Юнас Бенгтсон - Субмарина

Все становится черным.

Черным.

Насколько черным?

Очень черным.

Как долго? Я не знаю. Когда глаза вновь открываются, голова болит, и мне трудно подняться. Меня рвало, преимущественно водой, но я этого не помню. Иголка все еще торчит из моей белой руки, как флаг, установленный полярником.

Я спешу убрать свое хозяйство и поставить коробку обратно на шкафчик.

В гостиной Мартин спит перед тестовой картинкой. Времени половина первого ночи.

Рядом с ним — полкуска хлеба с отметинами зубов. Открытый пакет с хлебом лежит на кухонном столе. Ему надо было взобраться на стол, чтобы достать его. Картофель фри и котлеты киснут в озерце, из которого на линолеум капает вода.

Рука не поднимается разбудить Мартина. Отношу его в свою постель, а сам иду чистить зубы. Потом ложусь рядом с ним. Завтра надо рано встать, сходить в булочную и купить ему все, что он любит. Я лежу, уставившись в потолок, прижимая Мартина к себе. Засыпаю не скоро.

Он молодой албанец. Мне он нравится. Он никогда меня не бил. И не угрожал побоями. Мы поднимаемся по лестнице, папе нужно зайти к другу, а потом мы пойдем за игрушками, это недолго.

Звоню в дверь. Два раза, он открывает. Долго смотрит на Мартина, затем на меня.

— Заходите.

На диване сидит парень лет девятнадцати-двадцати, курит.

Албанец кивает на него:

— Мой кузен.

Парень на диване улыбается Мартину:

— Привет! Как тебя зовут?

Мне приходится слегка сжать Мартину руку, чтобы он ответил.

— Привет. Мартин.

Ручка Мартина в моей руке становится влажной, ему трудно общаться с незнакомыми людьми.

— Можно мне на минуточку забрать твоего папу? А вы поиграете в «плей-стейшн», — говорит албанец. — На одну минуточку.

Мартин крепко держит меня за руку, не хочет, чтобы я уходил.

— А мы поиграем в «Теккен», — говорит парень на диване и улыбается Мартину. — Можешь выбрать первым.

Мартин, чуть не плача, отпускает мою руку, медленно подходит к дивану и садится рядом с парнем.

Мы с албанцем проходим в комнату, которая была бы спальней, если бы это было домом.

Он прикрывает за нами дверь. На минуточку.

Садится на угол большого письменного стола, смотрит на меня;

— Не стоит его сюда таскать.

— Он будет хорошо себя вести. Он спокойный мальчик.

— Я знаю, что он хороший мальчик. Дело не в этом. Просто не нужно, здесь не место для ребенка. Как ты думаешь, мне бы пришло в голову притащить сюда своих детей? Такие вещи нельзя смешивать. Может, ты об этом и не задумываешься. Но, приводя его сюда, ты делаешь меня скотиной. Дрянной скотиной. Которая накачивает его отца дрянью. Я этого не хочу.

— Мне было некуда его деть. Я…

— Он отличный парень, вопрос не в том. Просто больше так не делай, не следует смешивать такие вещи. У меня в машине детское кресло. Надо мной смеются. Так что приходится мне быть жестче жесткого, круче крутого.

Он достает маленький белый пакетик. Всегда маленькие пакетики и всегда один зараз. Если тебя возьмут с одним пакетиком, отделаешься штрафом. Я отсчитываю четыре сотни и сую две купюры обратно в карман.

— Ты должен мне две сотни с прошлого раза, помнишь ведь.

— Можно я отдам в следующий раз?

— Нет.

— Послезавтра. Я принесу деньги послезавтра.

— Нет.

Вообще-то, я ему часто остаюсь должен. Но не сегодня. Я должен быть наказан. Я нарушил правила.

Протягиваю деньги.

Мартин громко смеется. Парень на диване улыбается мне:

— А он молодец, твой мальчик, побил меня три раза.

Думаю, он нарочно дал ему выиграть.

— Можно мы еще один разочек сыграем? — спрашивает Мартин, глядя на меня.

— Не сегодня, солнышко.

Я протягиваю ему руку, он дает свою. По дороге наружу албанец хлопает меня по плечу:

— Помни, о чем мы говорили.

Я выхожу без денег, но с маленьким белым пакетиком в кармане. Мартин передвигается вприпрыжку, крепко уцепившись за мою руку.

Идем по улице. Был дождь.

— Думаешь, папа не сможет тебе сам сделать костюм Зорро? Раздобуду черную одежду, смастерю преотличнейшую маску. И еще шпагу из бамбука. Покрашу в черный цвет. Ну и конечно, у Зорро должен быть плащ.

— Пап, но я хочу настоящий костюм Зорро.

— Отличный получится костюм, лучше покупного.

— Но, папа, у всех есть настоящий костюм Зорро, такой, как я тебе показывал.

Мартин всю неделю ходил с каталогом игрушек, даже клал его рядом с кроватью перед сном.

Он молчит.

— Конечно, у тебя будет настоящий костюм Зорро.

Мы приходим в магазин игрушек.

— Подождешь, пока папа сходит в магазин и купит тебе костюм?

— Я тоже хочу в магазин.

— Нет, солнышко, будь так добр, постой здесь. Папа быстро.

— Но, пап…

— Подожди здесь…

Захожу в магазин, народу полно. Дети мучат мам, они хотят машинку, самолетик, робота с огнеметом. У касс стоит длиннющая нетерпеливая очередь. Прохожу вдоль полок, спокойно, я — отец, я ищу карнавальный костюм. Остались только Супермен, Бэтмен и последний Зорро.

Засовываю его под куртку, прижимаю локтем. Медленно продвигаюсь к выходу. Ну, не нашел ничего. У них нет того, что мне нужно.

Перед выходом я успеваю подумать: если меня поймают с этим костюмом под мышкой, если меня схватят, я потеряю Мартина. Потеряю навсегда.

Выйдя из магазина, я нигде его не вижу. Зову и нахожу между двух контейнеров с игрушками. Он кидает о землю и ловит мячик.

Я беру его за руку, тяну за собой по улице.

— Ты купил мне Зорро?

— Да.

— Где он?

— У них кончились пакеты.

Я показываю ему краешек упаковки, чтобы он не заплакал.

Всю дорогу я в страхе жду, что на мое плечо ляжет чья-то рука.

Дома он никак не может достать костюм из упаковки. Садится на пол в гостиной и разрывает полиэтилен. Я откладываю свой поход в туалет, чтобы посмотреть, как он наденет костюм. По-моему, я никогда еще не видел Мартина таким счастливым.

Он скачет по квартире на лошадке, спешивается, чтобы проткнуть меня. Я заваливаюсь на дверной косяк.

— Нет, пап, ты не умер, ты только ранен.

На конец шпаги насажен кусочек мела. Наши стены заполняются белыми Z.

Он не снимает костюма до вечера, смотрит мультик со шпагой в руке. Спит с ней ночью. И в воскресенье продолжает скакать.

Мы были в зоопарке в тот день, когда она сказала мне об этом. Стояла весна, нам было хорошо.

Нам хватило денег на большой пакет белого, какое-то время можно было жить спокойно. Мы шли рука об руку, юные влюбленные. Она сказала: пойдем в зоопарк, — нас ничто не держало, дел у нас никаких не было, и мы пошли. Наверное, это и есть счастье. Я долго смотрел на жирафа. Она надо мной смеялась, но он казался мне потрясающим. Я не видел жирафов больше десяти лет. Нет, по телевизору видел, но не такого, живого, который испражняется у вас перед носом и пахнет диким животным. Он был как порождение чьей-то фантазии. Из африканской саванны. Их было два. Они или прятали длинные шеи в кронах деревьев, или трусили друг за дружкой. Мы делили порцию сахарной ваты, отрывали маленькие розовые кусочки и кормили друг друга. Я, как в детстве, перепачкал все лицо липким сахаром.

— Я хочу с тобой кое о чем поговорить. — По-моему, так она сказала; лицо стало серьезным.

Мы сели на лавочку с видом на морских львов. Все кончено, подумал я. Хорошего не жди. Я приготовился выслушать что угодно. Нам было хорошо вместе. Но речь не об этом, все, конец. Может, у нее другой. Не важно, теперь все кончено, и, видимо, я чего-то не понял. Нам с ней было слишком хорошо, это ненормально. Так продолжаться не могло. Она улыбнулась мне, взяла за руку, ну вот, уже утешает. Смотритель в синем халате принес ведро и начал кормить морских львов. Он кидал им рыбу по одной, они ревели и дрались. Почему бы просто не высыпать все из ведра? И покончить с этим.

— Я беременна, — сказала она. — Почти наверняка. Вчера была у врача. Не хотела тебе говорить, пока не была уверена.

Я молчал.

— Мне нужно еще один анализ сдать, но, похоже, у нас будет ребенок.

Смотритель все швырял рыбу, по одной.

— Конечно, я могу сделать аборт. Если ты не хочешь. Если мы не хотим. Я понимаю, мы как бы не планировали.

Я смотрел на нее, смотрел на смотрителя с рыбой и на морских львов, дерущихся в воде.

Все было очень просто.

— Я хочу ребенка, — сказал я. — Я хочу, чтобы у нас был ребенок.

Все просто, ясно, глаза привыкли к свету. Остальное ничего не значило.

Мы сидим вместе на этой вот скамейке, и у нас будет ребенок.

Мы обнимались, молча. У меня глаза были на мокром месте. Я целовал ее в шею, в лоб, прижимал к себе.

Кормление морских львов наконец завершилось. И теперь те, что не ныряли за рыбными головами, лениво лежали у бассейна.