Дорота Масловская - Польско-русская война под бело-красным флагом
— Нееееееа, это одна моя знакомая, — говорю я Наташе на тему этих штанов, хотя надеюсь, что Анжела не слышит, а убирается в комнате.
— Фу, просто свинья, а не знакомая, это ж надо было так тебя уделать, а? — говорит Наташа, слюнявит палец и пытается стереть там, где надо.
— Ага, — говорю я. — Просто извращенка. — Наташа в ответ спрашивает, извращенка это что, имя у нее такое или фамилия, потому что она про анкетные данные меня спрашивает, а не про подвид.
И, нагло глядя мне прямо в глаза, дальше трет мне штаны своим пальцем. Ну, я ей на это начинаю постанывать. Она тогда меня отпихивает, кричит, что я такая же свинья, как и все, что она ко мне по-дружески, а я ей тут вылезаю со своей поганой эрекцией, и что, может, у меня или у моего братана есть какая травка, что-нибудь нюхнуть, потому что она за этим пришла.
— Заткни свою зяпу, ладно? — говорю я ей. — На полтона тише. У меня в гостях двоюродная сестра, — отчитываю я ее. — Заливаешь? — шипит Наташа, входит и на цыпочках адидасов идет в комнату, куда нагло заглядывает. — Никакая это не сестра, — шипит она в мою сторону, — это какая-то садомазохистка, какая-то мрачная проблядь. — Ты это, заткнись, понятно? — шиплю я ей, и мы вдвоем смотрим в дверную щелку. Анжела на коленях довольно-таки заторможенно собирает бумажки и окурки с пола. — Мля-а-а-а, она вообще живая или ты ее с кладбища приволок? Может, это вообще труп на батарейках? — шипит Наташа, пихает дверь и входит. — Привет рабочему классу. Ну, и как тебя зовут? Меня, например, Наташа. — Подает Анжеле руку и говорит: Ната. Ната Блокус.
— Анжелика, — говорит Анжела, — но если хочешь, можно просто Анжела.
— Анжела, значит? — говорит Наташа и подтягивает штаны.
— Просто Анжела, — говорит Анжела.
— Классные у тебя браслеты из гвоздей. Почем брала? — говорит Наташа.
— Смотря какой, — отвечает Анжела, поднимаясь с колен. — Они все разные, но в основном я их покупала сегодняшним летом в туристическом городке Закопане или на других высокогорных экскурсиях.
— Класс, — говорит Наташа. — Просто завал.
Отходняк у меня просто голимый. Я до сих пор не знаю, говорил об этом или нет, но у меня череп сносит и вообще, наверное, я прямо сейчас умру. И не буду скрывать, что, глядя на Наташу, глядя на Анжелу, я задумываюсь над таким вот подозрением, что это ясный как белый день ад, специальный ад за барыжничество, за амфу, ад с незаходящим солнцем, с лампочкой в пять тысяч ватт прямо в глаза, с какой-то тусовкой, на которой веселятся две отмороженные телки, из которых одна, может, вообще давно уже жмурик, а вторая шастает по квартире, с отвращением поднимает разные вещи и бросает их назад на ковер. Как одночленная комиссия по делам произошедшего тут военного преступления. Как вьетнамский солдат среди зарослей сахарного тростника. Под одеяло на диване заглядывает: о, я вижу, тут была крутая резня, а, Сильный, кого это ты так уделал, извращенец, собаку свою, что ли, говорит она.
Анжеле бледнеть уже дальше некуда, поэтому она резко сереет. К тому же она вдруг отрыгивает, что грозит опасностью, может, на свет божий опять просится очередная порция камней. Нужно ее спасать, потому что как ни крути, а сегодня она проявила к нам с Суней большую доброжелательность и смекалку.
— У меня собака сдохла, — объясняю я Наташе, показывая на диван, — русские отравили. Она умирала в муках и все засрала кровью. Они ей скормили саморазрывающийся внутри жертвы патрон. Противопехотную мину в еде, — говорю я, сажусь рядом с Анжелой на диван и утешительно обнимаю ее рукой. — Она нам всю квартиру загадила, мы ее только что похоронили.
Наташа смотрит на меня каким-то непонимающим взглядом, потом вдруг резко встает.
— Не гони волну, Сильный, мне твоя собачья ферма по барабану, меня не интересует, на какой бок твоя собака перевернулась, когда сдохла, на левый или на правый. Ты мне лучше скажи, где у тебя товар заначен, потому что про погоду и хобби мы, конечно, можем потрепаться, но не тогда, когда мне так подышать приспичило, что я сейчас обоссусь.
Тогда, поскольку я не отвечаю, она идет на кухню. Начинает открывать шкафчики, хлопать дверцами, кастрюлями греметь, где товар, Сильный, где у вас, бля, товар, от тебя, дебила, толку не добьешься, у тебя совсем кукушка съехала, ты уже не знаешь, где кухня, где ванная, не говоря уж о том, куда стафф заныкал. Это ж три дня назад было, а сейчас ты даже не помнишь, как тебя тогда звали, Червяковский или еще как-нибудь.
Анжела остается в комнате, а я, как хозяин дома, тащусь за Наташей, бессильный перед лицом ее гнева. Как только я попадаюсь ей на глаза, она сразу начинает орать: вали отсюда, я сама буду искать, от тебя, Сильный, толку как от козла молока, иди себе эти кишки со штанов соскреби, а то видон у тебя, будто сам себя выпотрошить пытался. Пошел вон, кому сказала, смотреть на тебя не могу.
Ну, и я выхожу в коридор, мыкаюсь там, оглядываюсь по сторонам. Меня глючит, что я огромный кусок ваты, который катается по квартире туда-сюда, какие-то резкие порывы ветра носят меня из комнаты в комнату. Это типа сон у меня такой, мне вдруг кажется, что с потолка сыплется снег или град, белые бумажки, большой белый тюль медленно на меня опадает. В комнате бушует ветер. Меня сносит назад. Ветер дует сверху и сносит меня под пол, в подвал, внутрь Земли, где белые мигающие черви заползают под мои веки. Я вхожу в кухню, и сон тает. Грохот, бардак, разбитые стаканы на полу, моя кружка с гномиком тоже, из шкафчиков вытащены все тарелки и разложены по полу. Наташа у стола, то, что там стояло, сбросила на пол, башкой оперлась на руку. Высыпала на кухонный стол борщ в порошке и — телефонной картой, тук, тук, тук, делает себе дорожку. Потом берет ручку «Здислав Шторм» и втягивает борщ, при этом страшно чихает и плюет розовой слюной в раковину.
— Мля-а-а, Сильный, тебе сейчас будет хана, — заплетающимся языком обещает она. — И твоей панке тоже.
Она плюет в кучку борща и размешивает ее пальцем. Встает, идет в комнату. Я за ней. Когда она идет, поднимается ветер, развевает Анжелины волосы, портит ей прическу. Наташа открывает бар. Все бутылки по очереди. Тем, что ей не по вкусу, она полощет рот и выплевывает прямо на ковер. Плюет она классно. Куда хочешь попадет. Умеет. Тут она плюет в меня, прямо в лицо. С такой вдруг силой, что меня шатает на пару шагов назад. Это было мартини.
— Знаешь, за что? — говорит Наташа, набирает глоток и выплевывает мне его с ненавистью прямо на ширинку. — Знаешь, за что, мудила? За то, что я сегодня злая, за то, что во всем городе нет ни грамма нюхты, потому как День Без Кацапов сегодня, и все в городе должно быть супер и бантик на ратушной башне, фейерверк мэру в жопу, здоровое общество с грилем на балконе, а на каждом окне горшок с цветком. И еще, бля, за то, что ты вместо того, чтобы помочь мне искать товар в твоем же собственном доме, потому что Магда мне наводку дала, что он точно тут есть, и я этого так не оставлю, а ты вместо того, чтобы мне помочь, прохаживаешься, как болгарская плечевая. Сваливай с моих глаз, дай мне лучше закумарить, а то как въебу. Две дай. Давай все что есть.
Тут она поворачивается к Анжеле: я и на тебя плюну, не боись, я изи, потому как вижу, ты такая хилая, что тебя снести может.
Анжела смотрит на нее, разинув рот от удивления: тебе вообще не пришлось бы на меня плевать, говорит она Наташе, убирая волосы с лица, если бы ты умела сдерживать свои негативные эмоции.
Наташа смотрит на нее, что у нее на уме неизвестно. Сильный, говорит, ты ее за сколько купил? Признавайся, она, наверное, была в уцененных товарах. После чего плюет Анжеле очень, как обещала, легонько прямо в глаз редкой, белой слюной.
Тут Анжела резко встает и, схватившись за рот, несется в туалет. Наташа ни с того ни с сего плюхается на диван и накрывается одеялом: Сильный, — бормочет она, — Сильный, кончай жопиться, давай продадим этот видак русским, будет хоть какая-то капуста, а, будь другом. Мы сразу же возьмем тачку, поедем к Варгасу и купим. Мамаша твоя даже не просечет. Тебе половина товара, мне половина, и твоей френдихе тоже дадим полизать. Ну чего пялишься, я сегодня выгляжу как говно в лесу, и ты не лучше, иди, иди сюда, обними меня, ты мне лучше скажи, как звали мочалку, которую ты вчера трахнул, я ведь знаю, что трахнул, а с собакой это ты заливаешь, она хоть красивая была, волосы у нее красивые, блондинка или брюнетка? Это та, что ща блюет?
Я ей тогда шепотом на ухо говорю, чтобы шла куда подальше.
Она мне громким шепотом отвечает: ты что, не мог себе кого поприличнее найти, без течки? А у тебя залысины, Сильный, я тебе сразу скажу, скоро ты начнешь лысеть, свинья.
Говоря это, она нежно прижимает свои губы к моим губам, и, когда я думаю, что вдруг все между нами пошло по правильному пути и что она классная герла, ради нее я могу даже бросить Анжелу, она изо всех сил плюет мне прямо в рот, всю свою слюну, все, что у нее было, а может, даже больше, все свои внутренности, все органические жидкости своего организма, какие у нее только были, потому что этого столько, что я захлебываюсь.
