем сумрачном городе, обнесенном высокой стеной, где сплошные извилистые переулки, тупики и глухие дворы. Если пройти сюрреализм до конца, там, в конце, будет только безумие и смерть. Тем более, в Европе скоро начнется большая война, и я даже не представляю себе, как в нее впишется братство и какая от нас будет польза. Я буду с братьями до конца – столько, сколько смогу. Но у меня есть обязательства перед ними. Я в ответе за этих людей. А для тебя все иначе. Конечно, мне будет жаль, если ты нас покинешь, но, с другой стороны, меня радует, что ты об этом задумался. Иди за своей путеводной звездой. Я так думаю, самое главное в жизни, это не то, что с тобой происходит, пока ты живешь, а то, что останется после тебя. То, что ты оставляешь для вечности. Есть два пути в вечность. Первый путь – это искусство, в котором ты воплощаешь свои идеалы и мысли. Второй путь – это дети. Ты написал достаточно картин. Теперь, наверное, пора заводить детей. Прими мое благословение. Женись на Кэролайн. У нее подходящие бедра для деторождения. Хотя жалко, конечно… я на вас очень рассчитывал в смысле оргии.
Мы еще долго сидели, просто болтали о том о сем, уже не касаясь каких-то серьезных тем, но я был доволен, что рассказал Неду о своих сомнениях, потому что до нашего с ним разговора – это признание дается мне не без труда: я себя чувствую как-то глупо, – меня донимала нелепая фантазия, что если я объявлю о своем вероятном намерении выйти из братства, меня заклеймят как ренегата и затравят любыми возможными способами. Но Нед воспринял мои слова на удивление спокойно, и даже как будто меня поддержал, у меня отлегло от сердца. Только потом, уже позже, мне пришло в голову, что Нед просто хотел усыпить мою бдительность, и теперь он готовит расправу над презренным отступником в моем лице, и вот прямо сейчас, в эту самую минуту, инструктирует доверенных душителей из рядов братства, как вернее ко мне подобраться… Но нет, это уже полный бред.
Теперь я просиживал в «Пшеничном снопе» каждый вечер. На седьмой день появился Кроули. (Сперва я почувствовал его запашок, и только потом увидел его самого.) Весь вечер я угощал его выпивкой, но он сидел мрачный, замкнутый и неприветливый. Однако, в конечном итоге, он все-таки разговорился и посоветовал мне заглянуть в книжную лавку Уоткинса в переулке Сесил-Корт, рядом с Чаринг-Кросс-роуд, где продавалась оккультная литература и где, если мне повезет (или не повезет?), может быть книга доктора Акселя «Гипноз. Практическое руководство».
– Потом расскажешь мне, как успехи, мой мальчик, – сказал он, когда я попрощался и направился к выходу.
Я достал эту книгу и, следуя рекомендациям доктора Акселя, каждый день выполнял упражнения для глаз, сидя перед зеркалом. (Долговременный результат этих упорных занятий заметен на некоторых автопортретах, которые я написал много позже.)
В среду, уже после того разговора с Кроули, Кэролайн согласилась со мной поужинать. Мы договорились встретиться в кафе. Кэролайн была в замечательном настроении, оживленная и веселая. Сразу принялась рассказывать о своем театре, о первой репетиции «Вихря», об остальных членах труппы, занятых в спектакле. Я намекнул, что мне тоже хотелось бы поучаствовать в постановке, но мне было сказано, что все роли уже распределены.
Под конец ужина Кэролайн улыбнулась мне и сказала:
– Замечательный вечер, правда? Видишь, как все хорошо получается? Просто нам нужно время, чтобы лучше друг друга узнать.
– По этому поводу у меня есть предложение. Хочешь пойти со мной на Новогодний бал искусств в Челси? Это бал-маскарад, он всегда тематический. Тема этого года «Восемнадцатый век». Пойдем. Не устроят же вам репетицию в самый канун Нового года!
Она отчего-то задумалась, хотя было вполне очевидно, что ей понравилась эта идея. Потом она сказала:
– Да, милый. Пойдем. Это будет чудесно.
И мы принялись придумывать себе костюмы.
Я продолжал прилежно практиковаться в гипнозе. Доктор Аксель утверждал, что самое главное в этом деле – натренированные мышцы глаз. Он, однако, подчеркивал, что существует одно обязательное условие: гипнотизер должен добиться доверия гипнотизируемого, чтобы тот согласился подчинить свою волю воле гипнотизера. Из чего сам собой следовал вывод, что, невзирая на все вероятные успехи, мои возможности в данном случае были заранее ограничены.
Как-то вечером наша компания собралась, по обыкновению, в «Дохлой крысе» (Оливер в тот вечер не выступал, его вообще не было с нами; кажется, он давал представление в Театре Маскилайна*). Я завел разговор о своем увлечении гипнозом и спросил, нет ли желающих выступить в роли подопытных кроликов. Маккеллар вызвался первым, но он был безнадежен – сидел с глупой улыбочкой и спрашивал каждые пять-шесть секунд:
– Ну, что? Уже началось или нет? Когда я уже подчинюсь твоей воле?
Второй была Моника. Я сам поразился тому, с какой легкостью, чуть ли не с третьего пасса, мне удалось погрузить ее в транс, однако все остальные были настроены более скептически. Я заставил ее поднять и опустить руки, но все заявили, что это – не настоящее испытание. А потом Нед предложил, чтобы я заставил ее раздеться.
* Джаспер Маскилайн (1902-1973) – известный английский иллюзионист.
– Даже под гипнозом человек никогда не сделает того, чего не хотел бы сделать, – возразил Хорхе.
– А ты ей скажи, что она у себя дома, в спальне, и что пора спать, – предложил Нед.
Я так и сделал.
– Ты в моей власти, Моника. Я буду тебе говорить, что делать, а ты будешь слушаться, пока я тебя не отпущу. Сейчас ты одна, у себя в спальне. Уже поздняя ночь. Тебе пора раздеваться и ложиться спать.
Губы Моники сложились в слабую сонную улыбку. Глаза наполовину закрылись. Медленно, но без малейшего колебания, она расстегнула «молнию» на юбке, и юбка упала на пол. В нашу сторону уже поглядывали. И хотя посторонние зрители хлопали в ладоши, выражая горячее одобрение этому нечаянному стриптизу, для Моники их словно не существовало. «Серапионовы братья» наблюдали за действием молча. Теперь, глядя в прошлое, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что в их пристальных взглядах присутствовал не только чисто научный интерес. Я уверен, что если не все, то хотя бы некоторые из нас следили за обнажением Моники с неким извращенным злорадным удовольствием, поскольку нас все-таки задевало, что она всегда держится в стороне, причем, подчеркнуто в стороне, и наблюдает за нами, и собирает наши разговоры для своей картотеки.
