Хэнк Муди - Бог ненавидит нас всех
— Маму все это, похоже, окончательно выбило из колеи, — говорю я, обводя взглядом гостиную.
Мама действительно так до сих пор и не вернулась с кухни.
— Думаешь, она уже в курсе? — спрашивает Тана.
Я пожимаю плечами.
— Слушай… Ты ведь вроде бы хотела поговорить со мной о чем-то важном.
— Потом, — говорит Тана. — Ты когда успел на виски переключиться? Похоже, мне долго придется тебя догонять.
На полдороге к бару нас перехватывает Дотти. У нее опрокинутое лицо, по щекам течет тушь с глаз. Минуту спустя я взлетаю вверх по лестнице на второй этаж и с воплями бегу по коридору, распахивая двери. И обнаруживаю то, что, в общем-то, и ожидал увидеть: в большом стенном шкафу гардеробной уединились — как подростки втихаря от родителей — Джанин и мой папаша. Отец растерянно разводит руками, Джанин одергивает и машинально начинает разглаживать задранное и помятое платье.
— Ну, в общем-то… — говорит отец, — я все равно собирался вас познакомить, не в такой, конечно, обстановке, но тем не менее…
Джанин вслед за отцом пытается делать вид, как будто ничего экстраординарного не произошло. Она улыбается и протягивает мне руку. Мне сейчас не до нее, как, в общем-то, и не до выяснения отношений.
— Мама, — говорю я. — Она там, на кухне… Потеряла сознание. «Скорую» уже вызвали.
Глава 12
Мы с отцом на время фактически поселились в приемном покое Медицинского центра университета округа Нассау. Мы старательно избегаем неловких тем и ограничиваем наши разговоры обсуждением явно уменьшающихся шансов «Нью-Йорк Айлендерс» на победу в чемпионате да обмениваемся пожеланиями на тему «что тебе принести», когда поочередно ходим в больничный буфет или за сигаретами. Постоянно появляющиеся в приемном покое врачи рассказывают нам о состоянии мамы. По телевизору, установленному в комнате для гостей, только и говорят о том, что Рождество на носу, что оно вот-вот наступит и что оно, оказывается, уже прошло.
Поначалу моя мама, а точнее, ее состояние, похоже, ставит докторов в тупик. Лечащий врач — доктор Уинфилд Эдгаре («Зовите меня просто доктор Уин, мне так привычнее») — уже не настаивает на первоначально поставленном им диагнозе: «Больше всего меня беспокоит, что именно такие симптомы чаще всего проявляются при опухоли головного мозга». Вскоре я начинаю понимать, что беспокоит доктора Уина вовсе не ухудшающееся состояние мамы, а недостаток каких бы то ни было свидетельств в пользу поставленного им диагноза. Несмотря на бесконечные анализы, снимки и томографии, обнаружить опухоль врачам так и не удается.
На четвертый день доктор Уин заходит в комнату для родственников, сияя, как надраенный чайник.
Опухоли у нее нет. — В его голосе звучит едва скрываемая радость по поводу того, что ему все-таки удалось перехитрить симптомы маминого заболевания, так долго водившие его за нос. — Паранеопластический синдром. Еще несколько лет назад мы не смогли бы правильно его диагностировать. Мы и сейчас не совсем ясно понимаем, в чем его природа и как он развивается. Ее мозг — скорее, вся нервная система в целом — пострадал от иммунной реакции на воздействие иного рода. То есть то, что мы наблюдаем в ее головном мозге, является всего лишь симптомами, а. не подлинной причиной ее заболевания и ухудшившегося состояния. Пришлось здорово поломать голову и провести кучу обследований, чтобы понять, что же спровоцировало столь сильную иммунную реакцию ее организма.
— И что же? — осторожно спрашивает отец.
Доктор Уин просто сияет.
— Рак легких, — с профессиональной гордостью объявляет он.
— Да она ведь даже не курила, — говорю я.
— Среди близких есть курящие? — интересуется врач, старательно не замечая отцовские зубы и пальцы, желтые от никотина. — Причиной, кстати, может быть и асбест. У вас дом старый?
Доктор Уин сделал свое дело и уходит со сцены. Мы теперь будем молиться на доктора Веста из онкологического отделения. Он столь же заботлив и любезен, как и доктор Уин, вот только с профессиональным врачебным чувством юмора у него похуже:
— Девяносто процентов пациентов, у которых болезнь обнаруживается на этой стадии, умирают в течение пяти лет. — С этих ободряющих слов он начинает свой рассказ о том, что собирается назначить маме самый агрессивный вариант лучевой терапии.
Мне хочется плакать. Отец, по-моему, тоже готов разреветься. Но из уважения к давней негласной традиции мы предпочитаем не выражать такие эмоции на глазах друг у друга.
Эмоциональное состояние мамы прыгает, как на качелях, в зависимости от назначенных процедур и общего хода лечения. К своему ужасу, я начинаю понимать, что она, похоже, испытывает даже что-то вроде облегчения, понимая, как плохи ее дела. Вскоре она начинает настойчиво упрашивать меня возвращаться на работу:
— Поезжай. Живи своей жизнью. Какой смысл сидеть здесь рядом со мной — в этом никакой пользы ни для меня, ни для тебя.
Немного подумав, я решаю последовать маминым настойчивым советам. Несмотря на промозглую зимнюю погоду, жизнь в Нью-Йорке бьет ключом. Народу на улицах полно. Новый год на носу — и преподаватели со студентами разъехались из кампусов по домам. Мой бизнес на подъеме, за что мне только остается благодарить судьбу. Постоянные поездки и прогулки по городу помогают мне хотя бы на время забыться.
Та неделя, которую я взял на работе «за свой счет», чтобы побыть с мамой в больнице, и трехнедельный отпуск Дэнни Кара, который он решил провести во Флориде, в совокупности изрядно подорвали мое финансовое благосостояние. Я был вынужден вернуться к знакомой диете из хот-догов и пиццы. Я наверняка задержу январский платеж за свой номер и на всякий случай заранее стараюсь избегать Германа, проникая в комнату и выходя из нее по пожарной лестнице. Кроме того, я еще более старательно избегаю Генри Хэда, не без оснований полагая, что он выставит мне счет за проделанную работу.
Тана шлет мне сообщения на пейджер практически каждый день. По большей части я ей не перезваниваю. Мне сейчас как-то не до разговоров. Ей удается сломить мое сопротивление предложением, от которого я не в силах отказаться: Тана высказала готовность покормить меня домашним обедом, причем с доставкой прямо в мой номер. Я встречаю ее на вокзале «Пенн-Стейшн». Из вагона Тана выходит с двумя алюминиевыми лотками в руках и с сумкой-холодильником. От лотков сквозь упаковку поднимается пар. Кивнув на сумку-холодильник, Тана говорит:
— Мороженое, сама сделала. Да, слушай, нужно по дороге купить бутылку вина, думаю, шардоне. Ты не против? Оно отлично подходит к курице.
У меня возникает ощущение, что, помимо прочих предметов, Тана записалась в колледже еще и на какой-нибудь факультатив сомелье.
Мы заходим в ближайший магазин, чтобы купить вина и заодно пластмассовые вилки и ложки, потому что столовых приборов у меня не водится. Тана раскладывает еду по пластмассовым тарелкам, а затем достает из кармана куртки две свечки. Я совершаю набег на уборную в конце коридора и возвращаюсь оттуда с двумя рулонами туалетной бумаги, которые вполне могут сойти за подсвечники. Мы зажигаем свечи и чокаемся пластмассовыми стаканчиками. После этого я решительно вгрызаюсь в еду. На какое-то время разговор практически переходит в режим монолога: Тана в подробностях и с неподдельной заботой интересуется самочувствием моей мамы. Я отвечаю главным образом кивками, мычанием и пожатием плеч.
— Как отец? — спрашивает она. — По-прежнему хочет уйти от нее к Джанин?
— Понятия не имею, — признаюсь я и на время отрываюсь от еды.
Покурить я отхожу подальше к окну, чтобы не дымить на Тану.
— Ты там не замерзнешь? — спрашивает она. — Может быть, тебе лучше мороженого положить?
До меня вдруг доходит, что Тана и сегодня накрасилась, как тогда — на Рождество. Пусть на этот раз на ней и не обтягивающее платье с безумным вырезом, но и в дизайнерских джинсах и тонком свитере, ничуть не скрывающем ее формы, смотрится она просто великолепно.
— Мисс Киршенбаум, со всей ответственностью заявляю: в один прекрасный день ты наконец осчастливишь одного из тех, извини за выражение, пидоров, с которыми ты встречаешься, и то-то радости будет чуваку.
Тана тяжело вздыхает:
— Как же я устала встречаться с этими, как ты изволил выразиться, пидорами.
Я поднимаю свой стаканчик и произношу тост:
— Ну, за куннилингус!
Тана смеется и расплескивает вино из стаканчика. Я отрываю кусок бумаги от «подсвечника» и протягиваю ей.
— Надеюсь, твой тост сбудется. Будет и мне чему порадоваться.
— Вот и правильно, — подбадриваю. — В конце концов, дело это более чем приятное и, думаю, тебе оно даже нравится. — Тана смотрит на меня полувопросительно, полу… сам не знаю как. — Нравится же? — уточняю я на всякий случай.
