Питер Найт - Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов»

Высмеивая параноидальный стиль, Пинчон, хотя и нерешительно, начинает рассматривать возможность того, что затеянный Эдипой поиск какого-то необыкновенного, но тайного откровения — это ошибка, ложный след, из-за которого она не замечает очевидных болезней общества, для объяснения которых не требуются теории заговора.[132] Кроме разнообразных набросков обычных правых конспирологических теорий, роман предлагает взглянуть на паранойю как возможный способ объединения в рамках альтернативного контрзаговора всех, кто оказался на задворках американского общества. Паранойя заслоняет от Эдипы очевидные вещи, но точно так же она приводит ее к раскрытию, — хотя по-прежнему воображаемого, — контрзаговора, «хорошо просчитанного ухода от жизни Республики, от ее аппарата» (CL, 86).

Если в романе «Выкрикивается лот 49» постмаккартисгская сатира на паранойю времен «холодной войны» лишь слегка сдабривается вероятностью существования контрзаговора, то в «Радуге тяготения» эта возможность исследуется со всей основательностью. В «Лоте 49» — лето 1964 года и зарождение контркультуры под предводительством студенчества, демонстрации в Спроул-плаза в Беркли и эксперименты с ЛСД. В конце романа Эдипа задумывается о том, что «вдруг ее затравят настолько, что однажды она сама вступит в систему Тристеро». Это значит, что или ее заставят войти в контрзаговор альтернативной Америки, если Тристеро окажется неопасным и прогрессивным заговором, или, если система Тристеро в конце концов окажется орудием реакции, Эдипа кончит тем, что свяжет свою судьбу с силами конформизма (CL, 150). К моменту выхода «Радуги тяготения» в 1973 году становится все равно, что на самом деле стоит за Тристеро, ибо приключения контркультуры почти закончились. В последней главе романа, озаглавленной «Контрсила», Пират Прентис, эксцентричный руководитель спецопераций и истребитель ракет «Фау-2», говорит о том, что сплачивает эту Конгрсилу. «Творческая паранойя, — объясняет Прентис, — означает хотя бы не менее тщательную проработку системы «Мы», чем и системы «Они»».[133]

Как отмечают многие критики, паранойя стала такой же неотъемлемой частью контркультуры, как употребление наркотиков, и в «Радуге тяготения» открыто признается, что эти два элемента тесно взаимосвязаны. «Гадание на косяках» из марихуаны (GR, 442) наряду со «снами, галлюцинациями, предзнаменованиями, тайнописями, наркотической эпистемологией» становится средством из арсенала творческой паранойи, принадлежащего Контрсиле (GR, 582). Если в романе «Выкрикивается лот 49» дискурс паранойи время от времени окружает «ритуальное нежелание» называть вещи своими именами, то в «Радуге тяготения» этот дискурс проникает уже повсюду, принимая, к примеру, форму нахальной бродвейской песенки: «Па-ра-нооооййййя, Па-ра-нооооййййя! / Ну разве не здорово увидеть это развеселое лицо снова!» (GR, 657). Вокруг паранойи ведутся бесконечные и жаркие споры, ее облекают в теории и активно используют, начиная с пяти «пословиц о паранойе» и заканчивая множеством повествовательных рабочих определений («если в паранойе и есть что-то утешительное, — если хотите, религиозное, — то существует и антипаранойя, где ничто ни с чем не связано, а это условие мало кто из нас может долго вынести» [GR, 434], и т. д.). Чуть ли не все персонажи романа так или иначе оказываются параноиками, что едва ли удивляет, ибо «Радуга тяготения» изобилует запутанными конспирологическими подробностями о картелях, участвовавших в развитии ракетостроения между двумя мировыми войнами.[134] Важный момент заключается в том, что за десять лет, разделяющие первый и третий романы Пинчона, теории заговора из некоего политического стиля, возникшего из-за нехватки убедительных объяснений, превратились в сознательную и необходимую рабочую гипотезу в рамках контркультуры.

В конце 1989 года в научных и литературных кругах появились слухи о том, что вот-вот будет опубликован новый, давно ожидаемый роман Пинчона. Почти за два десятилетия, миновавшие после выхода последнего романа писателя «Радуга тяготения», многие критики стали считать Пинчона одним из самых главных прозаиков послевоенной Америки. Вдобавок его имя оказалось неотделимо от параноидальных заговоров. Чему ни была бы посвящена эта книга, ожидалось, что она непременно станет символическим рассказом о наследстве шестидесятых и о судьбе параноидального стиля, даже если эта линия будет выражена неявно. Роман оказался незакамуфлированной историей об участи разных параноиков из числа бывших хиппи, пытающихся выжить в мрачную эпоху Рейгана. «Вайнленд» стал еще одним посвящением, хотя и крайне противоречивым, уже знакомым тогдашним тридцатилетним (а теперь пятидесятилетним), еще одним изображением жизни радикалов-шестидесятников, которых или продают, или предают разнообразными способами. Но вместе с тем фирменный акцент Пинчона на паранойе в этом романе явно отсутствует.

К четвертому роману Пинчона критики отнеслись неоднозначно. Похоже, главная причина их разногласий крылась в том, что пресловутые конспиративистские намеки, отличавшиеся известной эрудированностью и характерные для первых романов Пинчона, в «Вайнленде» сменились шутливыми отсылками к масскультуре. С одной стороны, большинство газетных критиков встретило новый роман писателя благосклонно, и «Вайнленд» ждал первый настоящий коммерческий успех: в 1990 году книга почти четыре месяца входила в список бестселлеров New York Times. Возможно, своей популярностью у читателей и некоторых газетных критиков роман был обязан прозрачностью повествования, не свойственной ранним, весьма замысловатым и иносказательным конспирологическим текстам писателя-затворника. Терренс Рафферти из New Yorker счел «Вайнленд» «самым понятным из всех романов Томаса Пинчона», а Кристофер Уокер в письме в London Review of Books назвал его «самым удобным для читателя романом Пинчона».[135] Выдвигая новое творение Пинчона на звание книги месяца, Американский книжный клуб подчеркнул, что «Вайнленд» «на самом деле доступный, полностью понятный, на удивление читабельный» роман. Тем самым клуб пытался переубедить тех читателей, для которых Пинчон стал олицетворением запутанной непонятности, специалистом по части «заумных конспирологических триллеров», как назвал его один из критиков.[136]

Но для некоторых критиков очередной роман Пинчона стал настоящим разочарованием после семнадцати лет ожидания и слухов. Венди Штайнер обозвала «Вайнленд» «пародией на гений Пинчона», где «изобретательность свелась к ловкости, высокая комедия обернулась сарказмом, эмоциональный накал упал до сентиментальности». Эта книга — «большое разочарование», подытожила Штайнер.[137] Кристофер Леман-Гаупт из New York Times заметил, что роман «немного отдает тем, как если бы Аптона Синклера поймали ниндзя, но он все-таки выжил, а потом, объевшись кислоты, рассказал эту сказочку какому-нибудь Р. Крамбу*[138]». Разочарование, вызванное новым романом Пинчона, по-видимому, сопровождалось осознанием того, что «паранойя у г-на Пичнона, похоже, успокоилась», как выразился Леман-Гаупт. И хотя некоторые критики (например, Салман Рушди, а также Пол Грей из журнала Time) продолжали считать, что Пинчон пропагандирует параноидальные заговоры, большинство критиков были удивлены почти полным отсутствием в новом романе «того костяка идей, с которым чаще всего ассоциируется его имя, а именно связанных воедино заговора, поисков, знания и откровения».

В статье Франка Кермоуда, опубликованной в London Review of Books, подробно разбирается фирменная пинчоновская тема паранойи. Кермоуд уже писал об этом много лет назад в другой статье, немало способствовавшей канонизации Пинчона (и сделавшей «Выкрикивается лот 49» одной из наиболее изучаемых книг на курсах на получение степени по филологии в Штатах).[139] В своем обзоре Кермоуд напоминает нам, что Пинчон «быть может, глубже, чем кто бы то ни было, изучает отношения между выдуманным заговором и параноидальной фантазией». Однако «Вайнленд» обернулся разочарованием и для Кермоуда — не столько потому, что Пинчон разом отказался от своей излюбленных тем, сколько из-за того, что он просто повторил их «даже в более резкой форме, но уже не гак защищенной иронией и менее убедительной». Но больше всего Кермоуда разочаровали бесконечные ссылки на массовую культуру и нагромождение бытописания. Он посетовал, что роман не снабжен каким-нибудь словарем: критика расстроило то, что он не уловил до конца массу цитат. Но еще хуже то, пожаловался Кермоуд, что «Вайнленд» вышел без сопроводительных комментариев, в которых можно было бы уточнить торговые марки, сленг и телевизионные мелочи. Это важный момент, ибо предыдущие романы Пинчона породили целую научную индустрию, объяснявшую скрытые аллюзии, основанные на невероятно глубоких познаниях («Радуга тяготения» и «Выкрикивается лот 49» снабжены такими словарями).[140]«Необходимо помнить о том, — предупредил Кермоуд, — что в ранних произведениях паранойя всегда стремилась к знаковым системам, не только интересных своей необычайной сложностью и размахом, но и угрожающих». По мнению Кермоуда, «Вайнленд» не оправдал ожиданий потому, что характерная для ранних романов Пинчона сложная и широкомасштабная установка на семиотическую паранойю сменяется «бессмысленными удовольствиями» (так первоначально планировалось назвать «Радугу тяготения») массовой культуры.[141] И все критики согласны, что в «Вайнленде» высокоинтеллектуальная паранойя уступила место шизофреническому погружению в поп-культуру. Но вместе с тем можно говорить о том, что явное отсутствие заговора в этом романе является частью осмысленного продолжения диалога Пинчона с паранойей. Еще важнее то, что облегчение «паранойи у г-на Пинчона» непосредственно связано с тем, что «Вайнленд» рассказывает о продолжающемся наступлении масскультуры.