Лидия Ланч - Парадоксия: дневник хищницы
Когда фильм был готов, Стин пригласил меня в гости — отпраздновать. Холостяцкая берлога на втором этаже с видом на канал. Приглушенный белый свет, ненавязчивая музыка — ничто не предвещало того кошмара, который последовал. Белая рыба, суп, фрукты, вино. Просто, но элегантно.
А потом меня вдруг затошнило. Мы еще не закончили ужин. Голова закружилась. Все поплыло перед глазами. Комната закружилась в размазанном вихре. Полуобморочное состояние. Еще немного — и меня точно вырубит. Может, он что-то мне подмешал в вино… какой-нибудь наркотик. Или даже слабый яд. Мышьяк. Белладонна. «Синь небес», ((прим.переводчика: роман Жоржа Батая.)) разыгранная наяву. Стин как будто забеспокоился, но мое состояние явно его забавляло. Он осторожно отвел меня на постель, уложил, принялся вытирать мне лицо влажной тряпочкой. Сказал, может быть, рыба была несвежая. Может быть, я отравилась. Он мне льстил. Говорил, что мне очень идет, когда мне блевовато. Сейчас я такая обворожительно бледная. Вообще-то, я бледная всегда, но теперь моя бледность как будто светится изнутри. Я — как сияющее видение. И это его возбуждает. Вот, у него уже встало. Я же, наверное, не буду против, если он расстегнет брюки. Просто расстегнет брюки, а то ему там внутри тесно. Он там задыхается. И при этом он все повторял, какая я сексуальная, когда мне плохо.
Я попросила его проводить меня в ванну. Иначе меня вырвет прямо на постель. И не только вырвет. Мне еще в туалет надо. Срочно. Он бережно снял с меня платье, трусики, лифчик. Аккуратно сложил их и пристроил на вешалку для полотенец. Своими безупречными манерами он мне напомнил хорошо вышколенного слугу, которому, соответственно, хорошо и платят. Он сказал, чтобы я не стеснялась. Если мне надо блевать — вот унитаз. Он будет рядом. Чтобы помочь, если что. Я склонилась над белым другом. Он присел рядом. Взял за запястье, проверил пульс. Приложил руку ко лбу — нет ли температуры. Потом проверил зрачки. Ослепительно белая плитка на стенах закружилась перед глазами. И тут меня прорвало. Я блевала кошмарно — и одновременно ссала и срала. Прямо на пол. На белую плитку. Себе на ноги. В общем, хлестало изо всех дыр.
Несколько раз я теряла сознание. Приходила в себя. Потеряла всякое ощущение времени. Понятия не имею, сколько я там провалялась, в сортире. Меня всю трясло. В животе урчало. Потом были какие-то вспышки. Сначала я испугалась, но потом до меня дошло, что этот мерзавец меня фотографирует. Мне вроде бы стало получше. Мне даже хватило сил приподнять голову и попросить воды. Стин обворожительно улыбнулся и открыл воду в душе. Снял со стены шланг с насадкой. Проверил температуру. Направил струю на стену у меня над головой. Такое крещение прохладными брызгами. Потом он обвел мое тело по контуру, пощекотал мне ступни, слегка увеличив напор воды. Потом устроил мне водный массаж — по ногам и выше, до этого самого места. Соблазнительно увеличивая напор. Держал струю ровно столько, чтобы я возбудилась.
Потом он направил ее мне в рот. Вода ударила, как холодный кулак — заставила разжать губы, залилась не в то горло. Он улыбнулся, когда я закашлялась, и схватился рукой за свой член, который так и торчал из расстегнутых брюк — на протяжении всего эпизода. Одной рукой, значит, дрочил, а второй наводил фотоаппарат, выбирая ракурс. Раздвинул мне ноги носком ботинка. Направил сильную струю воды прямо в мой крошечный нежный бутончик. Я начала содрогаться. Кровь застучала в висках. Оргазм стремительно приближался. Фотовспышки отражались слепящими бликами от белых стен. У меня не было сил возмущаться. Тщеславие в данном случае ни к чему. Мы кончили одновременно. Вжигая весь этот эпизод на фоне мощнейшей поблевки себе в коллективную память — как коротенький фильм для последующего просмотра.
Он роняет шланг на пол и встает рядом со мной на колени. Целует мне ноги. Что-то бормочет на французском, немецком, голландском — литания к моей красоте. Медленно омывает меня водой. На губах — ангельская улыбка. Я — совершенно измотанная, вообще никакая. Парализованная слабостью. Он берет меня на руки и относит в постель. Говорит, что мне надо поспать, отдохнуть, набраться сил. Спорить нет сил. Он опять достает фотоаппарат.
21
«ЧАРЛЗ МЭНСОН НАВСЕГДА В МОЕМ СЕРДЦЕ…» — написано на стене в коридоре черными двухфутовыми буквами. У меня до сих пор все болит после бешеной гонки на «Харлее» по ухабинам и колдоебинам изрытых улиц Хакни. Разумеется, байк вел Смиффи, а я просто сзади сидела. Смиффи — звучит, как имя для плюшевого медвежонка, но этот outlaw-байкер на медвежонка совсем не похож, разве что на большого медведя гризли. Он усмехается: «Миленько, правда…», — и ведет меня дальше, на третий этаж этой вонючей ночлежки.
Повсюду валяется мусор: у плинтусов, на ступенях, у дверей на площадках — свисает даже с перил и с пустых патронов, где лампочек нет и в помине. Полусгнившие тряпки, которые когда-то, как я понимаю, были одеждой, преют по углам. Горы объедков: куриные кости, пластиковые тарелочки из-под рыбы и чипсов, коробочки из-под дешевого карри на вынос. Запах — одуряющий концентрат гниющей заживо плоти и экскрементов, — вызывает почти неудержимую тошноту.
— Дом, милый дом, — бормочет этот немытый гений. Человек он суровый, немногословный. Мне все-таки удается не блевануть, я только сплевываю желчью — и все.
Смиффи мне порекомендовали как надежного «мытаря». Если тебя кто-то кинул на бабки, или кто-то тебя достает, или тебе просто охота над кем-нибудь приколоться, кто тебе неприятен, тогда следует обращаться к нему. Подобного рода услуги мне в данный момент не требовались, но при его габаритах — 6 футов 2 дюйма ростом и весом в 263 фунта, — он мог бы составить достойное украшение моей конюшни одноразовых жеребцов.
Мы вышли из бара, оба — в ломину пьяные, сели на его байк и поехали к нему загород. Мне всего-то и нужно было, что поебаться. Быстрый, дешевый и грязный фак. Ну и, разумеется, закрепить знакомство. Кто знает, может, когда-нибудь в будущем у меня и возникнет необходимость в его уникальных талантах. Оказалось, что он живет в нескольких милях от города. В общем, к тому времени, когда мы добрались до его берлоги, мое терпение было уже на исходе. «Запирается только изнутри» — было слабое утешение. Я неотвратимо трезвела.
Спросила, где туалет. Он указал в угол. Сказал, что если мне вдруг захочется подтереться, он мне выдаст футболку, но я подумала, что лучше пусть просто высохнет — так будет гигиеничней. Я присела на корточки, к нему лицом, стянула трусики и вылила из себя все бессчетные порции водки, которые поглотила за вечер. Прямо на пол. Здоровенная лужа медленно растекалась по комнате, подбираясь к его вонючему матрасу. Я с облегчением застонала, по телу прошла слабая дрожь. Смиффи опустился на четвереньки и слизал последние капли с моей пизды. Его свинарник наполнился ароматом горячей мочи. Воздух как будто наэлектризовался. В комнате стало теплее на несколько градусов. Заряженные частицы плясали в пространстве, словно искрящиеся пылинки.
Он вылизывал мой истекающий паром холмик, как голодный медведь — фантик из-под конфеты. Он скинул косуху, зачерпнул мою мочу и размазал ее себе по рукам до самых плеч. Облизал пальцы, потом предложил мне. Грубо раскрыл мне губы и запустил свой язык мне в рот. Всосал в себя мои слюни пополам с желчью и тут же пустил их обратно мне в горло. Я чуть-чуть подержала во рту эту смесь наших слюней и выплюнула это все ему в рожу. Он достал член из штанов, сжал его в кулаке и принялся долбиться им прямо в гнилой паркет, пропитанный мочой. Со всей дури. Как будто хотел пробить членом дыру в деревянном полу. Я с трудом удержала смех. В пьяном ступоре все равно — кого или что ебать. Главное, чтобы ебать хоть что-то.
Его бешеный рев, глухие удары члена об пол, скрип половиц — как песня больного, патологического сладострастия. Алкоголь бурлит у меня в крови, перед глазами все плывет. Тошнота подступает к горлу и извергается наружу. Одна горячая плюшка падает ему прямо на член. Он кончает в пьяном бреду. Его сперма, моя блевотина и моча соединяются в святом нечестивом браке, образуя вонючую лужу прямо у меня под ногами. Я уже не могу сдерживать смех, когда он переваливается на спину, посылает мне воздушный поцелуй, шепчет: «Спокойной ночи, куколка…», — и отрубается.
Я кое— как привожу себя в порядок, спускаюсь вниз и сорок минут жду такси. Ночное небо уже кровоточит рассветом. Я кривлю губы в усмешке. Больше мы с ним никогда не увидимся. Разве что мне вдруг понадобится обратиться к нему как к «мытарю».
Я уехала из Амстердама через несколько дней после свидания со Стином. Ночным паромом до Лондона. Позвонила Мюррею, с которым мы познакомились в Лос-Анджелесе. Он сказал, что если мне негде остановиться, я могу забуриться к нему… остановиться мне было негде, так что я приняла его приглашение.
