Иван Аксенов - Готы
Карета останавливалась, открывалась дверца: заглядывал жандарм. Высокий, с замерзшим лицом, крутил он коричневыми от табака пальцами длинный ус и спрашивал:
— Чего, э-э… изволите, вашество?
— Куда едем? — интересовался Благодатский.
— Известно — куда… — удивленно смотрел на Благодатского. — В Пермь, на квартиру…
— В ссылку?
— Зачем так, вашество… На квартиру…
— Хорошо, хорошо, ясно… Мне нужно — на воздух.
— А, это завсегда… Выходите, вашество: везде поля, никого нету… Ветер только шибкий…
— Ничего, ничего, благодарю, — отказывался от помощи жандарма: выходил из кареты, заходил за неё. Ломал сапогами жесткий наст и неглубоко проваливался в снег. Видел утонувшие в сугробах — полозья кареты. Думал: «Ну и дороги… Как только — едет, да еще и с такой скоростью…» Расстегивал пуговицы пальто, затем — брюк: доставал член и мочился. Видел, как становится ярко-желтым искристый наст и тает, пропуская горячую жидкость вглубь сугроба. Морозный ветер щипал лицо и чуть сдувал струю — вбок. По окончании — брал в руки немного снега, протирал им ладони: снег таял и обжигал. Возвращался в карету. Поднимаясь по ступенькам — спрашивал жандарма:
— Почему не сядете ко мне? Здесь тепло.
— Благодарю, вашество, — отвечал жандарм и отказывался.
Ехали дальше. Благодатский вытирал руки бархатом занавески и размышлял о своей дальнейшей судьбе. Заглядывал в шкатулку для бумаг, находил там среди прочего — сопроводительное письмо к пермскому губернатору, в котором было указано: пристально наблюдать за деятельностью, знакомствами и посещениями, не допускать сношений с местными интеллигентами и литераторами. «Это что теперь — переписывать заставят, мелким чиновником в конторе корячиться?» — ужасался Благодатский. — «И рукописи, если напишу чего-нибудь, — могут отобрать. Наверняка отберут. А девки? Какие там девки, в провинции? Дуры дикие, за всю жизнь ни одной книги в руках не державшие… Блядь, вот попал…» Постепенно за окном темнело, а стекло — покрывалось таким слоем ледяной крошки, что становилось невозможным разглядеть что-либо — кроме черно-синей темноты. «Изнутри замерзло или снаружи?» — дышал на стекло и смотрел, как протаивает мутная от теплого дыхания лунка и стекают вниз от нее капли, оставляя за собой едва различимый след. Протирал рукавом и видел теперь вверху — звезды, маленькие и далекие, а внизу — снежное поле, мерцавшее поверх черного — серебристым. Луны не видел: висела с другой стороны или сзади кареты.
Через некоторое время — останавливались: открывалась дверь, залезал внутрь — жандарм.
— Замерзли? — хмуро спрашивал Благодатский.
— Никак нет-с, — отвечал жандарм и вынимал откуда-то, словно — из-за пазухи: наручники с длинной цепочкой. — Позвольте, вашество…
— Это — что? — возмущался.
— Да мы так с вами должны были весь путь проделать, однако же я… По глубочайшему уважению… К заставе подъезжаем… — мямлил жандарм.
— Понял, не оправдывайтесь, — подставлял руку Благодатский.
— Благодарю, вашество… — замыкал на ней, а затем — на своей руке кольца наручников жандарм.
Приехали на заставу через полчаса. Всю дорогу жандарм разглядывал обивку кареты, замерзшее окно и даже кольцо наручников на руке — старался избежать тяжелого взгляда Благодатского, который от нечего делать пристально изучал своего спутника.
Слышали голоса, выходили из кареты. В темноте зимней ночи, освещенной снегом, звездами и луной, — видели шлагбаум поперек дороги и заставный домик с темными окнами. На пороге домика стояли два мента в серых куртках и с автоматами наперевес. Один — держал рукой слабый фонарь, которым светил в лицо подходившим.
— Вот они, Семен! — говорил мент с фонарем менту без фонаря. — Прибыли… Бумаги ваши пожалуйте.
При помощи жандарма доставал Благодатский из шкатулки требуемые бумаги, отдавал менту; опирался о трость. Мент — светил фонарем, рассматривал.
— За подписью? — спрашивал второй.
— За подписью, порядок, — отвечал, складывал бумаги вдвое и прятал в карман. — Ну, как доехали?
— Я так и буду здесь стоять? Может, проведете внутрь?.. — сухо спрашивал Благодатский.
— Конечно, конечно, сию минуту, — поднимал повыше фонарь и открывал Благодатскому свое лицо: круглое красное лицо избитого им накануне мента. — С вами тут одна барышня очень уж свидания добивалась…
— Не положено, — подхватывал другой мент. — Да мы с ней — уговорились. Отстегните, — кивал жандарму.
— Я что, должен с вашей этой барышней на морозе разговаривать? — возмущался Благодатский.
— Они конфиденциальности желают, а мы — вас одних оставить не можем: всего одна комната, извиняйте… Так что вы уж тут — переговорите, а мы не станем слушать: постоим в сторонке, посмотрим… — хихикал краснолицый мент и открывал дверь домика: — Барышня, выходите!
Вздрагивал от удивления Благодатский, когда видел, как выбегала из заставного домика — она: одетая по обыкновению — в черное, с непокрытой головой, заплаканная. Спешила к нему, бросалась на шею. Говорила тихим прерывающимся голосом:
— Не хотели дать увидеться менты… Денег требовали… И в комнате грязной сидеть пришлось целый день, а как стемнело — они даже свечки не зажгли, в темноте сидели и молчали!.. Страшно было, так страшно…
Через её плечо видел Благодатский собравшихся в кучу на крыльце вокруг фонаря — ментов и жандарма: склонили головы и шептались о чем-то — не забывая подслушивать происходивший разговор. Спрашивал:
— Да как ты попала сюда? Как успела приехать раньше, чем я? — прижимал к себе, чувствовал на спине — ее руки. Падала в снег бесполезная трость.
— Я заплатила…Как узнала — сразу наняла людей, лошадей… Пыталась пробиться к самому — не принял: несколько писем отослала на его имя с прошениями. Знающие люди сказали — если постараться, то можно тебя в Саратов через несколько времени перевести… Почему, почему меня не пускают — с тобой?..
— Не нужно тебе туда, — вздыхал Благодатский. — Тяжело там будет…
— Господа, поторапливайтесь! — прикрикивал с крыльца мент. — Время, господа!..
— Сейчас моя карета должна со станции прибыть со свежими лошадями… — чуть отстранялась и смотрела в глаза: скупо освещенное зимней ночью лицо казалось черно-серебряным, как снег. — Я буду писать тебе…
— А я — не буду! — кобянился вдруг Благодатский. — Не буду, потому что — вот эти читать станут, все — что напишу! И тебе не стоит, не хочу, чтобы до меня твои письма прочитывали, не хочу…
Слышался шум и ржание лошадей: подъезжала карета. К Благодатскому подходил жандарм: брался за свободно свисавшую вниз цепь наручников и защелкивал кольцо на своей руке. Поднимал трость, протягивал.
Отходила. Тихо и грустно смотрела на Благодатского. Говорила:
— Прощай. Увидимся ли?
— Прощай. Обязательно увидимся. Обязательно… — но дрожал его голос, и не слышалось в нем уверенности. Шел с жандармом к карете — так же, как и она: сопровождаемая ментами. Слышал, как говорили они ей:
— Видите, барышня, как ладно все вышло… А вы нервничали…
Не отвечала.
Уже в карете жандарм опять смотрел мимо Благодатского и говорил:
— Самую малость осталось проехать — и будем в городе… Самую малость…
Но Благодатский не слушал: сидел прикрыв глаза и представлял себе, как в темноте морозной ночи на заваленной снегом дороге — разъезжаются в разные стороны две кареты.
Просыпался — в комнате общежития: на измятом покрывале кровати, в уличной одежде и со странными ощущениями в голове и теле. Заново прокручивал в голове запомнившийся до мельчайших деталей сон, думал: «Это — под впечатлением вчерашнего? А может — сон о будущем, сон, который сбудется? Да мне, кажется, страшно…» Смотрел на пол и видел — ментовскую фуражку: грязная, деформированная, лежала она посреди комнаты и странно выделялась на фоне бледного линолеума. Решал: «Нет, не страшно. Если уж вчера с ментом не испугался, то и тут пугаться нечего: мое будущее…»
После обеда, ближе к вечеру — раздавался звонок сотового телефона: звонил Леопардов. Сообщал:
— Сегодня вечером — готик-парти, наш первый концерт! Пойдешь?
— Непременно… — соглашался Благодатский и договаривался — где и во сколько встретиться.
Приезжал вечером на встречу — уже несколько оправившийся от последних событий и странного сна, взбодрившийся: готовый к новым впечатлениям и происшествиям. Находил музыкантов на асфальтированной площадке неподалеку от станции метро «Рязанский проспект»: стояли, прислонив инструменты к ларьку со спиртными напитками: пили.
Здоровался, закуривал сигарету. Принимал предложенный пластмассовый стаканчик.
— Фьюнерал — опаздывает, — сообщал Леопардов. — Ждем. А эти — с нами…
