Чак Паланик - Проклятые (Damned)
Скорее из врожденной вежливости и обходительности, нежели фактического интереса я спросила, являются ли эти приготовления частью игры. Игры во французские поцелуи. Мы все были в моей крошечной комнате, в одинаковой школьной форме – темные юбки-брюки, кардиганы с длинными рукавами, мокасины с кисточками и белые носочки. Всем нам было по одиннадцать или двенадцать. А день недели был, кажется, вторник.
– Ты подожди, – сказала одна мисс Шлю де Шлюхон.
– Ощущение очень… Si bon, – сказала другая мисс Киска Кискью.
Третья сказала:
– Мы не сделаем тебе больно, честное слово. Я по природе своей всегда была открытой и
доверчивой. Когда вступают в игру чужие мотивы и тайные планы, я, пожалуй, даже слишком доверчива. Мне показалось, что дурно подозревать сразу трех одноклассниц, и я просто стала выполнять их указания. Девочки расположились вокруг меня на кровати: две возле плеч, третья осторожно сняла с меня очки, сложила и, держа их в руках, присела у моих ног. Девочки по бокам взялись за пояс халата, свободно обвязанный вокруг моей шеи. Третья приказала им тянуть.
Пусть эта сцена продемонстрирует вам, какие опасности подстерегают потомков бывших хиппи, растаманов и любителей панк-рока. Пояс сжимался все плотнее, лишал меня не только воздуха, но и притока крови к моему драгоценному мозгу, а я – я не протестовала. По потолку в поле зрения полетели метеоры, мое лицо стало жарко-багровым, сердце запульсировало под ключицами, а я никак не сопротивлялась. Ведь все происходящее – лишь игра, которой меня учат сверстницы в чрезвычайно эксклюзивном интернате для девочек, расположенном в укромном и безопасном уголке Швейцарских Альп. Несмотря на их теперешний статус мисс Стерв Стервоски и Прости Проститутсон, эти девочки однажды закончат школу и займут пост главного редактора британского «Вог» или, на худой конец, первой леди Аргентины. В нас ежедневно вдалбливали правила этикета и протокола. Такие благородные юные леди ни за что не опустятся до чего-то недостойного.
Под их натиском я воображала себя невинной гувернанткой из «Франкенштейна», подвешенной на виселице. Жестокая петля затягивается на моей шее в наказание за то, что моего воспитанника убило ожившее создание безумного ученого. Задыхаясь, я представляла себе туго затянутые корсеты из китового уса. Изнуряющее воспаление легких. Опиумные притоны. Я воображала себе обмороки и головокружения и огромные передозировки лауданума. Я стала Скарлетт О’Хара в сильных руках Ретта Батлера, которые пытаются задушить, изгнать мою любовь к благородному и прекрасному Эшли Уилксу. В этот миг, вцепившись в постель покрасневшими, ноющими пальцами, хриплым от напряжения голосом я вскрикнула, словно Кэти-Скарлетт О’Хара:
– Вы пьяный идиот… Уберите прочь руки!
Мое поле зрения целиком заполнили метеоры, звезды и кометы всех цветов, красные, синие и золотые, а потолок начал опускаться. За какие-то секунды мое сердце будто остановилось, нос почти касался, да, касался потолка, который всего пару мгновений назад парил высоко-высоко надо мной. Мое сознание летало, парило, смотрело сверху на мою кровать и ее обитателей.
Голос девочки произнес:
– Целуй ее, быстро!
Голос раздался откуда-то позади. Повернувшись, я увидела, что все еще лежу на своей кровати, а махровый пояс туго затянут у меня на шее. Мое лицо выглядит бледным, почти белым, а девочки, сидящие у моих плеч, тянут за концы пояса.
Девочка справа повторила:
– Хватит тянуть, целуйте! Другая ответила:
– Фу…
Их голоса казались приглушенными, как из тумана.
Третья девочка, сидящая у моих ног, взяла очки и нацепила их на свой задранный нос. Моргая ресничками и кокетливо наклоняя голову то на один бок, то на другой, она заявила:
– Смотрите на меня! Я жирная уродливая дочка тупой, как жопа, кинозвезды… Я была на обложке «Пипл»!
И все три мисс Бимбо фон Бимбо захихикали.
Если позволите на миг предаться самоуничижению, я и вправду выглядела ужасно. Щеки отекли и припухли, стали похожи на абрикосовое суфле. Глаза сощурились в щелочки и казались подернутыми такой же пленкой, как стеклянистая поверхность чрезмерно карамелизованного крем-брюле. Что еще хуже, мой рот широко раскрылся, и оттуда высунулся язык, зеленый, как сырая устрица. Лицо от лба до подбородка приобрело разные оттенки, от алебастрово-белого до светло-голубого. На покрывале рядом с моей посиневшей рукой лежали забытые «Доводы рассудка».
Я наблюдала за происходящим так же отстранение, как моя мать, которая набирала комбинации клавиш на ноутбуке, чтобы следить за служанками и регулировать освещение. Я не чувствовала ни боли, ни тревоги. Я ничего не чувствовала. Подо мной три девочки распустили пояс на моем горле. Одна просунула руку мне под затылок и немного откинула мою голову назад, а вторая глубоко вдохнула и наклонилась. Ее губы накрыли мои синие губы.
И да, я знаю, что такое клиническая смерть, однако тогда меня больше беспокоили очки. Девочка, которая сидела у моих ног, еще не сняла мои очки для чтения.
Она приказала:
– Дуй! Посильнее!
Девочка наклонилась надо мной… Когда она начала вдувать воздух мне в рот, я будто упала с потолка прямо в собственное тело. Губы девочки прижались к моим губам, и я обнаружила, что снова нахожусь в теле на кровати. Я закашлялась. Оказалось, что у меня жутко болит горло.
Три девочки смеялись. Моя крошечная комната, мои истрепанные книги: «Грозовой Перевал», «Нортенгерское аббатство» и «Ребекка» сияли и сверкали. Все мое тело словно зарядилось электричеством, оно дрожало и вибрировало, как тогда, когда я ночью ходила голой по снегу. Каждая моя клеточка заполнилась этой свежей энергией.
Одна из Шлюх Шлюхсон, та, которая вдувала воздух мне в рот, сказала:
– Это называется «поцелуй жизни».
Из ее рта пахло вечнозеленым ароматом жевательной резинки. Вторая добавила:
– Или игра во французские поцелуи. Третья спросила:
– Хочешь еще?
Подняв ослабевшие руки, коснувшись дрожащими холодными пальцами горла, где махровый пояс еще сжимал пульсирующие артерии, я слабо кивнула и прошептала несколько раз:
– Да…
Словно самому мистеру Рочестеру. – О боги! – шептала я. – Эдвард, прошу тебя… О да!
20
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Говорят, мир тесен… В аду точно началась Неделя Родного Дома. Нет, правда, как будто все меня знают, а я – их. Это как встреча выпускников в моем интернате, когда по территории бродят толпы старушек с мечтательными глазами. Куда ни глянь, на тебя в ответ смотрит знакомое лицо.
Мой отец сказал бы: «Когда съемки не в павильоне, готовься к дождю».
В смысле, никогда не знаешь, что подбросит судьба. Я заманиваю к себе в ад канадскую девочку, больную СПИДом, – и тут же вижу своего ненаглядного Горана в облегающем розовом комбинезоне с номером на груди. Даже не сняв гарнитуру со своей модной стрижки под пажа, я вскакиваю и начинаю плыть, разгребать руками океан толстых покойников-туристов, забрызганных собственной ядовитой рвотой. Несколько мгновений – и мои руки запутываются в лямках фотоаппаратов и ремешках темных очков, канатах для прыжков и искусственных гирляндах. Я поскальзываюсь в кокосовых миазмах дешевого молочка для загара и кричу, нет, ору:
– Горан!
Я то всплываю, то погружаюсь, задыхаюсь в прибое отравленных туристов и машу руками:
– Стой, Горан! Подожди!
Я не привыкла ходить на каблуках, запуталась в проводах, спотыкаюсь и падаю в кипящую толпу.
Вдруг меня сзади ловит чья-то рука. Рука, обернутая в рукав черной кожанки. Арчер спасает меня, вытягивает из толчеи бродящих, как стадо коров, покойников.
Под взглядами Бабетт и Леонарда я говорю:
– Мой парень… Он был прямо там! Паттерсон распутывает и снимает с меня гарнитуру.
– Успокойся, – говорит Бабетт и добавляет, что нужно просто подмазать демонов ирисками или батончиками.
Если Горана прокляли недавно, его дело легко будет найти.
Бабетт уже тянет меня за руку в противоположном направлении, выводит из зала телемаркетинга. Она тащит меня по коридорам, по каменным лестницам, мимо дверных проемов и скелетов, под арками с черной бахромой спящих летучих мышей, по высоким мостам и влажным туннелям – все это в головном офисе подземного мира. Наконец, подходя к стойке, покрытой кровавыми потеками, Бабетт оттирает локтями мертвых, которые уже стоят в очереди. Она достает из сумки батончик «Абба-Заба» и поводит им перед носом демона, сидящего за столом. Этот получеловек-полусокол с хвостом ящерицы увлеченно разгадывает кроссворд. Бабетт обращается к нему:
– Привет, Акибель! Что у тебя есть на новичка по имени… – И смотрит на меня.
– Горан, – говорю я. – Горан Спенсер.
Соколоящерочеловекомонстр поднимает глаза от кроссворда, смачивает грифель карандаша раздвоенным языком.
